Она рассмеялась с облегчением, но я почувствовала, насколько она измучилась.
– Конечно нет, глупышка, – сказала Мэллорин. – Я же говорила, что в ведовстве любая мелочь важна. Если что-то случится в неправильном порядке, все пойдет наперекосяк. Раньше я не знала, кто Зорро на самом деле, но, возможно, это и к лучшему, иначе он не остался бы со мной и не отдал мне вот это.
Мэллорин дотронулась рукой до хвоста, который до этого свернула в нечто вроде венка, перевязала его веревочкой и повесила себе на шею, словно кулон.
– В нем заключена большая сила, я ее чувствую, – сообщила она и повернулась к Зорро: – Что ты хотел нам сказать, Баджинс? Что случилось?
Зорро тявкнул и тяжело задышал, затем уткнулся мордочкой в локоть Мэллорин.
У меня зазвонил телефон.
Я вышла из ванной и прошла по коридору мимо папиной комнаты. Мэллорин осталась с Зорро и с благодарностью обнимала его.
«Ты хотела все исправить, – подумала я, – но вместо этого устроила настоящий беспорядок».
Я не узнала номер, но ответила на звонок.
– Маржан, – приглушенно произнес кто-то, стараясь, чтобы его не услышали. – Это Хьюго Батист. Приезжай как можно скорее. Дело в Горацио.
– Что с ним? – спросила я. – Он получил то, что хотел. Я не буду ему помогать.
– Ему не нужна твоя помощь.
– Тогда что ему нужно? – спросила я.
– Горацио хочет убить его.
Глава 28. Аномалия
Дорога к поместью Горацио слилась в раскаленное добела пятно из поездов, городских автобусов и водителя Uber, который никогда не слышал о «Зверинце». Сердце бешено колотилось о ребра, голова кружилась от паники, ужаса и, главное, беспомощности.
Горацио хочет убить единорога.
Доктор Батист не объяснил причину, а спрашивать не было времени.
– Я этого не сделаю, – сказал он мне. – Если единорог умрет, то не от моих рук. Я не стану убивать это невероятное существо.
К тому времени, когда водитель высадил меня у входа в комплекс, мне уже стало казаться, что я опоздала. Из караульной будки вышел охранник и махнул мне рукой, призывая остановиться.
– Маржан Дастани, – представилась я. – Мне нужно увидеть Горацио.
Он что-то пробормотал в рацию, а через мгновение жестом велел мне проходить.
На ступеньках главного здания меня встретила Ава, а по бокам от нее, держась на расстоянии нескольких шагов, стояли двое очень крупных мужчин в темных костюмах.
– Сюда, – сказала она.
Ава повернулась обратно к зданию, и мужчины шагнули ко мне, ожидая, что я пойду следом.
Меня провели по длинному коридору мимо кабинета Горацио. Все, кого мы встречали по пути, улыбались нам. Я заметила, что на столах выстроились в ряд бутылки с шампанским, и услышала доносившиеся снаружи нестройные возгласы восторга. С Авой и молчаливыми сопровождающими я подошла к лифту. Когда он приехал, мы все вошли внутрь и спустились под землю.
В отличие от бурной деятельности, развернувшейся на поверхности, под землей царила зловещая тишина. Из-за стекол за нами настороженно и мрачно наблюдали существа. Феи парили в воздухе, но совсем не двигались, если не считать трепета крыльев. Из искусственного пруда за нами чернильно-черными глазами свирепо следило существо с черепашьим панцирем. Мне показалось, что я оказалась на похоронах.
Горацио стоял перед большим вольером. На губах его играла спокойная улыбка праведника. Из-за стекла с несокрушимой, словно сталь, решимостью смотрел сильный единорог, пока еще точно живой. Я вздохнула с облегчением.
Ава слегка поклонилась Горацио, затем кивнула мне и отступила в темноту вместе с двумя охранниками.
– Удивительное животное, не правда ли? Такое совершенное, такое дикое.
Горацио говорил с тихим удовлетворением, как будто добился чего-то невероятного. Единорог был в ярости, из-за этого воздух вокруг него как будто сгущался.
– Я хотел привести тебя сюда, – сказал он. – После… ну, после того, как все закончилось бы. Но ты уже здесь. Тем лучше.
– Что все это значит, Горацио? – спросила я. – Что происходит?
Горацио повернулся и зашагал по залу мимо вольеров, задумчиво глядя на своих питомцев.
– Я мечтал об этом моменте всю свою жизнь, Маржан, – произнес он. – Мне хотелось изменить мир к лучшему. В этом заключался мой единственный настоящий проект. Сначала я попробовал использовать информацию, но оказалось, что не все хотят верить фактам. Потом обратился к деньгам, но, как выяснилось, ими не так уж многого можно добиться. А на свете столько проблем, жадности, мелочности и зла. У многих людей нет самого необходимого для выживания: еды и крова, лекарств, любви. С чего нужно было начать?
Горацио остановился у маленького вольера, в котором золотой скарабей деловито шевелил лапками, катя крошечный шарик ослепительного пламени.
– Когда твой отец познакомил меня с этим миром, – продолжал Горацио, – он не знал, что я увижу и открою для себя.
Мужчина прикоснулся ладонью к стеклу, и, казалось, от этого тепла ему стало легче. Он продолжил идти по залу.
– Они ведь не просто животные, – заметил Горацио. – Наша с ними связь выходит за рамки понимания. Когда они счастливы, хорошо и нам. Но стоит им погибнуть, и мы погружаемся во тьму. Ты понимаешь, о чем я?
– Не уверена, – ответила я.
– Наши мечты, надежды, огонь в сердцах – все это исходит от них и существует благодаря им, а они, наоборот, появляются из-за нас. Феллы увидели эту связь давным-давно. Они сколотили на ней целое состояние, но, в отличие от меня, никогда на самом деле ее не понимали.
Мы дошли до конца зала. Домашний гном Стёрджес скорчился на столбике детской кровати Горацио, печально наблюдая за каждым нашим движением. Мужчина улыбнулся своему первому существу, но гном не ответил на улыбку. Горацио пожал плечами, затем повернулся, желая полностью оценить свой бурлящий, полный движения зверинец. Он широко улыбнулся, опьяненный восхищением.
– Это не просто животные, Маржан, – повторил он, и его голос понизился до шепота, – а наше воображение.
Должно быть, у меня на лице отразилась растерянность, потому что Горацио рассмеялся и снова зашагал обратно по длинному залу. Гигант с огромными каменными руками колотил по валуну, измельчая его в порошок с праздным упорством.
– Ты очень похожа на меня, – сказал он, – но, знаешь, в тебе чего-то не хватает. Ты и сама всегда это знала. Это видно по глазам. А знаешь, чего не хватает? Их. Того, что они хранят внутри. Без этих существ мы несовершенны. Нам не удается полноценно существовать, не имея мечтаний, надежд и страхов. Возможно, ты видела когда-нибудь что-то настолько отчетливо, что было больно смотреть?
Я вспомнила окруженного невозможным сиянием Киплинга среди медицинских аппаратов, который вопреки боли расправлял крылья.
– Я уверен в этом, как ни в чем другом за всю свою жизнь, – продолжил Горацио. – И чтобы понять это, мне не нужны были Феллы и их информация, собранная за девятьсот лет. Эти существа – наше самое драгоценное сокровище. Величайшее творение мироздания.
Он прошел мимо черной саламандры, копошащейся в своей костровой чаше. Когда мы поравнялись с вольером, круглые ониксовые глаза, мерцающие в свете огня, посмотрели на меня.
– Феллы еще кое-чего не знают, – заговорщически прошептал Горацио, наклоняясь ко мне. – Данные у них совсем не такие точные, как они думают.
Он подмигнул. Позади него темнота вольера мантикоры вибрировала от враждебной энергии.
– Пойдем со мной, – сказал Горацио.
Двери лифта открылись на первом этаже особняка, и мужчина провел меня в роскошный конференц-зал. В коридоре было тихо и пусто, но снаружи доносился шум какой-то деятельности. Горацио закрыл за нами дверь и щелкнул выключателем. Свет померк. На потолке зажужжал, оживая, проектор, на стене появился график.
По нему почти параллельно друг другу ползли две линии, затем нижняя подскочила вверх, резко опустилась и снова выровнялась. Верхняя поднималась и опускалась в том же месте, но совсем не так резко и сильно.
Горацио указал на верхнюю черту.
– Это Главный индекс. – Он улыбнулся и перевел взгляд на нижнюю линию. – А здесь популяция существ. Как видишь, они неплохо соотносятся, и связь их неоспорима.
Горацио провел вытянутым пальцем по точкам, где две линии вели себя схожим образом. Я кивнула. Действительно, сходство было.
– Но, – продолжил он, указывая на определенную точку Главного индекса, которая мне не показалась особенной.
– Что это?
– Секрет, – сказал Горацио, – скрытый за большим количеством шума.
– Хотите сказать, что Феллы не умеют читать графики? – спросила я.
Услышав это, Горацио громко рассмеялся. Он еще мгновение смотрел на стену, а потом погрузился в задумчивость.
– Они изучали данные девятьсот лет. Тайна эта существовала всегда: постоянный фоновый шум, повторяющаяся аномалия. В конечном счете все просто забыли о ее существовании.
– Какая аномалия? – спросила я.
– Индекс никогда не опускается так низко, как следует, – объяснил Горацио. – Теоретически, если мы и эти создания в самом деле поддерживаем существование друг друга – а я полагаю, что так оно и есть, – то вот этого сокращения их численности, – он указал на место, где линия «существа» резко уходила вниз, – должно было хватить, чтобы мы прочувствовали последствия на себе. Нас должно было стереть с лица земли, но этого не произошло. Конечно, нам сложно, и мы страдаем, но постоянно адаптируемся. Индекс, кажется, всегда исправляется сам по себе.
– И что это значит?
– А то, – терпеливо произнес Горацио, – что либо мы, люди, сильнее, чем думают Феллы, либо…
Он улыбнулся и подождал, догадаюсь ли я, к чему он ведет. У меня не было предположений, и через мгновение мужчина, разочарованно пожав плечами, продолжил:
– Возможно, что-то не так с графиком.
Он сделал паузу, и его торжествующая улыбка стала еще шире.
– Думаю, – сказал Горацио, – они никогда по-настоящему не учитывали присутствие единорога.