– А ты не можешь найти кого-нибудь, кто…
Себастьян оборвал себя на полуслове и тихонько выругался. Потом он кивнул, устремив невидящий взгляд куда-то вдаль. Засунув руки в карманы, Себастьян сел на пень упавшего дерева.
– Получается, это конец, – сказал он. – Грифона больше нет.
Я могла сказать сколько угодно утешительных фраз о том, что Киплинг прожил хорошую жизнь, ему довелось повидать множество поколений Стоддардов и он всегда был окружен любовью. Но, возможно, печаль и злость были похожи. Можно грустить столько, сколько нужно, но, подобно гневу, скорбь не хочет, чтобы ее пытались заглушить, и выходит наружу.
Я вспомнила узоры на подвесных потолках, солнечные лучи и странную тишину.
Я подошла и села рядом с Себастьяном, а потом взяла его руку в свои. Не знаю, кем мы были друг другу, но ему не мешало утешение. Подводить Себастьяна во второй раз я не собиралась.
– Это его лес, – сказал он. – Я хочу, чтобы люди об этом помнили.
– Тогда расскажи им, – предложила я. – Всем им.
Вечером накануне последнего дня Киплинга мы с Саймоном и доктором Батистом собрались в маленькой уединенной гостиной, чтобы в последний раз обсудить детали. Инъекция была уже готова, но точную дозу рассчитать не получилось, поэтому доктор Батист на всякий случай взял такую, которая могла убить десять лошадей.
– Он вытащил меня из пруда, когда мне было пять, – сказал Саймон. – Я упал и чуть не утонул. Думаю, за все эти годы Киплинг достал из воды не меньше дюжины маленьких Стоддардов.
– Казалось бы, после такого пруд должны были обнести забором, – заметил доктор Батист.
– Раньше он был не нужен, – ответил Саймон. – Полагаю, мы часто воспринимали его как должное, ведь Киплинг всегда был рядом.
– Мне жаль, что я не остановила его мучения раньше, – сказала я. – Я приношу извинения всем вам.
Саймон грустно улыбнулся.
– Не уверен, что мы смогли бы отпустить его так просто, – признался он. – Даже сейчас мне кажется, что это невозможно. Как люди справляются в таких ситуациях?
В большом фойе несколько Стоддардов сидели с Киплингом у камина. Мать говорила ребенку, чтобы тот аккуратно погладил грифона по лбу и по кончикам перьев. Я понаблюдала за ними мгновение, ощутила тепло и горечь их скорби и в тот момент впервые почувствовала, где именно во мне была пустота; я ощутила ее в самом центре сердца, где должна была быть печаль.
– Он принадлежал каждому из нас, – произнес кто-то рядом со мной.
Это был дворецкий, который принес детям кружки с горячим шоколадом. Он остановился в дверях, в глазах у него стояли слезы, от какао на подносе поднимался пар.
– Или мы все принадлежали ему. Нам будет ужасно его не хватать.
Утро оказалось свежим и прохладным. На кончиках травинок поблескивал легкий иней, еще не успевшее подняться солнце окрашивало его в оранжевый цвет. Я приняла душ, оделась и встретилась с Саймоном и доктором Батистом у подножия лестницы. Стоддарды, одетые в темные наряды, были уже на ногах.
Вместе мы уговорили Киплинга встать с пола. Грифон, пошатываясь, поднялся. Лапы дрожали под весом его тела, крылья то расправлялись, то складывались в попытках сохранить равновесие. Саймон осторожно провел Киплинга по широкому главному коридору, а потом через заднюю дверь его вывели наружу. Сначала грифон шел медленно и тяжело, отдыхая каждые несколько шагов. При каждой остановке мышцы у него дрожали так сильно, что я забеспокоилась, доберется ли он до места.
Однако как только Киплинг вышел на улицу, то, казалось, немного оживился. Саймон шел впереди, и грифон, видимо, понял, куда мы направляемся. Вскоре Киплинг уже был впереди, а Саймон шагал рядом с ним, положив руку на могучее плечо существа.
Алоизиуса Стоддарда похоронили под дубом, растущим на пологом склоне. Его могилу обозначал выцветший, потертый гранитный камень с навершием в форме лопаты. Рядом расстелили плотное белое полотнище, и Киплинг совершенно естественно свернулся на нем. Семья сгрудилась вокруг грифона, прикасаясь к нему ладонями, поглаживая по голове и крыльям. Он поднял на них большие усталые глаза, слегка щелкнул клювом и опустил голову на землю.
Все вокруг плакали. Кто-то – кажется, садовник – начал петь ирландскую балладу «Мальчик Дэнни». Доктор Батист и я держались на почтительном расстоянии, наблюдая за Саймоном, ожидая подходящего момента, чтобы приступить к делу.
Песня закончилась, и Саймон бросил на меня взгляд, давая знак. Мы шагнули вперед, и толпа расступилась, пропуская нас. Доктор Батист опустился на колени рядом с Киплингом, поставил на землю сумку и открыл ее. Грифон спокойным немигающим взглядом наблюдал, как доктор вынимает шприц.
Я глубоко вдохнула, стараясь успокоиться, и положила руку на бок существа. В меня хлынула его усталость, за ней – тоска и смирение. Киплинг поднял глаза к небу, и я почувствовала, как его сердце затрепетало от восторга.
– Скоро, – прошептала я ему на ухо, взглянула на доктора Батиста и кивнула.
Мы с Киплингом были готовы.
– Мгновение будет неприятно, а потом все пройдет, – пообещала я.
Грифон щелкнул клювом. Я повернулась к остальным.
– Это произойдет очень быстро. Секунд через десять или двадцать все закончится.
Рыдания, сказанные шепотом слова прощания, тихие горестные всхлипы. Остановившись на мгновение, чтобы в последний раз полюбоваться Киплингом, я дотронулась до его плеча и снова почувствовала, как сквозь меня текут его мысли.
Печаль стала еще сильнее, чем раньше. Казалось, собравшиеся вокруг люди отражали ее, усиливая и обрушивая на грифона бурлящими хаотичными волнами. Я не стала им мешать, и они проникли внутрь, полностью обволакивая меня. Печаль была свирепой, раскаленной добела. Она обожгла мне глаза и грудь, и по телу разлилось сладковатое тепло, которого я раньше никогда не ощущала. Оно казалось сияющим, чистым и искренним, и на одно восхитительное мгновение я удерживала в сердце все, что потеряла и чему позволила ускользнуть, чувствуя себя целой в этот момент.
Следом ворвалась боль, и мгновение разлетелось вдребезги. На меня обрушилась стена агонии. В костях Киплинга ощущались молния и гром, в кишках – удушающее отсутствие голода, в легких – обжигающий скрежет дыхания. Я с трудом это выносила, но, закрыв глаза и стиснув зубы, получила тот ответ, который искала. Он был готов. Несмотря на боль, я изо всех сил старалась держать руку на месте.
Доктор Батист ввел иглу в вену и нажал на поршень.
Почти сразу же тело Киплинга расслабилось. Крылья упали вниз, одно из них уперлось в землю, образовав треугольник. Взгляд грифона смягчился, а потом погас. Киплинг трижды втянул в себя воздух, каждый вдох был громче и медленнее предыдущего. Потом он затих.
Я чувствовала, как исчезают последние искорки жизни, – пламя, которое выгорало до тлеющих углей, а затем погасло, растворяясь в холодной темноте.
Я оставила доктора Батиста со Стоддардами и в одиночестве спустилась по поросшему травой склону, следуя плавному изгибу земли, ведущему к краю черного пруда. Даже вблизи, освещенная лучами слабого, далекого солнца, вода была черной и непрозрачной, как обсидиан.
Что-то пронзило меня насквозь. Глубоко внутри пронеслась комета, озарив на мгновение все вспышкой пламени. Пустые, ничем не заполненные пространства, залитые ее сиянием, взывали к чему-то, жаждая света и любви. Я вглядывалась в бездонную воду и гадала, уходит пруд вниз на два фута или на две мили.
– Наша семья благодарна вам за ваши услуги, – произнес кто-то позади меня.
Я повернулась и увидела Саймона. Он протянул мне конверт, и, помедлив секунду, я взяла его. Саймон кивнул, затем подошел и встал рядом со мной на краю пруда.
Воздух наполнился жужжанием механизмов. Желтый экскаватор поднял обвязанное веревкой тело Киплинга и повернулся вокруг своей оси, опуская его в свежую могилу, вырытую рядом с надгробием Алоизиуса. Из поместья зазвучал ноктюрн Шопена, и семья направилась вниз по склону к дому, где их ждали канапе и сэндвичи.
– Я им сейчас понадоблюсь, – сообщил Саймон.
– Знаете, – сказала я, – вы очень хороши в своем деле.
– В каком же? – спросил он.
– Вы заботитесь о своей семье, – объяснила я.
– Спасибо, – поблагодарил Саймон. – Как и вы. Так или иначе, именно таланты делают нашу жизнь такой, какая она есть, мисс Дастани.
Саймон задумчиво улыбнулся, а потом оглянулся на дом.
– Машина появится у входа через десять минут, – сказал он. – Водитель будет ждать столько, сколько нужно. Кроме того, вы обнаружите, что о ваших обратных билетах уже позаботились, – это наша вам благодарность.
Закончив фразу, Саймон повернулся и пошел вверх по склону, а я снова осталась одна.
Я знала, каким будет мое последнее желание, и мне показалось, что сейчас самое подходящее время его загадать. Я обошла пруд и углубилась в лес. Там оказалось темно, воздух был нежен и прохладен. Идя меж низких зеленых деревьев, я представляла, что вот-вот наткнусь на угодившего в кабаний капкан единорога.
Я не останавливалась до тех пор, пока не перестала слышать звуки, доносящиеся из поместья. На маленькой поляне, озаренной бледными солнечными лучами, я прошептала имя джинна. Воздух, казалось, немного сгустился, словно бы начал прислушиваться к происходящему.
– Верни ее, – произнесла я. – Ты меня слышишь? Таково мое желание.
Какое-то время ничего не происходило. Мгновение я чувствовала себя той девочкой, какой была с семи лет, воспринимая абсолютно все, в том числе то, чего мне не хватало. Моя сущность и то, что мне когда-либо было известно, заключались в этой девочке, а теперь ее время заканчивалось. Я могла лишь ждать, вдыхая и выдыхая само мироздание.
Меня отвлек какой-то звук, донесшийся из-за деревьев. Под ногами хрустнула ветка. Я подняла глаза и увидела грязного и усталого кота, крадущегося ко мне из леса.
Сквозь его облезлый мех просвечивали ребра. Когда он подошел ближе, я узнала старое одичавшее животное из клиники. Теперь уже ничего не боясь, он осторожно подошел ко мне и потерся мордой о мою ногу.