фраза, хотя концовка у нее была другая. Тут не я одна научилась кудряво выражаться благодаря вам. Девки пристойную речь впитывают как губки. Спасибо».
Реакции на свою то ли отповедь, то ли проповедь Катя Трифонова не видела: договорила и ушла, не оглянувшись. Ей было неловко. Потому что напоследок она решилась передать Алле Павловне слова своей бабушки. Мягкий вариант. Та интересовалась окружением внучки и быстро решила житейскую задачку, с которой кандидат наук и доцент не справилась: «Вот неразумная! Дала бы детям месяц помиловаться и вернулась, была бы лучшей матерью и тещей на свете. А теперь они волю узнали. Начнет тенью ходить, в кухне на полу спать и все равно останется кругом виновата. Но надо идти назад и хозяйничать крепко, иначе на пенсии ей и общежитие станет не по деньгам. Будет бомжевать. Или додумается до греха и, чтобы у молодых под ногами не болтаться, залезет в петлю». «Мне ее стойкость нравится. Может, стоило объяснить, что не я это предлагаю, а семидесятилетняя женщина, которая давно разочаровалась в людях? — гадала Катя. — А то еще оскорбится».
Однако следующим вечером Алла Павловна желала ей удачи как ни в чем не бывало. Только ела очень много, пила водку и не смотрела на людей. А девчонки расчувствовались по-настоящему.
— Катька, ты особенная! — сообщали ей на разные лады. — Так недолго с кем-то встречалась два года назад, а он тебе сапоги, сумку, платье, колечко и цепочку золотую подарил. И ведь ты не ревела, когда перестала у него ночевать. Значит, сама с ним порвала. А нас все обирают, прежде чем бросить. Теперь, видно, решила на мужиков не ставить. Сама нашла хорошую работу. А нам только зарплату снижают и грозят увольнением. Вроде тихая, не суетишься, с места не двигаешься, а тебя вверх несет. Умная ты. И очень везучая…
Минут через пятьдесят тосты иссякли, и соседки увлеченно загомонили про общежитские дела. Катя встала, принесла из холодильника добавку колбасы, потом огурчиков, затем сока. А когда на нее, хлопотавшую, перестали оглядываться, бесшумно вытянула из-за двери легкий чемодан и удалилась на другой конец города. Она ничего не чувствовала, будто двигалась по подземке мысленно. Собственное равнодушие было главным итогом ее жизни в тот момент.
«Вот оно — проклятье упущенного шанса, — лениво думала Катя Трифонова. — Месть судьбы за пренебрежение ее даром, за то, что не впилась в Голубева зубами и не выгрызла завещание сразу». Недавно на экзамене ее признали небездарной. Она такая и есть. Рано или поздно должны были встретиться нормальные люди и оценить. Теперь будет больше денег. Но за них все нервы вымотают. И если копить на первый взнос по ипотеке, а потом гасить долг с огромными процентами, ее существование не будет райским. Годам к пятидесяти расплатится за однушку. Великолепная перспектива. Девчонки в общаге иззавидовались сапогам и цепочке. Молодец, раскрутила кого-то, заслужила. Но поведай она им, что упустила, безжалостно издевались бы. Комнату сняла? Заживет в чистоте и покое? Да что это по сравнению с домом Голубева! В общем, то, что должно быть упоением переменами, стало горечью. Как она была бы счастлива, не прибейся в свое время к Андрею Валерьяновичу. Работа в частной клинике — ею бредили все знакомые медики. Прощание с общежитием — мечта каждого, кто хоть на час там задержался и не успел напиться до скотства. Катя летала бы, напевала шлягеры и строила великие планы.
И, лишь очутившись на улице в другом конце Москвы, она поняла, что до ее бывших мест работы, жительства и сожительства полтора часа езды на маршрутке и поезде. В ее власти никогда больше их не увидеть. Бескрайний город врачевал разлуками и спасал цейтнотами. Миллионы людей искали в нем себя и выбирали друг друга. Из нее действительно ничего не выйдет, если ей не удастся соответствовать этому масштабу. И еще есть мир, в котором эта громада не единственная. «Ой, а скоро Луну и Марс обживать начнут, держи в голове на случай, если Землю перерастешь», — усмехнулась про себя Катя Трифонова, сообразила, что выздоровела, но радости почему-то так и не ощутила. Вернее, прежней безумной радости, когда точно знаешь, что все у тебя будет хорошо, так хорошо, как тебе сейчас и вообразить не удастся. Она взрослела на собственных глазах, но не догадывалась об этом.
2
— Зажим! Еще зажим! Сушить! Сушить!!!
Катя Трифонова ловко подавала стерильные тампоны. Надо же, мелкие сосуды давно прижигают лазером, чтобы не кровили, а рык хирурга, требующего металлические прищепки и куски марли, часто и вдруг раздается в операционной. Такая работа — чинить больного изнутри — сплошные неожиданности. И справляться с ними необходимо мигом.
Медики — народ циничный, как все профессионалы, точно знающие устройство тех, кем они занимаются. Имеющие дело с неодушевленными предметами страдают меньше, потому что не так быстро лишаются веры в человека. Им все кажется, будто тот справится с вещью, когда приспичит. Врачи же усмехаются: с собой должен справляться, а это в отношении большинства маловероятно. В общем, своим на вопрос, как ей новое занятие, Катя могла честно ответить: «Блаженствую». И никто от нее не отшатывался в суеверном ужасе, представив, что его усыпленное распоротое тело вызывает у молодой женщины наслаждение. Коллеги понимали, не о внутренностях речь, а о чистой, слегка разреженной атмосфере спасения жизни человека, когда сам человек не мешает. Это, очнувшись от наркоза, он поначалу будет глядеть на спасителей с благоговением. А потом начнет рассказывать, что ему не то вырезали, гады, за его же деньги. И самое мерзкое — не пришили того, что сделало бы его молодым и беспечным. В этом смысле богатые мало чем отличались от неимущих. Отношение к тем, кто помогал вернуть здоровье, формировала только культура, а не содержимое бумажника. Но Катя с недужными теперь почти не общалась. Она истово служила хирургу, готовя операционную к священнодействию и вкладывая в его руку нужный инструмент. Такое участие в исцелении оказалось как раз по ней.
Частная клиника с идеальным порядком, обеспеченные больные и их вежливые родственники смягчили ее жесткий норов, как горячий кофе — сухарь. Несправедливость мироустройства, конечно, продолжала грызть бунтарку волчьими зубами. Но оказалось, что если ты не твердокаменная, а хотя бы пластичная, то тебе не так больно. Однажды миллионер вдруг ломанулся за грань граней после долгой удачной операции, и сестра Трифонова искренне зашептала его бесчувствию: «Миленький, хороший, не уходи, пожалуйста. Доктор все сделал как надо. Не думай, что за границей есть врачи лучше. К тому же не доехал бы ты до них. Тебя на стол еще вчера надо было класть. Сегодня еле успели. Но успели, поверь. У тебя же все есть — интересное дело, роскошная квартира, громадный загородный дом, семья, возможность путешествовать. Чего не живется-то, а? Живи себе и живи. Разве тебе на тот свет торопиться? Нищие вон за этот цепляются, калеки, бомжи». И сердце пациента забилось, будто откликнулось на эти горячечные напоминания.
Катя соображала, что, пока уговаривала мертвеющего человека, доктора его реанимировали. Но все равно было странно и приятно. Тогда она смущенно приняла свои увещевания за жалость к напрасно трудившимся девять часов врачам. Но через неделю яростно заспорила со своей квартирной хозяйкой. Та утверждала, что «богатым в человеческих условиях на дорогих лекарствах и недомогать и помирать легко».
— Перестаньте! Им тяжелее! — кипятилась девушка. — Они в курсе, что свои платиновые карточки в гроб не возьмут. Все ели-пили, везде жили-были. Но у них такие огромные планы, столько знаний. Поймите, тысячами людей руководят, из миллионов долларов миллиарды делают, а с собственным правым или левым боком никак не договорятся. Палата в клинике, которая для вас невиданные хоромы, для них — убогий сарай.
— Их лечить прибыльнее, вот и защищаешь, — усмехнулась старуха.
— Защищаю? — озадачилась Катя. И согласилась: — Похоже. Самой непривычно. Я раньше таких в глаза не видела и рассуждала как вы. Но вот поработала с ними… Давайте считать, что болеть и умирать всем одинаково.
— Нет, нет и нет.
И тут девушка впервые невольно и бездумно попыталась стать миротворицей:
— А вы хороший и добрый человек. Другая согласилась бы, что антагонистам гораздо хуже, и обрадовалась.
— Кому хуже?
— Вашей противоположности.
— Ладно, не подлизывайся, знаю, что со мной ссориться тебе тоже невыгодно, вот и юлишь.
«И меня называют бескомпромиссной? — подумала медсестра. — Да я — образец терпимости». И вновь неожиданно для себя выдала:
— Имейте в виду, чем сильнее лекарство, например обезболивающее, которым, по-вашему, с утра до ночи кормят миллионеров, тем больше оно разрушает печень. Так что хрен редьки не слаще, не завидуйте.
Собеседница бросила на нее какой-то затравленный взгляд и ретировалась во двор. До Кати дошло, что она не использовала аргумент, который раньше опередил бы на языке слова про печень: «Я не юлю, потому что живу у вас не бесплатно. И мне комнату найти проще, чем вам спокойную аккуратную жилицу». Она, бездомная, со скромным доходом, презрела личную обиду, чтобы втолковать злой яге, как та неправа насчет богачей. С ума сойти. Трифонова замерла без единой мысли, будто на операции, в готовности помогать, спасать. Кому? Кого? «Себе. Себя», — зашелестело откуда-то изнутри. Если разобраться, ответ был бессмысленным. Но в том-то и дело, что разбираться нужды не было. Катя просто знала: отныне ей дано не увязать в самой себе мгновенно, а сделать еще хоть несколько шагов посуху, по здравому смыслу, по общей правде. Упрямица поняла, что действительно изменилась.
Да, из-за потерянной квартиры не было восторга от снятого жилья и работы по душе, но еще никому не удалось внушить себе, что хорошо — это плохо. Найти доброе в вечном «худо-бедно» иногда получается — это закон самосохранения. А наоборот нет. И те, кто выискивает дурное, играют в игру под названием «чтобы не сглазить». Поэтому девушка признавала, что жизнь налаживается. Исподволь на нее действовали одинокие завтраки и ужины, такие же скудные и дешевые, как в общаге, но без оглядки на то, что в твою керамическую миску все смотрят. Однажды Катя решилась купить себе два пирожных. Одним едва не подавилась, целиком сунув в рот и косясь на дверь. И только второе смаковала с чаем минут десять — откусит чуть-чуть, положит на тарелку и любуется.