— Воспитанный пес, — одобрил Кирилл.
— Это его первый опыт, — честно сказала Катя. — Наверное, в прошлой жизни был завсегдатаем кофеен и сейчас вспоминает годы золотые.
Молодых людей опять разобрал смех. А на утреннюю веранду стал подтягиваться народ от двадцати до тридцати пяти лет от роду. Заходили изредка парами, чаще в одиночку. Парни были улыбчивыми, девушки немного хмурыми. Одна явилась с той-пуделем, другая — с йорком. Сели порознь. И обе с ревнивым любопытством изучали Журавлика. «Наверное, гадают, что за порода. Сейчас в Москве каких только нет. В состоянии они допустить, что это чистокровная российская подзаборная? — веселилась освоившаяся Трифонова. — Интересно. Я думала, в таких местах обязательны ноутбуки или планшетники. Но люди и без них дуют кофе с бутербродами и выпечкой. Они сюда завтракать приходят, а не выпендриваться. И не смертельно дорого, по правде говоря. То есть поликлиническая зарплата такого не выдержит. Но нынешняя моя вполне. Не каждый день, разумеется, но в выходные запросто. Почему же мне ни разу не пришло в голову облюбовать столик и поглазеть из-за него на улицу, дожидаясь, пока принесут чай? Я не завидую тем, кто перекусывает за громадными стеклами или на верандах. Никогда не завидовала, относилась к ним как к предметам в витринах. Не отождествляла себя с ними. Они другие, и все. Но вот смотрю — нет, такие же. Это не для меня? Чушь, мне дико нравится…»
— Ты готова? — забеспокоился Кирилл.
Кате стало неловко: ему впору было предположить, что она не умеет читать. Но смущение поразительно быстро улетучилось. Ее «обычный кофе и шоколадный эклер» прозвучало безмятежно.
— И по сливочному пломбиру с вишней, да? — заговорщицки улыбнулся спутник.
— Искушаешь?
— Рекомендую.
— Согласна. Все было так просто.
— Что? — не понял Кирилл.
— Все, — ответила она.
Он энергично закивал, будто слушал мысли.
Мороженое и впрямь было отличное. Катя слопала его так быстро, что вынуждена была пробормотать:
— Не люблю растаявшее.
Кирилл едва притронулся к своей порции. На секунду они встретились глазами, и оба смутились. У Кати возникло ощущение, что парень сейчас предложит ей доесть из его креманки. «Держи себя в руках, — запоздало подумала она. — Девица с йорком еще и полчашки кофе не выпила». Но смаковать было уже нечего. И оставалось только поклясться себе, что больше такого не повторится.
Розы вряд ли распаковывали, топили в ванне, а потом снова художественно заворачивали. Но сбрызнули обильно и в воду ставили. Поникшие цветы приободрились. Отдохнувший Журавлик скакал как рысак. Идя назад через сквер, Кирилл выполнил обещание и без напоминаний заговорил о себе.
Ему исполнилось двадцать девять. Родился в Москве. Папа занимался советской внешней торговлей. На малопрестижном уровне длительных командировок, бумажной волокиты и постыдно низкой зарплаты. Местом последней семейной высадки была Чехословакия. Мальчик вырос под завистливый шепот: «Американские специалисты в нормальной Европе за ту же работу получают в сто раз больше». И бесконечные мамины подсчеты, когда они накопят на «ту, только ту разлапистую хрустальную люстру». Но социализм приказал долго жить. Коллеги отца ринулись домой, обсуждая приватизацию. Он же рассудил мудро: «Ничего там не светит. Разве что пуля. А сюда народная тропа из России не зарастет. Надо готовиться торговать личными связями». Они остались в Праге, и папа успешно «наводил мосты между бизнесменами и бизнесами». Что это значило, Катя представления не имела. Вероятно, посредничество за гораздо большее вознаграждение, чем раньше. Сын выучился «на нигде не нужного искусствоведа». Внимательная слушательница даже не пыталась ничего уточнять, все было ясно. Кирилл регулярно ездил в Москву по отцовским поручениям. Открыл здесь небольшую фирму для пробы. Но сплоховал с откатами, и чиновники с ментами его благополучно разорили. Папу воодушевил бесценный опыт сына. Он благословил его изучать Родину в деталях. Кирилл начал с того, что поступил на экономический факультет одного из технических университетов.
Эта история была полезна Трифоновой, как раньше говаривали, для общего развития. Она, к примеру, не знала, что Чехословакия мирно разделилась на два государства. Думала, переименовали одно социалистическое, чтобы не трясло от ненависти к былому при упоминании. Однако, с важной для нее житейской точки зрения, ничего не поняла. Стареющий русский благоденствует в Праге и отчего-то не может передать дело взрослому наследнику. То ли все мосты давно стоят, а их обслуживание гарантирует невеликую прибыль. То ли страсть к обогащению с возрастом разъела здравомыслие. Господин захотел возвести переправу за собственные деньги, на сей раз с другого берега, отослав на него родимого искусствоведа. Как-то странно. «Но Кирилл не нищий, во всяком случае, пока. И замолчал, ждет моей реакции. Только бы чушь несусветную не сморозить», — подумала Катя. И осторожно сказала:
— Вот не отдыхать, а жить в Чехии хорошо? Или скучно?
Парень уставился на нее с веселым изумлением. Наверное, ожидал любого вопроса, кроме этого. Но ответил серьезно:
— Американцы утверждают, что для тех, кто бывал в Западной Европе, Восточная — совсем не Европа.
— Для американцев, может быть. Для нас же, где чисто, люди культурные и произвола нет, там и рай. А что с этой, как ее, второй страной?
— Словакией? — казалось, он готов грохнуться в обморок. — Существует. В Братиславе полмиллиона жителей… Катя… Ты в смысле географии или туризма интересуешься? Может, я продолжу о себе? О московских реалиях?
— Конечно, — спохватилась девушка, — извини. Мне просто неловко спрашивать, почему ты в Россию вернулся. Европейцу логичнее было бы с Америкой познакомиться. Ностальгия?
— Ты знаешь, возможно. Я как-то не думал… Решили на семейном совете…
— Ладно, давай дальше, не хочу тебя с мысли сбивать.
Рассказчик потряс головой, чтобы эта самая мысль оказалась сверху двух других, которые он едва не озвучил. Первая — основным занятием жителей Словакии является разведение гусей. Вторая — со Штатами он уже познакомился, но в качестве искусствоведа мгновенно им наскучил. Когда перетряхивание завершилось, Кирилл улыбнулся:
— Я сейчас на последнем, выпускном курсе…
Все годы учебы он сдавал родительскую квартиру, а жил с одинокой тетушкой в однокомнатной. Вернее, являлся ночевать — в кухню, на раскладушку. На лице Трифоновой отразилась боль и сострадание.
— Ничего ужасного, там старинный, многократно перепланированный дом, и кухня — шестнадцать метров, — торопливо успокоил оптимист. — А раскладушка у меня наисовременнейшая. Алюминиевый каркас, дно из тонких деревянных перекладин, на нем — замечательный ортопедический матрас. Никакой диван не сравнится. Не всякая кровать.
— И прямо с матрасом складывается? Пополам? Очень громоздкая? В собранном виде тете не мешает?
После выступления о Чехии и Словакии Катя решила молчать. Но не выдержала. Ее худенькому телу мягко лежалось только в деревне у прабабушки, на толстенной пуховой перине. Все остальное было пыточными агрегатами разной степени жестокости. Нынешняя хозяйская тахта давала сто очков вперед общежитской койке. И вдруг вместо того, чтобы просто сказать: «Да, да, нет, нет», Кирилл опустил глаза. Его взгляд заметался по асфальту, как луч фонарика. Кате показалось, будто она видит под ногами панически кружащий свет.
— Все нормально? — встревожилась она.
— Извини. Растерялся. Что-то не то говорю? Не так? Или ты по-своему расставляешь акценты? Прости, Катя. Мне приходилось рассказывать людям и про родителей, и про раскладушку. Но никто никогда в ходе этого не интересовался судьбой Словакии. Ни у кого не дрожал голос от беспокойства за мою тетушку, которую я могу стеснить громоздким спальным местом.
Трифонова невольно изобразила второй фонарик. Он хотел ее понять, хотел, чтобы она его понимала. Чуткий влюбленный мальчик. Неужели это с ней стряслось? И голосом, который сама не узнала, — ликующим и в то же время низким, хрипловатым — она его успокоила:
— Кирилл, мы познакомились только вчера. Со всеми, наверное, в первых разговорах бывает что-то такое. Надо приноровиться. А ты слишком остро реагируешь.
— У меня есть для этого причины, — смущенно проговорил он.
Катя могла бы броситься ему на шею. Целовать в эту шею. Любое безумство было ей по уму. Но если он от слов терялся, то с действиями, пожалуй, лучше было погодить. Чтобы вернуться к прежнему тону, который, как выяснилось, нелегко давался Кириллу, можно было обсудить Журавлика. Бедняга устал и еле плелся. Но тут они вошли в Катин двор, и она совместила темы:
— Смотри, как малыш припустился к дому. Уходился он сегодня. Но нести себя не просил. Дворняга. Молодец.
— Катя, давай остановимся ненадолго. Мне нужно договорить без помех в виде любопытных соседей, — мгновенно взял себя в руки парень. — Девушке с твоей ясной и чистой биографией я рискую показаться мутным типом. Проходимцем каким-то.
— С чего бы это? — прыснула она. И чтобы опять не напугать его до истерики, закончила мысленно: «Ты складно и сложно говоришь. Речь — твоя поручительница. А я не тот объект, на который мужчины с двумя высшими образованиями и родителями в Европе тратят красноречие. Хорошо, что наслушалась Андрея, Анну Юльевну, Аллу Павловну. А уж Ксения Ивановна как излагает. Отвечаю тебе гладко и длинно и сама не верю, что это я. Какой ты проходимец? Если и приврал, то чуть-чуть. Наверное, папа не разбогател. И сын вернулся в Россию, чтобы попробовать».
Самокритичный молодой человек тем временем горячо объяснял:
— Жизненные обстоятельства мои стандартными не назовешь. Про то, что у меня есть, ты вроде должна поверить на слово. Я перед тобой — принимаешь. А когда уйду — засомневаешься. Подумаешь, ну его, этого Кирилла, все у него не как у людей. А мне будет казаться, что произвел нормальное впечатление.
— Ты всегда такой мнительный? Собираешься, но не решаешься предъявить мне паспорт?