ной внешности, пусть разбирается с ненормальными бабами дальше. Может, всякие поля, токи и лучи на физиотерапевтов как-то особенно действуют. Поэтому Ксения Ивановна такая доверчивая. Ну ее. Ты, главное, имей в виду: площадка наша. Будем гулять только здесь.
Пока она произносила речь, маленький двортерьер быстро-быстро вилял хвостом.
— В тебе благородства больше, чем в любом враче, — царственно сообщила ему девушка. И сурово закончила: — А ну домой, подлиза.
Ксения Ивановна действенно была повинна в том, что Трифонова разочаровалась в Серегине. Катю больше не колотило при его приближении. Она впервые заметила, что дышит полной грудью. Что подает инструменты твердой рукой. Что у нее не ноет поясница: оказывается, она часами стояла, вытянувшись в струнку. Физической усталости не было даже после многочасовых операций. Бог стал талантливым красивым хирургом с запутанной личной жизнью; фанатичное служение ему превратилось в нелегкую, ответственную, но только работу. Душевное напряжение, от которого почему-то сжимались и белели губы, исчезло. Катя ощущала легкость, которая, наверное, и есть счастье. Никогда раньше она не благословляла уход любви. Даже безответную хранила до последнего, с ней было лучше, чем вовсе без чувств. Но вот и такое случилось. И ничего, опять не умерла.
С Ксенией Ивановной же возникло то, о чем Трифонова надеялась через годы сказать как в брошенной книге: «Женщина, с которой мы тогда приятельствовали». Ни к чему не обязывающая, но что-то обеим дающая болтовня на собачьей площадке. Они не сговаривались о часе и встречались когда раз, когда два в неделю. Мики с Журавликом, казалось обожавшие друг друга, тоже успокоились. Намотав десяток кругов, разбредались по противоположным углам и вынюхивали каждый свое.
— Екатерина, почему вы никогда не говорите о себе? — как-то спросила доктор.
— На случай этого вопроса я заготовила уклончивый и глубокомысленный ответ: «Потому что сейчас мне необходимо молча думать о том, как жить дальше». Но вам открою правду: я не скрытная и не коварная, мне нечем делиться. У меня нет парня, нет интересных знакомых, нет хобби, — призналась девушка.
— Ясно, затишье перед бурей. Но и такая вы имеете право на существование. Впрочем, мне больше нравится ваша домашняя заготовка. Видите ли, у меня сейчас период, когда необходимо трепаться, чтобы решить, как жить дальше.
— В роли слушательницы я неподражаема.
— Это точно. Вы так умело скрываете заинтересованность, у вас такой отсутствующий вид, что тянет вывернуться наизнанку, чтобы расшевелить.
— Мне интересно. Но я вялая. И на самом деле хочу, чтобы мир оставил меня в покое. Шел лесом со всеми своими «надо» и «должна».
— Тихий бунт, — определила Ксения Ивановна. — Принципиальное неучастие. Знакомо. Со мной все было.
Если не все, то многое. А чего не попробовала она, вкусили подруги. Катя словно застыла на берегу океана. Ладно, моря. Ну, пусть озера разнообразных женских судеб. И главной была ее позиция — берег. Она свысока взирала под ноги, к которым подкатывала вода в грязной пене. И никакого желания не только раствориться в ней, но даже войти поплавать не испытывала. Доктор была неистощимой рассказчицей.
Ее подруги годами вытаскивали мужей-алкоголиков из запоев и сыновей-наркоманов из ломок, но те в итоге гибли. Или, напротив, умудрялись воспитать дочерей, которые нецензурщину впервые в жизни слышали в модных пьесах со сцен приличных театров. Благоверные выбрасывали этих баб, как мусор, но стойкие жены поднимались, отряхивались и искали себе новых. Часто удавалось, пусть ненадолго. Одну прогнал олигарх, а она не унывала. Только в новогоднюю ночь впадала в депрессию: праздновать в Египте с захваченной из России елкой — это не с родителями телевизор смотреть. Вторая сама порвала с телохранителем какого-то бизнесмена. Тонко и поэтому долго склоняла его к близости, отчаялась, и вдруг он позвонил: «Не могу без тебя. Приезжай сейчас». А они с Ксенией Ивановной в это время гуляли по ВДНХ. «Белье, Ксюша! — завопила несчастная. — У меня лифчик и трусы разного цвета. И вообще они старые». Женщины заметались по торговым палаткам, выискивая кружевное и дешевое, «буквально на один раз». Денег у обеих было мало, а еще за такси платить. Но справились. Подруга сменила исподнее в общественном туалете и помчалась. Через два часа отзвонилась: «Вообрази, он готовился. На столе букет, шампанское. Но не успел открыть бутылку. Босс вызвал на трое суток лететь куда-то. Мне такого рваного счастья не надо. Я простилась навсегда».
Сама Ксения Ивановна однажды случайно встретила настоящего принца. В смысле — холостяка с жильем и джипом. Да еще у престарелых родителей были квартира, иномарка и дача. «Компьютерщик», — до сих пор с удовольствием ломала язык она. А тогда помимо языка и ноутбук свой не жалела. Сутки нажимала все клавиши подряд. Наконец вывела из строя, позвонила мастеру, отвезла на удобную ему станцию метро. Через два дня он позвонил: «Все готово. Забирай на том же месте в три часа». Она у всех знакомых бабников спросила: «Какую фразу ему сказать, чтобы была приличной, но явно намекала на то, что я ни от чего не откажусь?» Те, не сговариваясь, выбрали: «А не выпить ли нам кофе?» Дескать, произноси медленно, глядя ему в глаза, и сразу потупись. Никто не устоит. Ну, раз профессионалы рекомендовали, надо исполнять. Она еще никогда не выглядела такой холеной и роскошной — у всех мужиков на улице отвисали челюсти. Взяла ноутбук, отрепетированным перед зеркалом элегантным жестом протянула ему деньги за ремонт. Уставилась томным взглядом, пропела: «А не выпить ли нам кофе?» Но загадочно потупиться не успела. Глядя в ее изумительное, всеми пройденными улицами оцененное лицо, принц сказал: «Да не стоит тебе нести дополнительные расходы. Я все равно сейчас поеду обедать к родителям».
Сначала Катя жадно внимала историям и думала только о себе: «Надо же, у меня, оказывается, была любовь как любовь. И к мальчишкам, и к Андрею, и к Серегину. Я хотела, чтобы от каждого из них ко мне и обратно перетекало теплое доброе счастье. И не запредельно серьезно относилась к их деньгам. Нет, у меня была чудесная любовь. Без унижений». Но потом кое-что начало царапать слух. Она не сразу подобрала выражение. Несовременность терминов? Избыточное количество дружб? Уже не называют олигархом типа, который в декабре везет в Египет елку и телку. А жадного эгоиста и, скорее всего, импотента, занятого ремонтом компьютеров, не считают принцем. Какой же он романтический герой, избавленный от материальных затруднений? И покупку эротического бельишка с лотка на улице, и облачение в него, нестиранное, стараются не вспоминать при чужих. Добро бы Ксения Ивановна была нищей провинциальной уборщицей, читающей газеты многолетней давности. Но она москвичка с высшим образованием и ноутбуком. А сколько у работающей сорокалетней женщины может быть подруг? Катя видела трех располневших теток, ходивших с доктором в садик, потом в школу и до сих пор обитавших в родимом дворе. Но все они производили впечатление заботливых жен и мамаш, готовых к рождению внуков. Если они и были пионерками морских купаний в Африке и соблазнения телохранителей кружевными трусами, то давно.
Наконец до Трифоновой дошло, что Ксения Ивановна рассказывала ей истории своей и их молодости вперемешку с ужасами и казусами из жизнеописаний пациентов. Одинокая, бездетная, ютящаяся с родителями в небольшой квартирке, дорвавшаяся до тела молодого хирурга, она, похоже, сама себя убеждала, будто по возрасту и интересам не отличается от Кати. «А по темпераменту еще и сто очков вперед даст», — усмехнулась прозревшая девушка. Она вспомнила, как спросила:
— Вы не пытались жить с мужчиной старше вас? Быть для него всегда девочкой? А то по рассказам выходит, что ваши бойфренды обязательно должны быть моложе.
— С ума сошли, Екатерина? Чем со стариком заниматься в постели? — вскинулась активная любовница. — Я пока еще вызываю желание не только принять «Виагру» в предынфарктном состоянии.
— Естественно. Интимные отношения вообще-то бессрочны. Но речь не о сексе, а о замужестве.
— И с каких пор они противопоставляются?
Тогда Катя растерялась, чувствуя себя пошлячкой. Что и кому доказывает эта женщина под летящее с противным свистом время? Серегин никогда не поведет ее в ЗАГС. Как ни грустно, но вскоре она будет содержать тунеядствующего парня и обманываться тем, что он вот-вот устроится на работу, завяжет с алкоголем и назначит день свадьбы. Потом выгонит первого и заведет второго такого же. За ним последует третий. С годами «мальчики» будут попадаться все старше и безнадежнее. А «девочки» вроде медсестры Трифоновой перестанут ее слушать. Неужели она ни на миг не допускает реальность такого варианта?
Теперь Катя осознала, что больше никогда ни перед кем не будет внутренне робеть. Она предоставляла человечество его нелепой судьбе. И знала, что никому не даст вмешиваться в ее собственную. Это не было разделение на «я» и «они». И слияние в «мы» тоже. Но все, что хоть тенью своей коснулось ее «я», в него и превращалось. Екатерина Трифонова замерла в центре собачьей площадки — невероятное величие и неизбывное одиночество. Психика могла не справиться с этим. Хорошо, что Журавлик в пределах видимости опорожнил кишечник. Всеобъемлющая личность машинально достала совок и пакет и шагнула к кучке. «Все-таки спасительное занятие — уборка дерьма», — подумала она.
С тех пор Катя перестала напряженно искать смысл в россказнях Ксении Ивановны. Зато начала получать удовольствие от ее гладкой речи и остроумных сравнений. С доктором стало так же легко, как с Серегиным. Нет, легче, они вместе болтали, а не работали. Вскоре она столкнулась на улице с медсестрой из поликлиники, жившей в общежитии.
— Ой, Катька, привет! Бог явно хочет, чтобы тебе сообщили, иначе мы разминулись бы.
— Кто сообщил? О чем? — удивилась Трифонова, немного отодвигаясь от посланницы высших сил.
— Раз меня встретила, значит, я, — не угомонилась та. — Парнишка тебя вчера искал. Скромный, невысокий, темненький, русский. Сначала я его видела около нашей регистратуры, но не знала, что нужно, думала больной. А потом он в общагу завалился. Ты ведь не сказала, куда устроилась, где живешь. Но кому-то сорока на хвосте принесла про новую частную клинику. Только мы не в курсе, какую именно. Так ему и сказали. Он разволновался, стал благодарить, даже руки к груди прижал. Шоколадку оставил. Так что жди. Слушай, расскажи хоть, где ты, какая зарплата?