ом.
Он задумчиво помолчал, а потом улыбнулся.
– Может, и не стоит спешить. Но не слишком затягивай, иначе пропу… ой!
Дэвид взмахнул рукой, обозначая все то, что я могла пропустить, и задел монитор, чуть не сбив его со стола. Он вскочил, ловя его, и мы оба рассмеялись.
– О чем я и говорю, – сказал Дэвид. – Стоит зазеваться – и на тебе. В любом случае не слушай меня. Не мне тебе советовать.
– Дэвид, – начала я, – а я не выгляжу… ну… проклятой?
Он склонил голову набок.
– Ты выглядишь немного уставшей, – ответил он.
– Может, дело в этом.
Дэвид встал.
– Когда все уляжется, заходи как-нибудь к нам на ужин, – пригласил он. – Элизабет уговаривает тебя позвать, да и дети были бы рады повидаться. Они скучают по своей любимой няне.
«Няня» – это было громко сказано. После смерти мамы, когда папа уезжал по работе, я иногда оставалась на ночь у Джиннов. Взрослые, Дэвид и Элизабет, ужинали на первом этаже, а я в это время проводила время наверху с Коулом и Рэмси. Они были милыми и любознательными, им нравилось изобретать новые миры и что-то мастерить. Когда мы строили с ними горки для шариков и замки из лего в вечерней тишине дома Джиннов, мысли о папиных постоянных странных отъездах казались чуть более далекими и менее реальными. Однажды Дэвид спросил папу, почему он так часто уезжает. С тех пор я ни разу не оставалась у Джиннов на ночь.
– Отличная идея, – сказала я. – И спасибо за советы.
– Не стоит, – отмахнулся он. – Ты сполна за них заплатила.
Я встала и пошла к двери, но тут Дэвид заговорил снова.
– Есть какие-нибудь новости о том, что случилось с Джимом? – спросил он. – Никаких зацепок?
– Ни одной.
Полиция не связывалась со мной уже пару недель.
– Я не знаю, как ты справляешься со всем этим, Маржан, – сказал Дэвид. – Как остаешься такой сильной вопреки всему.
По правде говоря, я тоже этого не знала и даже не была уверена, что действительно сильная. В последнее время я завела привычку разговаривать с дверями и разрешала случайным незнакомцам пожить у себя, потому что доверяла их домашним животным. Ни то ни другое признаком силы не казалось.
Мы с Мэллорин встретились у моего дома как раз тогда, когда Франческа возвращалась с прогулки со своим новым приемышем – метисом питбуля по кличке Бастер: у него были короткие ноги и глупая улыбка.
– Как зовут твою подругу? – спросила Франческа, впервые ведя себя как настоящий опекун.
Мэллорин повернулась так, чтобы закрыть собой переноску с Зорро, которая все еще была в велосипедной корзине.
– Это Франческа, – сказала я Мэллорин, – мой опекун. Франческа, это Мэллорин. Она поживет у меня некоторое время.
Франческа подозрительно оглядела ее с ног до головы.
– Ты попала в какую-то беду? – спросила она.
Бастер принюхался и заскулил, уловив запах Зорро.
– Типа того, – ответила Мэллорин.
– Твои родители знают, что ты здесь?
– Там все не так просто.
Глаза Франчески сузились.
– Ты принимаешь наркотики?
Мэллорин скривилась.
– Нет, – сказала она. – Ну и гадость.
Казалось, что Франческу пока не убедили эти слова, поэтому Мэллорин жизнерадостно добавила: «Я ведьма».
– А, – произнесла Франческа, явно обрадованная. – Тогда все в порядке.
Она повернулась ко мне.
– Я оставила тебе немного самосы.
Она кивнула в сторону моей входной двери, а потом повернулась и потащила Бастера обратно домой, крикнув через плечо: «Не насылай никаких проклятий!»
Наблюдать, как Мэллорин Мартелл заносит в дом, в котором я выросла, переноску с Зорро и пакет самосы, было все равно что смотреть, как кто-то берет всю мою жизнь и складывает ее пополам, словно лист бумаги, соединяя две самые дальние точки. Сомневаюсь, что за все то время, которое папа проработал ветеринаром, к нам домой хоть раз приходил кто-то из пациентов, клиентов или даже его коллег.
Дело, впрочем, было не только в этом. Я никогда никого не приглашала в гости, потому что не знала, точно ли все пройдет хорошо, и мне не хотелось, чтобы кто-то был рядом в тот момент, когда, скажем, папе придется в очередной раз исчезнуть, а в холодильнике не окажется ничего, кроме кетчупа. Возникла бы куча вопросов, пришлось бы слишком многое объяснять.
А сейчас ко мне домой пришли Мэллорин, с которой у меня должны были быть исключительно рабочие отношения, и Зорро, чье появление из переноски напомнило мне, как много о жизни и работе своего отца я все еще не понимала или не знала. Они стояли в дверном проеме, и в этот момент мне показалось, что все важные детали моей жизни слились воедино так тесно, что на секунду стало трудно дышать.
– У меня обычно не бывает гостей, – сказала я.
– Что может быть лучше, чем знакомить новых друзей со своей странной семейкой, да? – подметила Мэллорин.
Она рассмеялась понимающе и непринужденно и погладила Зорро по голове. Я почувствовала, что напряжение внутри немного ослабло. Может быть, Мэллорин и правда была ведьмой.
Ровно в этот момент зазвонил ее телефон. Мэллорин глянула на экран, и лицо у нее помрачнело. Она глубоко вздохнула и ответила на звонок.
– Привет, – поздоровалась она. – Я жива, у меня все в порядке. Не звоните мне и не ищите меня. Я позвоню, когда буду готова.
Мэллорин повесила трубку и долго смотрела на телефон.
– Моя странная семейка, – сказала она наконец.
Мэллорин снова улыбнулась, убрала мобильник и опустилась на колени, чтобы погладить мех Зорро.
– Прямо сейчас вернуться домой я не могу. И наверное, не смогу в ближайшее время. Если ты когда-нибудь решишь, что мне лучше уйти – на день или навсегда, – я пойму.
Однако теперь мне совсем не хотелось, чтобы она уходила. После нескольких недель тишины чужой голос в этих стенах меня успокаивал.
– Я уверена, что этого не произойдет, – пообещала я.
– Спасибо, – поблагодарила Мэллорин. Она гордо выпрямилась, ее глаза блестели. – План такой: в Окленде есть один оккультный магазинчик. Они возьмут меня на работу, хотя еще и не в курсе этого. Когда у меня будет немного денег, я начну платить за аренду и отдам все, что должна за помощь Зорро. А еще я снова начну ходить в школу, чтобы у родителей не было неприятностей. Наверное, пойду в твою. Придумаю что-нибудь. Не волнуйся, ты на меня даже обращать внимания не будешь. У меня хорошо получается быть незаметной. А пока давай я займусь ужином.
И все. Теперь со мной жила Мэллорин Мартелл.
В свободной комнате наверху мы с папой складывали вещи, а потом благополучно про них забывали. Там хранилась одежда, которую никто не носил, коробки с бесполезными бумагами, старые домашки. В этой комнате я не была много лет. Вещи, оставленные там, никогда больше нам не требовались. Теперь же, перекладывая мешающие коробки с помощью Мэллорин, я почувствовала смутное беспокойство, словно что-то внутри меня выворачивалось наизнанку.
– Я бы отдала тебе вторую спальню, – сказала я. – Но она принадлежала моему отцу. И вроде как все еще принадлежит.
– Я понимаю. Мы здесь прекрасно устроимся, – ответила Мэллорин.
Зорро согласно замурлыкал. Мы разложили спальный мешок, я нашла для Мэллорин подушку. Лис свернулся в углу и положил хвост под мордочку. В его глазах были усталость и настороженность.
– А теперь, – объявила Мэллорин, – ужин.
Я показала ей кухню, поставила самосу в холодильник и, поднявшись наверх, подошла к двери в отцовскую спальню. Она больше не казалась неприступной. Это была обычная дверь – такая же, как и все остальные в доме. Ее можно было открыть или закрыть, когда заблагорассудится.
Мне стало легче, когда я перестала чувствовать за дверью мрачную тяжесть папиной комнаты. Дом теперь казался немного больше. Однако частью этой тяжести был сам папа, и, если ее давление ослабло, значит, он отдалился от меня еще немного, стал еще более призрачным.
С кухни донесся аромат чего-то вкусного. В последний раз там пахло настоящей едой весной после маминой смерти.
В тот год мы с папой пошли на празднование Навруза[1].
За год до этого персидский Новый год мы не отмечали – может, нас тогда никто не пригласил, – хотя, пока мама была жива, обычно ходили на такие вечеринки каждую весну. Я помню, что они ей нравились.
Мой отец знал много персов из Ист-Бэя, но ни с кем из них не сблизился по-настоящему. Думаю, ему просто нравилось говорить на фарси, быть собой настоящим. Папа радовался, что не нужно тратить много сил, пытаясь припомнить английские слова.
Как бы там ни было, в том году нас кто-то пригласил, и мы пошли.
Папа надел костюм, а мне купил новое платье. Праздник был в большом доме, полном музыки, шума, смеха и всевозможных запахов – шафрана, розовой воды, духов и сигар. Взрослые в костюмах и изысканных платьях танцевали и пили алкогольные коктейли. Те, что постарше, сидели на диванах, сплетничали, ели сладости и курили. Дети были одеты в блейзеры и платья. Они смотрели «Город героев» на огромном телевизоре, перед ними стояли тарелки, доверху наполненные рисом, кебабами и роскошным сладким рагу из гранатов и грецких орехов.
Через какое-то время несколько детей постарше пробрались за бассейн и стали запускать ракеты из бутылок, но потом на них накричали. Казалось, все друг друга знали. Дети обсуждали своих товарищей, о которых я слышала в первый раз; подпевали незнакомым мне песням; спокойно болтали на английском и фарси, вставляя то тут, то там словечки и шутки. В ту ночь я поняла, что, несмотря на иранские корни, абсолютно не разбираюсь в маминой культуре и не имею ни малейшего представления, как они живут.
Когда мы уходили, у меня кружилась голова, и я чувствовала себя совершенно разбитой. Пока папа вез нас домой, я прислонила голову к окну с пассажирской стороны, в ушах барабанило эхо вечеринки.
– Тебе понравилось? – спросил папа.
– Было вкусно, – сказала я.
Два дня спустя папа принялся за готовку.