Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Я не смогла не привести это стихотворение полностью. Невозможно ради цитаты опустить что-либо. Бывают случаи, когда, по словам Бориса Пастернака, —
…И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
Но гениальность поэта сказывается и в том, насколько лирический герой, чаще всего сам автор, может не только почувствовать и выразить накал страстей, но и дать компас в руки тех, кто ещё только на пороге прекрасной драмы, именуемой любовью:
…И, жалкий чародей, перед волшебным миром,
Мной созданным самим, без веры я стою —
И самого себя, краснея, узнаю
Живой души твоей безжизненным кумиром.
Невозможно не вспомнить и знаменитое «Предопределение». За тяжеловатым названием – такая глубина и точность поэтических образов, что само стихотворение уже стало бессмертной формулой любви:
Любовь, любовь – гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И… поединок роковой…
Так распорядилась судьба, что в восприятии читателя на первом месте и, возможно, справедливо из самых близких Тютчеву женщин оказалась Денисьева. Но всё это время оставалась любящей и верной Эрнестина, его вторая жена. В годы романа мужа с Еленой она уезжала в Овстуг, имение Тютчевых, и там продолжала ждать и надеяться на его скорый приезд. «Задержки папá погружали ее в беспросветную тоску» – это слова из переписки дочерей Дарьи и Анны в августе 1855 года. «Если увидишь своего отца, посмотри на него внимательно, как посмотрела бы я. Как он выглядит? Подстрижены ли волосы? Радуют ли его приятели и, главное, приятельницы?» – спрашивает Эрнестина в письме Анну. А вот что писали о ней дочери от первого брака Дарья и Анна: «Мама как раз та женщина, которая нужна папе, – любящая непоследовательно, слепо и долготерпеливо. Чтобы любить папу, зная его и понимая, нужно быть святой, совершенно отрешенной от всего земного…» Эрнестина и в эти мучительные для неё годы старалась заботиться о муже, сохраняла семейный очаг, радовалась даже коротким его весточкам в Овстуг. «В прошлую пятницу почта принесла мне письмецо от моего Любимого с очаровательными стихами его сочинения», – радостно сообщает она подчерице Дарье. «Хочу поговорить с тобой о Любимом, всегда таком хвором, – его состояние тревожит меня чрезвычайно…»
Такой и осталась Эрнестина – и тогда, когда Любимого резко подкосила болезнь. Почти полгода не отходила от постели – до самой его кончины. По рождению немка, она оказалась сродни русской женщине: всё претерпела и вынесла ради семьи, ради любви к своему гениальному мужу, выучив русский для того, чтобы понимать его стихи. И, судя по всему, именно красавице жене он посвятил вот эти стихи.
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг…
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
(«Люблю глаза твои, мой друг…»)
Несмотря на успех у женщин, Фёдор Иванович не был, как тогда называли, ловеласом. Любовь для него была частью божественного дара, возможностью познавать новые грани не только своей души, постигая самую прекрасную сторону жизни. Не случайны слова Фёдора Фёдоровича, его сына: «В его отношениях не было и тени какой-либо грязи, чего-нибудь низменного, недостойного. В свои отношения к женщинам он вносил такую массу поэзии, такую тонкую деликатность чувств, такую мягкость, что походил больше на жреца, преклоняющегося перед своим кумиром, чем на счастливого обладателя».
И, конечно, всё это не могло не дарить чудесного света его стихам.
Я знал ее еще тогда,
В те баснословные года,
Как перед утренним лучом
Первоначальных дней звезда
Уж тонет в небе голубом…
И всё еще была она
Той свежей прелести полна,
Той дорассветной темноты,
Когда, незрима, неслышна,
Роса ложится на цветы…
Вся жизнь ее тогда была
Так совершенна, так цела,
И так среде земной чужда,
Что, мнится, и она ушла
И скрылась в небе, как звезда.
(«Я знал ее еще тогда…»)
Тютчеву многое было дано. Его мысль и душа воспаряли в такие глубины Вселенной, что бытовало мнение о недоступности его поэзии широкому кругу читателей, в первую очередь философской лирики. Но прошло сто лет, и томик Тютчева стали брать с собой космонавты, отправляясь к звёздам, которые так хорошо видел и чувствовал их красоту поэт, не прибегая к иным инструментам, кроме души.
Есть некий час в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес…
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, —
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Способность Тютчева взглянуть на многие явления жизни философски, используя при этом всю палитру языка, говорит о нём как о большом Мастере, так и о масштабе его личности.
И конечно, среди вершинных стихотворений Фёдора Ивановича Тютчева есть одно, ставшее не только любимым в России романсом, но и яркой звездой на фоне всей мировой поэзии, когда само совершенство его не нуждается в похвале. Оно лишь великодушно, как июльский роскошный восход, позволяет купаться в своих лучах и чувствовать себя совершенно счастливым человеком – даже в начале третьего, очень непростого, тысячелетия… Тютчеведу Александру Николаеву удалось привести убедительные доказательства, что знаменитые строфы были написаны под впечатлением встречи с Клотильдой Ботмер, с которой Тютчев увиделся весной 1826 года после возвращения из отпуска на родине. В это время к Клотильде сватался коллега Тютчева, барон фон Мальтиц. Однако юная красавица всё тянула с согласием, не в силах забыть Тютчева. Но, узнав о том, что Фёдор Иванович женат, и поняв всю тщетность надежд, дала согласие Мальтицу. Через годы они встретились снова в Карлсбаде, и былые чувства вспыхнули вновь…
Нет необходимости приводить стихотворение целиком: во-первых, оно не коротко, во-вторых, известно даже тем, кто просто слышал романс «Я встретил Вас…» (музыка Леонида Малашкина). И всё же – последние строчки:
…Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, —
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
«Он умел, – по свидетельству А. Фета, – вместить в небольшом объеме книги столько красоты, глубины, силы, одним словом, поэзии!..» Его целиком поддерживает Лев Толстой: «Вы знаете, кто мой любимый поэт? – Тютчев». И он же: «Без него нельзя жить».
А.А. Фет.
Художник И.Е. Репин
Широко известны такие строки Поэта:
Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…
Поистине Россия – великая страна, коли время от времени рождает таких людей, как Тютчев. От одного только имени его становится на душе и теплее, и светлей. Ибо он не боялся открыть своё сердце нам, ибо верил, что главными для нас станут не перипетии его личной жизни, а то, что осталось на века: его совершенно волшебные стихи, его душа – любящая, открытая, тонкая, щедрая, мудрая. Так, как он писал о любви, – мало кому удавалось. Знание женской души, способность не только принять её – сложную, непостоянную, но ещё и понять, – такое редко удаётся как в жизни, так и в поэзии. Его публицистика, на том же гениальном уровне, во многом оказалась пророческой, и не только для России. Вот почему поэзия Тютчева, дай бог, будет освещать и согревать сердца ещё не одного поколения в нашей стране и за её пределами.
Отозвалось русское сердце!..(П. Ершов)
Есть в нашей литературе произведение, название которого звучит для нас звонко-весело, как лёгкие сказочные копытца. Конечно же, это «Конёк-Горбунок», а его автор – Пётр Павлович Ершов, уроженец Сибирского – могучего и богатого во многих смыслах – края. Это не только обширные, порой дремучие, леса, не только глубокие реки и озёра, но ещё и особый народ: стойкий к невзгодам, трудолюбивый, с живым воображением, а значит, и ценитель народных поверий, былин и сказаний.
Благодаря неспокойной работе отца, капитана-исправника Павла Гавриловича, будущий поэт ещё в детстве не раз переезжал с места на место, а будучи подростком, побывал во множестве близких и дальних мест от Тобольска, где учился в гимназии. Это и деревня Безруково, в которой Пётр родился, и Петропавловск, и Омск, связанный с работой отца.
Отметился в его судьбе и Берёзов, куда был сослан в своё время Александр Меншиков, сподвижник великого Петра. А благодаря родству с богатым дядей мальчик не раз слушал рассказы купцов с их воспоминаниями о заморских странах. Надо ли говорить, что всё это ложилось в копилку любознательной души подростка. И было естественным желание собирать и записывать были, сказки, предания, пословицы и поговорки. И чем дальше, тем всё больше увлекало его это занятие. Осталось в памяти и то, как поразили его, впервые попавшего в Тобольск, основательные купеческие дома, древний Кремль, весёлая многоцветная ярмарка…
И вот – Петербургский университет, куда Пётр поступил на философско-юридический факультет, успешно закончив гимназию. Однако науки его не очень увлекали, а вот литература стала всё больше влиять на него, побуждала к активным действиям. На первом этапе это были собственные стихи. Неудивительно, что к тому же времени относятся и его первые заметные публикации. И это тем более объяснимо, что почти рядом творили те, с кем Ершова сводила судьба – Пушкин, Жуковский, Плетнёв, который читал лекции в университете и однажды объявил на занятии, что студент Пётр Ершов написал сказку. И тут же прочитал из неё отрывок. Так прописался в русской литературе «Конёк-Горбунок», который вскоре попал к Пушкину и вызвал его искреннее одобрение. «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить», – заметил Александр Сергеевич. И в 1834 году сказка была напечатана в журнале «Библиотека для чтения», а следом издана отдельной книжкой.