– Это правда, что Дэвид Джинн убил твоего отца, – сказал он. – Но разговариваешь ты уже не с ним, и если бы я был там, то не допустил бы его смерти.
Дэвид выглядел ровно так же, как и раньше, – разве что теперь стал спокойнее, а с плеч словно свалилось бремя. И все же я знала, что он говорит правду. Этот человек больше не был Дэвидом Джинном. Он походил на него, но все же был совсем другим.
– Я не понимаю, – проговорила я.
– Того, что произошло, было достаточно, – ответил джинн. – Ты произнесла мое имя.
Его глаза мерцали в призрачном отблеске парящего в воздухе пламени. Я закашлялась. Горло у меня все еще горело.
– Почему… – начала я. – Зачем ты его убил?
– Как я уже сказал, – ответил джинн, – по сути, убийца не я. Но, думаю, у меня есть ответ на твой вопрос, и, пожалуй, ты заслуживаешь его услышать. Однако сначала нужно кое-что объяснить.
– Вэнс Когленд, – сказала я.
– Да. Все началось с него.
– В любой достаточно большой и богатой семье рано или поздно появляется кто-то вроде Вэнса Когленда, – сказал Дэвид. – Этот прискорбный факт подтверждают статистика и сама человеческая природа. Мы были знакомы совсем недолго, но ветер рассказал то, что мне нужно было знать о нем.
Когленд оказался мелким хулиганом – ленивым, подлым, трусливым и не очень умным. Он считал себя неприкасаемым и полагал, что имеет право делать все, что ему заблагорассудится. Семья раз за разом выручала Вэнса из тюрьмы, подкупала свидетелей его многочисленных вспышек гнева и мелких преступлений, нанимала дорогих адвокатов, но за всю свою жизнь он ни разу не провел в тюрьме больше одной ночи.
Поначалу Когленд работал на Феллов в Новом Орлеане. Международные перевозки принимали в основном в порту, так что он пробился в местный морской союз и получил возможность встречать и провожать животных, деньги и предметы торговли, которые въезжали в страну и покидали ее. Некоторое время Когленд представлял для Феллов хоть какую-то ценность, но потом стычек и трат стало слишком много, и в конце концов его перевели вглубь страны. На новом месте ему почти ничего не надо было делать. Вэнс оказался в Лаббоке.
И это принесло результат: Вэнс действительно перестал принимать участие в деятельности Феллов. Однако этот шаг привел и к непредвиденным последствиям: Когленду стало скучно.
Он организовал на семейные деньги побочный бизнес по сбыту краденого антиквариата. В Новом Орлеане Когленд познакомился со столькими контрабандистами и ворами, что смог обеспечить бесперебойные поставки товаров на продажу. А за то время, что Вэнс проработал на Феллов, он познакомился со множеством нечистых на руку богачей, которые не брезговали покупкой краденого.
Какое-то время Когленд жил припеваючи в сумраке Лаббока и не лез в семейный бизнес, но однажды пожилая женщина принесла на продажу антикварную бутылку – реликвию, привезенную когда-то ее бабушкой из Османского Ирака. Миры Вэнса, в которых он жил, столкнулись между собой. Женщина надеялась продать бутылку по честной цене, Когленд же, даже догадываясь о содержимом, предложил купить ее за бесценок. Когда женщина благоразумно отказалась, он проследил за ней до дома, избил до бесчувствия и украл бутылку.
Истинный Фелл, завладев таким могущественным предметом, немедленно задействовал бы все ресурсы, которые были у его родных, но Вэнс не обладал ни дисциплиной, ни достаточным уважением к своим семейным обязательствам, чтобы поставить их выше собственной жадности и желаний. Той ночью в подсобке ломбарда он попытался вызвать существо, проживающее в бутыли.
– Можно представить, – сказал джинн, – какими гнусными, скучными и предсказуемыми были бы его желания.
Поздно вечером того же дня моему отцу позвонили в панике, и на следующее утро он уже летел самолетом в Даллас, а я с рюкзаком стояла на крыльце дома Сары Колтон-Вонг, моей лучшей подруги во втором классе. Это случилось через три месяца после смерти мамы.
Вэнс Когленд не знал, что подобные сосуды открыть нелегко. Заклинания и наговоры, запечатывающие джинна внутри, не снимаются волшебным образом, когда кто-то начинает полировать бутылку или лампу. Нужны сложные и точные движения, которые следует выполнять в определенном порядке. Конечно, правильную последовательность прикосновений, поглаживаний, слов и жестов можно подобрать случайно, но для этого необходимо обладать определенным везением. Можно разгадать ее и методом проб и ошибок, но тут потребуется терпение. Вэнс Когленд не обладал ни тем ни другим.
Он зажал бутылку в слесарные тиски, открутил пробку сантехническим ключом и попытался достать существо сначала с помощью вешалки для одежды, затем остроносыми плоскогубцами. Ему удалось немного вытащить джинна из бутылки, но тот застрял и так и провел большую часть дня, наполовину высунувшись наружу. Эту картину и увидел папа, добравшись до ломбарда: джинна, застрявшего в бутылке, испытывающего невообразимую боль, и обалдевшего идиота, которому это создание нужно было только затем, чтобы оно исполнило его желания.
Папа отослал Вэнса в другую комнату и взялся за дело. Действия Когленда безнадежно разрушили магию, которая позволяла джинну беспрепятственно освобождаться из своей тюрьмы, так что пришлось закончить начатое Вэнсом. Папа старался действовать как можно осторожнее. Он смазал горлышко бутылки вазелином и, держа джинна за руки, медленно, дюйм за дюймом, начал вытаскивать его из бутылки, останавливаясь всякий раз, когда боль терпеть было невыносимо.
– Дело шло очень тяжело, – сказал Дэвид. – Каждый дюйм сопровождался настоящей агонией, но твой отец был добр и терпелив. После каждого крошечного успеха он останавливался, давая мне отдышаться.
Наконец с громким чавкающим хлопком и небольшим облачком бездымного пламени джинн выскользнул из бутылки на пол. Не успел он коснуться земли, как к нему подбежал Вэнс Когленд с дробовиком в руке.
– А теперь убирайся, – бросил он моему отцу. – Этим я займусь сам.
Джинну, оказавшемуся в этом мире впервые за сотни лет, нужно было сделать выбор. Кому он оказался обязан свободой? Человеку, который пытался вытащить его из бутылки силой, или тому, кто проявил к нему сострадание и сумел в итоге выпустить его?
Так папе достались три желания.
– Первое из них, – рассказывал Дэвид, – и желанием-то нельзя было назвать. Это оказался вопрос жизни и смерти. Вэнс Когленд хотел, чтобы я исполнил его приказы, и не собирался довольствоваться меньшим. Он наставил оружие на твоего отца, и тот попросил меня защитить его.
– Значит, ты убил Когленда, – резюмировала я.
– Мир без него вряд ли стал хуже, – заметил Дэвид.
– А какими были другие желания?
Джинн на мгновение замолчал. Он склонил голову так, что его лицо оказалось в тени, и на секунду напомнил силуэтом прежнего Дэвида. Потом джинн поднял взгляд, в его глазах вспыхнул странный свет, и он снова стал кем-то другим.
– Второе желание было для тебя.
– Для меня?
– Да. Твой отец попросил меня забрать у тебя печаль.
Его голос звучал ровно, бесстрастно, словно он зачитывал рецепт брауни.
– Мою… печаль?
– За несколько месяцев до этого умерла твоя мать, – объяснил Дэвид.
– Нет, это я понимаю, – перебила я. – Он попросил тебя забрать мою печаль?
– Думаю, ему было невыносимо, – проговорил Дэвид, – справляться и со своим горем, и с твоим.
– Значит, ты просто, – я попробовала подыскать слова получше и не смогла, – избавил меня от нее? Полностью?
– Я сделал то, о чем меня просили, – ответил Дэвид.
Можно было задать сотню скептических вопросов, но ни один из них не имел значения, потому что я знала: Дэвид говорил правду. Я не горевала по папе, потому что печаль внутри появиться не могла, а мою скорбь по маме сначала сдавили, а потом и вовсе стерли. Все, что мне осталось, – это обрывочные воспоминания, которые, казалось, принадлежали кому-то другому. Слова Дэвида было правдой. Только они объясняли, что со мной не так.
– К-как? – выдавила я наконец. – То есть как можно забрать чью-то печаль?
– Ты спала, – заговорил Дэвид, – когда я пришел. Горе приковывало тебя к себе, как якорь, а я унес его.
– Интересный способ сказать, что ты испортил мне жизнь, – буркнула я.
Дэвид пожал плечами, не став ничего объяснять. Может, нужных слов и не было. Мне казалось, что я вдруг стала совсем маленькой, как крошечная шахматная фигурка, которую подняли в воздух и переместили по доске большие бесстрастные руки. У меня не было собственных чувств: их перекроили, исказили, пока я спала. И все эти годы папа знал об этом, но ничего не говорил. Во мне закипала злость, я ощущала растерянность и беспомощность. В этот момент мне в голову пришла мысль.
– То есть, – начала я тихо и смиренно, – мне было грустно?
– Ты испытывала столько грусти, сколько могла, – ответил Дэвид, – плача дни и ночи напролет, доводила себя слезами до тошноты. О да, тебе было грустно, Маржан. Ты очень сильно ее любила и скучала по матери всем своим сердцем.
– И что же случилось со всеми этими чувствами? Они просто… исчезли?
– Ты была ребенком, потерявшим мать, – произнес Дэвид. – Твоя печаль оказалась размером с целую гору. Мне потребовалась бы целая жизнь, чтобы разрушить твою грусть и развеять ее по ветру, даже если бы я захотел это сделать. Нет, она не исчезла и находится все еще где-то рядом.
Постоянно с тех пор, как умерла мама, я чувствовала внутри пустоту и каждую ночь прислушивалась к голосу в голове, который говорил мне, что чего-то не хватает. Когда я наконец не выдержала и сбежала из дома, то поступила так, потому что искала важную частичку своего сердца, которую у меня забрали. И я бы в жизни не догадалась, что лишилась ее из-за джинна, который просто выполнял желание моего собственного отца.
Я не знала, кричать мне или смеяться.
– А третье желание? Чью жизнь он разрушил им?
– Твой отец им так и не воспользовался, – сказал джинн. – Он оставил его про запас, и из-за этого я не мог вернуться в небесные чертоги, где когда-то жил. Я был в долгу перед человеком, и поэтому мне нужно было оставаться ему подобным до тех пор, пока его не выплачу.