В начале сороковых годов два журнала – «Москвитянин» и «Отечественные записки» – опубликовали циклы стихов Афанасия Фета «Снега» и «Вечера и Ночи». А в поэме «Талисман» автор напрямую объяснялся в своей любви к селу, деревенской природе в таких стихах, как: «Деревня», «Люблю я приют ваш печальный // И вечер деревни глухой…» и других. И это было понятно, особенно тем друзьям, что знали о его приверженности к унынию, меланхолии, а порой и отчаянью, ибо душа требовала одного, а жизнь заставляла заниматься совсем другим. Это и военная карьера, и впоследствии множество хозяйственных хлопот по имению. «Я не видал человека, которого бы так душила тоска, за которого бы я более боялся самоубийства… Я боялся за него, я проводил часто ночи у его постели, стараясь чем бы то ни было рассеять… страшное хаотическое брожение стихий его души, – вспоминал Аполлон Григорьев, один из самых близких друзей. – Этот человек должен был или убить себя, или сделаться таким, каким он сделался… он был художник, в полном смысле этого слова: в высокой степени присутствовала в нем способность творения… Так сознал и так принял этот человек свое назначение в жизни». Нет сомнения – поэзия спасла для нас Фета! Это ли не чудодейственная роль искусства!
Над озером лебедь в тростник протянул,
В воде опрокинулся лес,
Зубцами вершин он в заре потонул,
Меж двух изгибаясь небес.
Разве это не живопись, выраженная строками? О музыкальности многих его стихов уже сказано немало, а вот умение так живописать – свойство тоже нечастое, подвластное только очень большим талантам. И это новый штрих в развитии русской поэзии, идущий не от впечатляющих метафор, а от собственной реакции автора на красоту мира.
А.А. Фет
Фету вполне хватало своих излюбленных тем, он купался в них и совсем не собирался сходить на грешную землю, которой в его прозе жизни было предостаточно. Природа и любовь – разве мало этой необъятной стихии? Разве не дают они возвыситься надо всем, что окружает в жизни и далеко не всегда радует, разве не они возвращают человека к молодости, мечтам, непостижимой красоте мира?
И не случайно Лев Толстой искренно удивлялся: «И откуда у этого добродушного толстого офицера берется такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?» А Софья Андреевна Толстая, вспоминая встречу с Фетом в Ясной Поляне, писала: «Он декламировал нам стихи, и все любовь, и любовь. И это в 70 лет. Но он своей вечно поющей лирикой всегда пробуждал вo мне поэтическое настроение…» Вот вам и секрет обаяния поэзии Фета – «вечно поющая лирика».
Надо сказать, что много лет Фет был очень дружен с Иваном Сергеевичем Тургеневым, что несомненно помогло почувствовать поэту свои истинные силы, свои весомые возможности в литературе, не говоря об очень ценных советах маститого писателя на первых порах. В своих воспоминаниях Афанасий Афанасьевич пишет, как на одной из встреч Тургенев предложил ему почитать комедию, только что вышедшую из-под пера Фета: «Читайте, еще успеем до обеда». Когда я кончил, Тургенев дружелюбно посмотрел мне в глаза и сказал: «Не пишите ничего драматического. В вас этой жилки совершенно нет». Сколько раз после того приходилось мне вспоминать это верное замечание Тургенева, и ныне, положа руку на сердце, я готов прибавить: ни драматической, ни эпической». Позднее, когда писатели были на равных, многие становились свидетелями их очень жарких споров – конечно же, о судьбах литературы. «Впоследствии мы узнали, что дамы в Куртавнеле, поневоле слыша наш оглушительный гам на непонятном и гортанном языке, наперерыв восклицали: «Боже мой! Они убьют друг друга!» И когда Тургенев, воздевши руки и внезапно воскликнув: «Батюшка! Христа ради не говорите этого!» – повалился мне в ноги и вдруг наступило взаимное молчание, дамы воскликнули: «Вот! они убили друг друга!»
Возвращаясь к биографии поэта, не лишне вспомнить, что отец писателя, ротмистр в отставке, Афанасий Неофитович Шеншин, очень надеялся на военную карьеру сына и совсем не был в восторге от его писательских прожектов. И хотя стихи Фета были уже знакомы читателю, «тайком от отца, считавшего Державина великим поэтом, а Пушкина безнравственным писателем, и ревновавшего втайне свою любимую Надю (дочь) ко всякого рода сторонним влияниям…», – Афанасий Афанасьевич продолжал-таки знакомство с Тургеневым. «Услыхав, что я еду в Спасское, он нахмурил брови и сказал: “Ох, напрасно ты заводишь это знакомство; ведь ему запрещен въезд в столицы, и он под надзором полиции. Куда как неприглядно”». Но такая осторожность отца уже не могла что-то изменить.
Но вернёмся к поэзии. Любовная лирика Афанасия Фета поражает тонкостью чувств, высоким целомудрием, огромной душевной теплотой. Мало кто может с ним соперничать в этом. Кажется, и сам язык наш не ожидал от себя такого совершенства.
Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор.
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый
Влево бегущий пробор.
В стихах о любви природа становится существенной частью его состояния, она работает на его чувство, окружает романтикой любой факт встречи или свидания. Красота, что подарил человеку Бог, – главное, чем стоит дорожить и что надлежит воспевать. По крайней мере, своими строками Фет подтверждал именно это. И вряд ли он догадывался, как его стихи будут дороги любящему сердцу и в XXI веке, в том числе в эти годы, когда проза жизни особенно коварна и готова снести многое, с чем человек считался всегда, что помогало ему оставаться на этой земле действительно человеком. Так чувствовать природу, как это умел Афанасий Фет, – дано не каждому, ибо это тоже талант.
Покуда на груди земной
Хотя с трудом дышать я буду,
Весь трепет жизни молодой
Мне будет внятен отовсюду.
Шедевры его лирики до сих пор удивляют и радуют, поскольку это слияние совершенства языка и души. Вот вам и «добродушный толстый офицер»!
Многие в его стихах улавливали мотивы импрессионизма, то есть когда художник выбирает из пейзажа то, что оказало на него наибольшее эмоциональное впечатление. Вот почему всегда жива аура тайны и чувственности над его строками. И, конечно, замечательным достоинством его лирики является необыкновенная её певучесть. Строки сами ложатся на ноты, и многие композиторы писали и пишут на его стихи песни и романсы. Не случайно сам Пётр Ильич Чайковский не обошёл эту тему стороной: «Можно сказать, что Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область. Это не просто поэт, скорее, поэт-музыкант». «О, долго буду я в молчаньи ночи тайной», «Какое счастие: и ночь, и мы одни!..», «Сияла ночь. Луной был полон сад», «Давно в любви отрады мало», «В дымке-невидимке» и, конечно, «Я тебе ничего не скажу» и «На заре ты ее не буди», – вот лишь немногие из стихотворений Фета, положенные на музыку разными композиторами.
Я тебе ничего не скажу,
Я тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветёт.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… Я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.
П.И. Чайковский.
Художник Н.Д. Кузнецов
Удивительная пластичность языка, где ни одно слово не мешает другому и ни одна строка не «спотыкается» о другую, – это особенность великой русской поэзии, высокой культуры авторов, вечного стремления к совершенству не только в своих произведениях, но и в самой жизни.
Потому и природа у Фета максимально очеловечена, является как бы продолжением его лирического чувства-фантазии. Не случайно Чернышевский отмечал: «Кто не любит его, тот не имеет поэтического чувства». И если тургеневский Базаров считал, что «природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник», то для Фета природа – именно тот храм, где можно молиться и Богу, и Красоте, и Любви…
Природа и любовь придавали ему новые силы, в том числе и в почтенном возрасте. Так удивительная по накалу чувств поэзия сама становилась жизнью для автора, и земные законы не могли что-либо изменить. Вот некоторые из таких стихов: «Еще люблю, еще томлюсь…», «Нет, я не изменил…», «Люби меня! Как только твой покорный…». Большая часть из них была посвящена Марии Лазич, бесприданнице, которую Фет любил многие годы, в том числе и после трагического ухода её из жизни. При всём разнообразии судеб наших поэтов, в том числе их сердечных драм, история романа Афанасия Фета и Марии Лазич, а точнее, его финал, – что называется, кровь леденит.
Они встретились на Украине, когда молодой Фет служил в кирасирском полку. Она была старшей дочерью отставного кавалерийского генерала К. Лазича, причём отнюдь не писаной красавицей. Однако хорошее по тем временам образование выделяло её, и оказалось много тем, интересных для обоих. «Я ждал женщины, которая поймет меня, – и дождался её», – писал Афанасий своему другу Ивану Борисову. К тому же Мария уже читала его стихи, и всё это сближало их, питало вспыхнувшее взаимное чувство, торопило с судьбоносным решением. До обретения статуса дворянина было ещё не близко, и Фет просит о материальной помощи родных, но положительного ответа не получает. И тогда он вынужден объясниться на этот счёт с Марией… Обедневшая большая семья генерала не могла спасти положение, и все надежды Марии и Афанасия на личное счастье «сгорели ярким пламенем». Причём в самом прямом смысле этого выражения: случайно или нет, но от свечи загорелось платье Марии, а с ним и она сама… А Фета ещё много лет преследовали её прощальные слова о том, что без него для неё не может быть ни счастья, ни самой жизни…