И все.
Я снова обыскиваю шкафчик в поисках файлов. И это все, что есть? Где результаты анализов? Должен был быть четвертый иммунолог, да? Где диагноз? Где консультации и вторые мнения? Должна быть еще одна толстая красная папка. Просматриваю файлы в третий раз. И в четвертый. Раскидываю другие папки по полу и роюсь в них. Просматриваю бумаги на ее столе. Пролистываю страницы ее медицинских журналов, выискивая выделенные места.
Мое дыхание ускоряется, когда я подбегаю к книжной полке. Вытаскиваю книги, трясу их за корешки, ожидая, что что-то выпадет — позабытый анализ, официальный диагноз. Ничего.
Но ничего это не доказательство.
Может, доказательство где-то еще. Одна попытка, чтобы угадать пароль — Мадлен. Два часа я просматриваю каждый документ на ее компьютере. Изучаю историю браузера. Заглядываю в корзину.
Ничего.
Ничего.
Где доказательство о жизни, которой я жила?
Медленно поворачиваюсь посреди комнаты. Я не верю тому, что вижу своими собственными глазами. Я не верю тому, чего не вижу. Как ничего не может быть? Моя болезнь будто возникла из ниоткуда.
Это не правда. Этого не может быть.
Возможно ли такое, что я не болею? Мой разум отшатывается от такого направления мыслей.
Может она хранит другие записи в своей спальне? Почему я не подумала об этом раньше? 05:23. Могу ли я ждать, пока она проснется? Нет.
Дверь открывается как раз тогда, когда я иду к ней.
— Вот ты где, — говорит она, в ее глазах отражается облегчение. — Я волновалась. Тебя не было в комнате. — Она проходит дальше, и ее глаза расширяются, как только она видит полные беспорядок, окружающий нас. — Было землетрясение? — спрашивает она. Наконец она понимает, что бардак сделан человеком. Она с озадаченным выражением лица поворачивается ко мне. — Милая, что происходит?
— Я болею? — спрашиваю я. Моя кровь слишком громко стучит в ушах.
— Что ты сказала?
— Я болею? — спрашиваю я в этот раз громче.
Ее зарождающаяся злость рассеивается, сменяясь беспокойством.
— Ты плохо себя чувствуешь?
Она тянется ко мне, но я отстраняюсь.
Из-за боли на нее лице мне становится дурно, но я давлю дальше.
— Нет, это не то, что я имею в виду. У меня есть ТКИД?
Ее беспокойство трансформируется в раздражение и жалость.
— Ты все еще по поводу того письма?
— Да, — говорю я. — И Карла тоже. Она сказала, что, возможно, ты не в порядке.
— Что ты имеешь в виду?
В чем конкретно я ее обвиняю?
— Где все бумаги? — спрашиваю я.
Она глубоко вдыхает, чтобы успокоиться.
— Мадлен Уиттер, о чем ты говоришь?
— У тебя есть записи всего, но нет ничего о ТКИД. Почему я не могу ничего найти? — Я хватаю с пола красную папку и пихаю ей. — Все остальное у тебя есть.
— О чем ты говоришь? — спрашивает она. — Конечно, все здесь.
Я не знаю, что ожидала от нее услышать, но не это. Она и правда верит, что все здесь?
Она прижимает папку к груди, будто пытаясь превратить ее в часть себя.
— Ты тщательно смотрела? Я все храню.
Она подходит к столу и освобождает место. Я наблюдаю, как она просматривает файлы, перекладывая их и приглаживая руками страницы, которые не нуждаются в приглаживании.
Через какое-то время она смотрит на меня.
— Ты их взяла? Я знаю, что они были здесь. — Ее голос наполнен замешательством и, при этом, страхом.
И тогда я точно понимаю.
Я не болею и никогда не болела.
НА УЛИЦЕ
Я выбегаю из кабинета. Коридор тянется передо мной, и он нескончаем. Я оказываюсь в тамбуре, и в нем нет движения воздуха. Я на улице, и мое дыхание беззвучно.
Мое сердце не бьется.
Меня тошнит, но ничего не выходит из желудка. Желчь горит в задней части моего горла.
Я плачу, и прохладный утренний воздух охлаждает слезы на моем лице.
Я смеюсь, и холод проникает в мои легкие.
Я не больна. Никогда не болела.
Все эмоции, которые я последние сутки держала под контролем, обрушиваются на меня. Надежда и отчаяние, предвкушение и сожаление, радость и злость. Как возможно одновременно ощущать такие противоположные эмоции? Я барахтаюсь в черном океане, со спасательным жилетом на груди, с якорем на ноге.
Мама догоняет меня. Ее лицо — развалины страха.
— Что ты делаешь? Куда ты идешь? Ты должна зайти внутрь.
Мое зрение сужается, и я удерживаю ее в поле зрения.
— Почему, мам? Почему я должна зайти внутрь?
— Потому что ты больна. На улице с тобой может случиться все что угодно.
Она тянется, чтобы притянуть меня к себе, но я уклоняюсь от нее.
— Нет. Я не вернусь внутрь.
— Пожалуйста, — умоляет она. — Я не могу потерять и тебя. Не после всего.
Она смотрит на меня, но я без сомнений знаю, что она совсем меня не видит.
— Я потеряла их. Я потеряла твоего отца и брата. И я не могла потерять тебя. Просто не могла.
Выражение ее лица меркнет, полностью распадается. Что бы не сдерживало его, не выдержало внезапного и катастрофического отказа.
Она сломлена. Была сломлена долгое время. Карла была права. Она так и не оправилась от их смертей.
Я что-то говорю. Не знаю, что, но она продолжает говорить.
— После их смерти ты так сильно заболела. Ты не могла дышать правильно, и я отвезла тебя в отделение интенсивной терапии, и нам пришлось остаться там на три дня. Они не знали, что не так. Они сказали, что, возможно, это аллергия. Они предоставили мне список вещей, которых следовало остерегаться, но я знала, что дело не только в этом.
Она кивает.
— Я знала, что дело не только в этом. Я должна была защитить тебя. На улице с тобой может случиться что угодно.
Она осматривается.
— Здесь с тобой может случиться что угодно. В этом мире.
Я должна бы чувствовать жалость. Но не ее я чувствую. Во мне прорастает злость и вытесняет все остальное.
— Я не больна, — кричу я. — Никогда не болела. Это ты больна. — Я зло машу рукой перед ее лицом. Наблюдаю, как она погружается в себя и исчезает.
— Зайди в дом, — шепчет она. — Я защищу тебя. Останься со мной. Ты все, что есть у меня.
Ее боль бесконечна. Она спадает с краев мира.
Ее боль — мертвое море.
Ей больно из-за меня, но я больше не могу это вынести.
СКАЗКИ
Однажды давным-давно жила девушка, жизнь которой была сплошной ложью.
ПУСТОТА
Вселенная, которая может появиться, может и померкнуть.
НАЧАЛО И КОНЕЦ
Проходят четыре дня. Я ем. Делаю домашнюю работу. Не читаю. Мама бродит вокруг в бессознательном состоянии. Не думаю, что она понимает, что происходит. Кажется она осознает, что должна что-то искупить, но что именно, не понимает. Иногда она пытается поговорить со мной, но я игнорирую ее. Я даже едва на нее смотрю.
Утром после того, как я выяснила правду, Карла берет пробы моей крови и отдает специалисту по ТКИД, доктору Чейзу. Сейчас мы в его офисе, ждем, когда нас позовут. И хотя я знаю, что он скажет, страшно боюсь фактического медицинского подтверждения.
Кем я буду, если не болею?
Медсестра называет мое имя, и я прошу Карлу остаться в комнате ожидания. По какой-то причине мне хочется услышать новости один на один.
Доктор Чейз встает, когда я захожу. Он выглядит, как на фотографии в сети — белый мужчина в возрасте с седыми волосами и яркими черными глазами.
Он смотрит на меня со смесью симпатии и любопытства.
Показывает мне сесть и ждет, когда я сяду, чтобы сесть самому.
— Ваш случай, — начинает он, а затем останавливается.
Он нервничает.
— Все в порядке, — говорю я. — Я уже знаю.
Он открывает папку, лежащую на столе, и качает головой так, будто все еще ошарашен результатами.
— Я раз за разом просматривал результаты. Заставил коллег проверить, чтобы быть совершенно уверенным. Вы не болеете, мисс Уиттер.
Он замолкает и ждет, когда я отреагирую.
Я качаю головой.
— Я уже знаю, — снова повторяю я.
— Карла — медсестра Флорес — коротко рассказала о сути проблемы. — Он усердно пролистывает еще несколько страниц, пытаясь избежать того, что скажет потом. — Как врачу, вашей маме стоило это знать. Это при том, что ТКИД — очень редкое заболевание и выражается во многих формах, но у вас нет никаких, совершенно никаких характерных признаков болезни. Если бы она провела исследования, взяла какие-нибудь анализы, то знала бы это.
Комната исчезает, и я оказываюсь в безликой белой местности, испещренной открытыми дверьми, которые ведут в никуда.
Он выжидающе смотрит на меня, когда я наконец возвращаюсь в свое тело.
— Извините, вы что-то сказали? — спрашиваю я.
— Да. Должно быть, у вас есть вопросы ко мне.
— Почему я заболела на Гавайях?
— Люди заболевают, Мадлен. Обычные здоровые люди все время заболевают.
— Но мое сердце остановилось.
— Да. Я подозреваю миокардит. Я разговаривал с лечащим врачом на Гавайях. Она подозревала то же самое. Попросту говоря, в какой-то момент в прошлом у вас, возможно, была вирусная инфекция, которая ослабила сердце. Вы испытывали на Гавайях боль в груди или недостаток дыхания?
— Да, — говорю я медленно, вспоминая сжимания своего сердца, которые я сознательно проигнорировала.
— Ну, миокрадит — вероятный кандидат.
У меня больше нет вопросов, по крайней мере, не к нему. Я встаю.
— Ну, большое спасибо, доктор Чейз.
Он тоже встает, взволнованный и, кажется, более нервный, чем прежде.
— Прежде чем вы уйдете, есть еще кое-что.
Я сажусь обратно.
— Учитывая обстоятельства вашего рождения, мы не уверены в состоянии вашей иммунной системы.
— Что это значит?
— Мы думаем, что она, возможно, недоразвита, как у младенца.
— Младенца?
— Ваша иммунная система все это время не подвергалась обычным вирусам и бактериальным инфекциям. У нее не было времени получить опыт борьбы с этими инфекциями. У нее не было времени стать сильной.