лет, погонь длиной в столько же миль, и попыталась сосредоточиться на том, что мне нужно было сделать. Следовало вернуться мыслями в процедурный кабинет клиники, вспомнить, как папа направлял мою руку, тихо шепча мне на ухо указания. Пальцы скользили по шерсти единорога. Когда я нащупала сердцебиение между мышц ноги, то сбрила шерсть бритвой Девина, обнажив под ней темную жесткую кожу, а потом еще раз проверила пульс. Сделав вдох и произнеся что-то вроде молитвы, я воткнула иглу.
Единорог напрягся. Мышцы под моими пальцами мгновенно стали твердыми, как железо. Я надавила на поршень, а затем отскочила как можно быстрее, уклоняясь от ленивого взмаха рогом. Существо взревело и забило копытами по земле. Мгновение спустя его голова поникла, и единорог пошатнулся. Сначала подогнулась одна нога, потом другая. Он выровнялся, негромко заржав и фыркнув, но затем колени его окончательно подкосились, единорог опустился на землю и перекатился на бок. В глазах его горел дикий огонь, но постепенно взгляд смягчался.
– Начинает действовать, – сказал Девин.
– Все в порядке, – прошептала я единорогу. – Тебе ничего не угрожает.
Он в последний раз посмотрел на меня, а после его взгляд затуманился. Голова опустилась на землю, веки неплотно прикрылись, дыхание стало медленным, тяжелым и ровным.
– Он… – прозвучал голос Себастьяна откуда-то за тысячи миль от меня.
Я приложила руку к шее существа и ощутила, как его мысли затапливает волна тепла и безмятежности; почувствовала ровное, непрерывное биение сердца.
– Подействовало, – объявила я. – Приступим.
Папа начал пускать меня в процедурный кабинет, когда мне исполнилось двенадцать.
Это было одно из немногих мест, где в наших отношениях был хоть какой-то смысл. Я надевала халат и маску, как и все остальные, и поначалу стояла в уголке, наблюдая за тем, как работает папа, и стараясь не путаться под ногами. Мне, двенадцатилетней дочери ветеринара, это казалось в порядке вещей. И вот однажды папа позвал меня по имени. Тогда мне было тринадцать.
– Маржан, возьми их, – попросил он.
В тот момент отец удалял липому с живота лабрадора. Он указывал на пару щипцов, которыми был зажат лоскут кожи.
– Просунь пальцы в отверстия и придерживай инструмент.
Папин голос звучал ровно и деловито. Просьба казалась довольно обыденной, но на самом деле это было не так. Что бы папе ни требовалось, он никогда не просил меня о помощи. Однако я сделала так, как он сказал.
За всю операцию щипцы ни разу не шевельнулись.
Раньше хирургия казалась мне чем-то изящным, полным грации. Я ошибалась. Она требует терпения и осторожности. Изящество в ней тоже можно найти: когда опытный хирург накладывает швы на рану, это и правда выглядит красиво, а лапароскопические процедуры полны грациозных, отточенных движений. И все же кожа жестка, как и мышцы с жиром, а кости тверды. И иногда приходится делать неровные отверстия и засовывать туда пальцы. Иногда хирургия – это борьба. Иногда ты пытаешься удержать кусок скользкой плоти. Иногда единственное, что имеет значение, – просто продержаться до конца.
Заряд мелкой дроби сорвал с плеча единорога несколько тонких полосок кожи. Тут и там более глубокие бороздки вели к темным пятнышкам, оставшимся в местах, где дробинки прорвали кожу и застряли в жировой прослойке и мышцах. Я промокнула плоть полотенцами, смоченными виски. Себастьян шел за мной по пятам с большим кувшином воды, из которого шел пар.
Никто из нас не произносил ни слова. Единственными звуками были журчание воды, которой Себастьян смачивал обнаженную плоть, и наше дыхание – мое, Себастьяна и глубокие болезненные выдохи единорога. Тишина ощущалась почти священной.
Я поднесла нож Девина к пламени зажигалки и медленно провела лезвие через огонь, чтобы простерилизовать его, а после острым кончиком удалила все дробинки, до которых сумела дотянуться, и срезала плоть, которая показалась мне зараженной. Когда я закончила, рана была чистой. Там, где дробь прошла насквозь, мы обработали кожу медицинским клеем, а затем обмотали рану бинтом, закрепив его скотчем. Вся процедура заняла около десяти минут, но мне показалось, что прошло несколько секунд. Приклеив последнюю полоску скотча поверх бинтов, я перевела взгляд с раны на Себастьяна. На его лице было написано то же, что чувствовала я, – возбуждение, оторопь, трепет. Мы кивнули друг другу и занялись собачьими укусами.
На крепких мышцах единорога виднелись глубокие следы зубов. Сбрив шерсть, я увидела фиолетовые синяки в тех местах, где сжались собачьи челюсти, и начала убирать ножом омертвевшую плоть, срезая поврежденные ткани. В углублениях в форме зубов медленно скапливалась темная кровь. Когда я очистила одно из мест укуса как можно лучше, мы с Себастьяном вновь промыли ее смесью воды и виски. Затем я взяла в руку копыто и выдавила клей, чтобы залить им раны. Густая прозрачная жидкость осела в отверстиях и углублениях на коже единорога. Мы обернули ногу бинтом и осторожно опустили ее на землю.
– Осталась еще одна, – произнесла я почти шепотом.
Ножевая рана с легкостью рассекла кожу единорога чуть ниже ребер, обнажив жировой слой, а под ним – крепкие жилистые мышцы. Со всей осторожностью я раздвинула края раны, чтобы посмотреть, насколько она глубока. Мне казалось, что должны быть видны внутренности, но порез остановился прямо посередине мышечной ткани, словно ножу что-то помешало.
Потом я заметила в глубине раны что-то странное: сквозь слои плоти проглядывал тусклый блеск старого металла. Я отодвинула кожу, чтобы рассмотреть его получше, и ближе к поверхности заметила еще один осколок. Мне понадобилась секунда, чтобы понять, на что я смотрю, но, когда до меня наконец дошло, я осознала, что они были повсюду. Картечь и дробь испещрили мясо мышц единорога. Тяжелая мушкетная пуля застряла в жировых отложениях. Осколок, похожий на лезвие каменного топора, так и остался под шрамом, который, должно быть, сам и оставил. Между ребер засели обсидиановые наконечники стрел.
Неудивительно, что нож Девина не добрался до внутренностей единорога.
Такой глубокий надрез не получилось бы сделать и мясным тесаком, предварительно разбежавшись. Все эти кусочки металла были не просто осколками былых сражений. Это были мозаичные доспехи, составленные из всех пуль, лезвий, стрел и камней, которым не удалось убить единорога.
Отломившийся кончик ножа Девина, должно быть, тоже остался среди них – еще одно поглощенное орудие убийства, еще одна крошечная глава в истории бесконечной борьбы.
Дрожащими руками я начала соскребать омертвевшую плоть.
Мы вылили весь тюбик, замазывая порез, и, когда закончили, рана оказалась запечатана прозрачным слоем твердого клея. Вышло далеко не идеально и совсем не красиво, зато надежно. Со временем все затянется, вокруг снова отрастет шерсть, и останется лишь шрам. Вряд ли единорог будет возражать против еще одного рубца.
Я отступила, чтобы полюбоваться делом наших рук. Раны единорога были теперь чистыми, а наложенные нами повязки защищали их от инфекций. Я не знала, откуда у меня взялись силы и уверенность в том, что все получится. Сейчас, когда я смотрела на единорога и на свежие белоснежные бинты, мне казалось, что задача была непосильной. Дыхание сбилось от гордости, но в тот же момент я ощутила, как тело слабеет от изнеможения, потому осела на земляной пол, ошеломленная. Себастьян опустился рядом со мной, и мне стало ясно, что он чувствовал то же самое.
– Мы это сделали, – благоговейно прошептал он.
– Да, – подтвердила я.
– И что теперь? – поинтересовался Девин.
– Отпустите его, – сказала я. – Как только решит уйти – не удерживайте.
Себастьян посмотрел на существо.
– Что, так просто? – спросил он.
– Единорог может и сам о себе позаботиться, – заметила я. – Он уже давно справляется со всем.
– Сегодня ему потребовалась небольшая помощь, – возразил Себастьян.
– Пожалуй, – согласилась я и повернулась к Девину.
– Вы не возражаете, если мы останемся, пока он не очнется? Хотелось бы взглянуть на него еще раз.
Девин кивнул, а затем развернулся и побрел к выходу из сарая, оставив нас с Себастьяном наедине с единорогом.
– Прости, что наговорила всякого, – начала я. – Мне следует поблагодарить тебя.
– А мне жаль, что я сомневался в тебе, – ответил Себастьян. – Похоже, ты все-таки знаешь, что делаешь.
– Я бы не справилась без тебя, Себастьян, – призналась я. – Этого всего просто не было бы.
– Ну, это уже кое-что, – сказал он.
Единорог громко выдохнул и пошевелился. Я поймала себя на том, что задаюсь вопросом, сколько уже он бродит по миру совсем один. Интересно, жаждал ли единорог когда-нибудь чего-то кроме своих одиноких скитаний, или неровная броня защищала его от подобных чувств?
Я снова повернулась к Себастьяну. Казалось, он чего-то ждал, как, наверное, и я.
Именно в тот момент мы услышали снаружи шум мотоцикла.
Мы с Себастьяном поспешили к Девину и увидели Эзру Данциг, которая снимала шлем с торжествующей улыбкой на лице.
– Что вы здесь делаете? – осведомилась я.
– Волчья работа, – ответила Эзра.
– Как вы узнали, что я здесь?
– За тобой все это время приглядывали. Когда ты села в тот частный самолет, я сделала несколько звонков, достала полетный лист и пришла к выводу, что совпадений оказалось слишком много. Поэтому я здесь.
Она окинула взглядом нас всех по очереди.
– Ну и вечеринка у вас тут. Я предполагаю, что эта земля ваша, – Эзра кивнула Девину, затем посмотрела на Себастьяна, – только понять не могу, кто ты такой и что ты здесь делаешь.
– Он тоже занимается волчьей работой, – ввернула я, прежде чем он успел ответить.
Эзра улыбнулась и оглянулась на сарай.
– Так что же у нас за дверью номер два? – спросила она. – Полагаю, что-то особенное.
– Не ваше дело, – отрезал Девин. – И это частная собственность.
– Справедливо, – согласилась Эзра. – Давайте я перед уходом изложу все немного по-другому? Допустим, у меня есть незаполненный чек с вашим именем на нем. Что бы у вас ни было в сарае, я хочу заполучить его. Какую цифру мне для этого вписать?