Зорро свернулся калачиком прямо у входной двери. Когда я вошла, он нетерпеливо вскинул мордочку, но, увидев, что это я, разочарованно тявкнул и снова опустил голову набок.
– Она скоро придет, Зорро, – пообещала я.
Лис скептически фыркнул, но позволил мне разок почесать макушку, а потом стряхнул мою руку. От прикосновения к его коже пальцы закололо. Нетерпение, недовольство и скука нервными спиралями закручивались по моей руке, однако я ощутила, что Зорро становится лучше. Можно было почувствовать, как ему хочется бежать, преследовать добычу, красться сквозь темные колючие кустарники. Интересно, ощущал бы он себя счастливым, живя в одной из клеток «Зверинца»?
Взяв чек, выписанный Горацио, я положила его на кухонный стол. Он весил куда больше, чем должен был, и сейчас, при свете старой лампы, висевшей на потолке, сколько я себя помнила, казался таким же странным и неправдоподобным, как рубин карбункула. И таким же незаслуженным. Ни то ни другое мне не было нужно.
«Думай столько, сколько потребуется», – сказал Горацио так уверенно, словно может позволить себе смотреть на мир как на череду уравнений и способен с помощью правильных цифр превратить любой отказ в согласие.
Эзра была права. Я злилась. Злилась на Горацио, так как он вручил мне это ужасное сокровище, думая, что оно мне и впрямь нужно, и пытался вызвать у меня желание обладать им. Я чувствовала себя полной дурой из-за того, что ничего этого не хочу. Меня злили чек, сумма, указанная там, и само его существование. Сердилась я и на отца, ведь он погиб, прежде чем смог объяснить мне хоть что-то. Раздражал меня даже Зорро, потому что взглянул на меня снизу вверх и увидел меня в таком состоянии.
– Оставь меня в покое, – бросила я лису.
Скомкав чек, я помчалась наверх, остановившись перед дверью в папину комнату, заколебалась на секунду, а потом распахнула ее с такой силой, что она ударилась о стену.
Тишина в комнате заставила меня замереть. Папы за дверью не было, этот момент был пойман в ловушку, сохранился во времени. Мой гнев растворился, превратившись в спокойное слабое чувство, которому я не смогла подобрать подходящего названия. Я сбросила обувь и впервые зашла в комнату, где умер мой отец.
Тишина в ней казалась более плотной, чем во всем остальном доме, словно бы все последние месяцы она накапливалась за закрытой дверью. Я села в изножье кровати и зарылась пальцами ног в ковер, как делала, когда была помладше.
Седьмой класс, папа собирается на работу… Первый день старшей школы, папа складывает вещи в сумку, готовясь в очередной раз исчезнуть… Я совсем еще маленькая, мама – тусклый, расплывчатый призрак мамы – сидит на краю принадлежавшей ей тогда кровати. Вот она оторвалась от книги и улыбнулась в ореоле прикроватной лампы, которая внезапно показалась мне невероятно яркой.
Я моргнула, и воспоминания развеялись.
– Что мне делать? – спросила я.
В шкафу в ряд, как солдаты, стояли десять призраков моего отца: каждый из них носил рубашку, висящую на вешалке. В глубине души я думала, желала и надеялась, что один из них, возможно, наблюдает за мной. Хотелось бы, чтобы он оказался достаточно материальным, заметил сидящую на полу комнаты дочь и послал ей любой сигнал, дал хоть какой-то ответ.
Комната осталась столь же безмолвной и спокойной, и это разозлило меня даже больше, чем все еще зажатый в кулаке чек. Я встала, швырнула его в стену и, схватив простыни, сорвала их с кровати, оставив лишь голый матрас. Его я тоже попыталась стащить на пол, но он сдвинулся лишь наполовину, отчего мой гнев разгорелся еще жарче. Я бросилась к шкафу, вытащила папины рубашки, кинула их на пол и начала топтать.
Из меня вырывались нечленораздельные, задыхающиеся звуки. Я подхватила ботинок и со всей силы швырнула его в стену. Он ударился об нее с громким стуком, я завопила, вторя звуку удара, а потом продолжила кидать обувь в стену, сопровождая каждый бросок новой порцией криков. Схватившись за заднюю стенку прикроватной тумбочки, я наклонила ее вперед так, что из нее с грохотом вывалились ящики, рассыпая содержимое по полу. Затем я взялась за одну сторону узкой книжной полки, висевшей в углу комнаты, и потянула. Доски из ДСП треснули, книги разлетелись по полу. Я нашла ремень и начала хлестать по стенам. Когда пряжка ударилась о зеркало, по стеклу пошла трещина, и я увидела свое отражение – изломанное, раскрасневшееся, с безумным взглядом.
Некоторое время я стояла перед зеркалом, грудь вздымалась, ремень повис в руке. Потом я огляделась вокруг. Матрас был наполовину сброшен с кровати, а сама она перекосилась. Повсюду валялись простыни, подушки, одежда и обувь, прикроватная тумбочка лежала на боку, ее ящики несуразно выдвинулись. Меня захлестнула еще одна, последняя волна ярости, и я швырнула ремень поверх кучи вещей, словно это была ядовитая змея, а затем вышла из комнаты, чувствуя отвращение и к себе, и ко всему миру.
Вышла и через мгновение вернулась.
Я могла как минимум убрать устроенный мной беспорядок.
Я начала втаскивать матрас обратно на каркас кровати, а когда подняла глаза, то увидела, что из дверного проема за мной с любопытством наблюдает Зорро, и почувствовала, что больше на него не злюсь.
– Прости, что сорвалась на тебя, – извинилась я.
Когда я снова взглянула на матрас, мне пришло в голову, что Мэллорин, пожалуй, предпочла бы спальному мешку нормальную кровать и что я могла бы обратить учиненный мной разгром во что-то полезное. С большим трудом я протащила матрас по коридору, затем нашла свежий комплект постельного белья и застелила постель Мэллорин. После этого я вновь стала чувствовать себя человеком, вернулась в спальню отца и придвинула тумбочку к стене. Взяв один из ящиков, я начала складывать его содержимое обратно: беруши, зарядное устройство для телефона, крошечную лампу для чтения, солнцезащитные очки, ручки, пустой блокнот с логотипом сети недорогих отелей.
Там было кое-что еще. Конверт. Он, судя по всему, был втиснут за ящиками тумбочки. Когда я взяла его в руки, по кончикам пальцев словно прошел энергичный разряд, и я лучше поняла слова Эзры о том, что ей нравилось искать сокрытое от глаз.
Конверт был таким новым, что захрустел у меня в руках. Внутри оказалась пара сложенных листков бумаги, при этом сам конверт не был запечатан, поэтому я решила, что в нем не найдется ничего необычного, – папа, наверное, просто сложил в него бумаги для удобства. Я вытащила листы и развернула их.
Это были билеты на самолет. Из Окленда в Итаку с пересадкой в Сент-Луисе, на дату через два дня после папиной смерти. На одном из них ожидаемо значилось имя отца, но при взгляде на второй мое сердце замерло.
Этот билет был для меня.
В Итаке что-то произошло. Это было важно и для Феллов, ведь они спросили меня о ней, и для папы, который готов был взять меня туда.
Быть может, именно из-за этого папа и поплатился жизнью.
Почему ты ничего мне не рассказал, пап? Почему все время молчал?
Я не могла сообщить об этом полиции. Они станут задавать неправильные вопросы и не смогут напасть на след. В одном Эзра была права: пользы от них я бы не дождалась. Тем не менее впервые с тех пор, как папу убили, я начала понимать, почему это произошло. И мне хотелось, чтобы об этом знал кто-то еще. Себастьян поймет, мне даже не придется особо вдаваться в подробности. Но в Англии была середина ночи, и он, наверное, уже лег. Любой нормальный человек в такое время спит.
Но все же…
Я написала «привет» и стала ждать. Снаружи стрекотали сверчки. Я пошла в свою комнату и села на кровать. Экран телефона не менялся, мое короткое сообщение повисло в самом конце нашего чата – крошечная точка, примостившаяся на краю бесконечной пропасти.
Никакого ответа.
Я вздохнула и положила телефон, и тут же он запищал.
«Привет».
При виде одного-единственного слова от парня, с которым я виделась ровно один раз в жизни, сердце у меня подпрыгнуло.
«Не спишь?» – написала я.
«Нет. Не могу уснуть. А ты?»
«У нас еще не особо поздно. Так что нет, не сплю».
«Как дела?»
Сейчас я расскажу тебе, Себастьян, о моем отце и всех его секретах; о злости, которая меня все время обуревает. Ты услышишь о том, что я нашла сегодня, и о людях, которых встретила.
И все же казалось, что не стоит об этом говорить даже Себастьяну. Вряд ли я могла поделиться с ним тем, что видела.
«Поговори со мной, – попросила я, – о чем-нибудь нормальном».
Мгновение спустя он позвонил по видео. Я быстро посмотрела в зеркало, стараясь выглядеть прилично, повернула камеру так, чтобы не было видно беспорядок в комнате, и приняла вызов.
Себастьян не стал задавать вопросов, вместо этого он рассказал мне о лучшем карри в Лондоне, и я, не успев понять, как так вышло, уже болтала о превосходнейшем буррито в Беркли и о том, как правильно пить бабл-ти (тапиоковые шарики нужно обязательно прожевывать, иначе заболит живот). В эти минуты я почти чувствовала себя нормальным влюбленным подростком, но потом услышала, как Мэллорин зашла домой, и вспомнила, что в моем доме живет ведьма, а миллиардер уговаривает меня устроиться к нему на работу. Меня охватила теплая смиренная благодарность за то, что в моей жизни был человек, с которым я могла вести себя как обычно и который, так же как и я, понимал, насколько эта обыденность была на самом деле странной.
– Мне нужно идти, – сказала я. – Было здорово провести с тобой время.
– Я всегда готов с тобой поболтать, – ответил он.
Мы оба улыбнулись и помахали друг другу, а потом звонок завершился.
– Привет, Баджинс, – ворковала Мэллорин внизу. – Рада тебя видеть, да-да, ужасно рада.
Я услышала, как она торопливо поднимается по лестнице, за ней осторожно ступал Зорро. Мне показалось, что возле комнаты моего отца она замедлила шаг, словно почувствовав, как энергия, исходящая оттуда, изменилась. Затем Мэллорин продолжила путь. Дойдя до моей комнаты, она остановилась, повернулась ко мне и помахала.