Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить —
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой —
и солнца!
Сегодня ясно, что бывают поэты, умеющие освещать путь тем, кто идёт за ними следом. Такие, как Маяковский.
«Но только лиры милой не отдам»…(С. Есенин)
Поэзия
Весь жар души, её молодость, всю любовь к жизни и земле своей ненаглядной Сергей Александрович Есенин отдал поэзии, пожертвовав многими радостями, устойчивым положением в обществе и в самой судьбе своей.
Поэт Сергей Городецкий, хорошо знавший поэта, утверждал: «Есенин был единственный из современных поэтов, который подчинил всю свою жизнь писанию стихов. Для него не было никаких ценностей в жизни, кроме его стихов. Все его выходки, бравады и неистовства вызывались только желанием заполнить пустоту жизни от одного стихотворения до другого… В этом смысле он ничуть не был похож на того пастушка с деревенской дудочкой, которого нам поспешили представить поминальщики. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о подобной трактовке его». И о нём же: «…стихи он принёс завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию».
Любопытен отзыв о поэзии Есенина поэта совсем с другой творческой направленностью и уже другого времени – Бориса Пастернака:
«Со времени Кольцова земля русская не производила ничего более коренного, естественного, уместного и родового, чем Сергей Есенин, подарив его времени с бесподобною свободой и не отяжелив подарка стопудовой народнической старательностью. Вместе с тем Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовём высшим моцартовским началом, моцартовской стихиею».
С.А. Есенин
И кстати об артистичности. Есенин мастерски читал свои стихи, однако от искусных декламаторов он отличался тем, что вкладывал и в это дело всю свою душу, оставляя ярчайшее впечатление в сердцах слушателей, чему немало документальных подтверждений. Вот что рассказывает Борис Соловьёв о вечере в Зале Городской думы на Невском, который вёл Есенин, выпуская одного за другим своих друзей-имажинистов, получавших отпор публики в виде острых замечаний и язвительных реплик.
«…Есенина это явно раздражало и сердило, он начал пререкаться с аудиторией… и мне казалось одно время, что вечер вот-вот может сорваться.
– А теперь я прочитаю вам свои стихи… – …и аудитория, только что недовольно шумевшая… сразу стихла; все присутствующие затаили дыхание, словно в ожидании чего-то необыкновенного и чудесного, – и это ожидание оказалось не тщетным.
Разбуди меня завтра рано,
О, моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать…
Есенин читал это стихотворение так, словно исповедовался перед нами в своих самых сокровенных раздумьях и переживаниях, делился опытом всей своей жизни, раскрывал свою судьбу…
…мне не пришлось больше услышать ничего похожего и подобного – по глубине самого чистого и совершенного лиризма, чуждого каким бы то ни было посторонним признакам и приметам, по степени полного растворения самого художника в сиянии и потоке этого лиризма, словно бы несущего его к каким-то чудесным и ещё самому ему неведомым берегам.
…Я не знаю, так ли это было воспринято (и другими. – Здесь и далее В.К.), но каждый из присутствующих ответил на них (стихи) бурными аплодисментами и восторженным ликованием, и буря оваций ещё долго и долго гремела вслед за ними».
Известен и тот факт из воспоминаний Горького, что, когда по его просьбе Есенин прочитал ему «Песнь о собаке» и когда произнёс последние строчки:
Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег, —
на глазах Алексея Максимовича сверкнули слёзы.
И как актуально и сегодня звучат такие слова Михаила Осоргина:
«…Вероятно, на поэте лежит много обязанностей: воспитывать нашу душу, отражать эпоху, улучшать и возвышать родной язык; может быть, ещё что-нибудь. Но несомненно одно: не поэт тот, чья поэзия не волнует. Поэзия Есенина могла раздражать, бесить, восторгать – в зависимости от вкуса. Но равнодушным она могла оставить только безнадёжно равнодушного и невосприимчивого человека».
Невозможно отделить язык художественного произведения от личности поэта.
Трудно назвать более искреннего и даже более откровенного лирика, чем Есенин.
У него что строка, то дышит, что ни образ, то достаёт до сердца читателя, что ни стихотворение, то откровенный рассказ – о природе, о своих чувствах, где радость порой переплетается с болью, а любовь к своей малой родине вообще не имеет предела, затягивая в щемящий – сквозь слёзы – водоворот чувств и образов. Вот почему так сложно их разделить – Есенина и язык его стихотворений. У каждого в памяти свои сокровенные строки поэта, но есть и такие, что без спросу тебя за душу берут:
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
Или:
…дальний плач тальянки, голос одинокий —
и такой родимый, и такой далёкий.
И «братьям нашим меньшим» доставалось не меньше любви, чем малой родине и отцовскому дому. Потому что для Есенина они тоже свои, родные.
Показался ей месяц над хатой одним из её щенков.
И раньше было, и сейчас в ходу такое мнение: Сергей Есенин настолько был одарён от природы, что одного этого хватило на всю его творческую жизнь, не зря же Горький назвал его органом, созданным исключительно для поэзии.
Однако это очень распространённое заблуждение, и не только в отношении Есенина. Вот всего лишь один пример из воспоминаний Ильи Эренбурга:
«…Выпили мы немного – графинчик был крохотным; но уходить из уютной тёплой комнаты не хотелось. Есенин меня удивил: заговорил о живописи; недавно он смотрел коллекцию Щукина, его заинтересовал Пикассо. Оказалось, что он читал в переводе Верлена, даже Рембо. Потом он начал декламировать Пушкина…
…На улице, когда мы прощались, Есенин сказал: “Поэзия не пирожные, рублями за неё не расплатишься…” Эти слова я запомнил – они меня поразили…» А вот ценное наблюдение писателя Ивана Рахилло: «Поражали его удивительная память и знание славянского языка. Не раскрывая книги, он произносил из “Слова (о полку Игореве)” целые главы наизусть». Он знал и ценил не только русскую поэзию. На Кавказе он с удовольствием и большим знанием дела читал армянских поэтов и очень хотел встретиться с Чаренцем, но не получилось.
И снова – из воспоминаний Ивана Рахилло:
«…Москва торжественно отмечает 125-летие со дня рождения Пушкина.
У Дома Герцена собираются писатели. Много знакомых: Казин, Орешин, Кириллов, Городецкий. Есенин в сером костюме, в руках огромный венок из живых цветов. Вот кто-то тронул его за плечо, и он быстро, с юношеской готовностью обернулся к приятелю, и на лице его сразу зажглась добрая, широкая улыбка. Казалось, он улыбался всему миру: деревьям, дню, облакам, людям, цветам, – улыбка у него была чистосердечна и жизнерадостна, он будто звал улыбаться с собой всех окружающих.
У памятника Пушкину Есенин читает стихи так, будто даёт клятву тому, чей могучий дар стал русской судьбой, кто, преодолев все жестокие превратности, остался «в бронзе выкованной славы».
Есенин читает, вытянув вперёд свои руки и будто дирижируя ими над головами собравшихся:
…А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе —
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.
Но, обречённый на гоненье,
Ещё я долго буду петь…
Чтоб и моё степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть!
Пушкин – вот чьё сердце согревало мечту Есенина, чей немеркнущий образ постоянно сиял в его собственном сердце! И это он как-то заметил: «…чтобы до конца понять Пушкина, надо быть гением». Надо думать, как горячо любил он сам образ Александра Сергеевича, как глубоко понимал каждую его строку!
После поездок за границу, встретившись с Ильёй Сельвинским, Есенин говорил: «…Мне нравится цивилизация. Однако я очень не люблю Америку. Америка – это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества». В то время, когда многие люди искусства восторгались небоскрёбами Нью-Йорка, техническим прогрессом за океаном и так далее, он напечатал в газете очерк, где окрестил Америку удивительно точно «Железным Миргородом». Широкой, любящей, глубокой и тонкой душе поэта там действительно нечего было делать. Не хотел Есенин размениваться на что бы то ни было и в России:
Приемлю всё.
Как есть всё принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу Октябрю и Маю,
Но только лиры милой не отдам.
«Милую лиру» свою Есенин не хотел «подравнивать» под те или иные политические или общественные взгляды, так же как, имея возможность остаться за границей, не сделал этого. «Я пел, когда был край мой болен», – этой строкой он словно отвечал уничижительному отзыву в свой адрес Ивана Бунина – оттуда, из-за границы. Он понимал, что, оставив любимую Русь, предаст талант свой – естественный и органичный, как родное поле под Рязанью… Духовный этот подвиг был оценён Россией разве что в конце XX века.
Есенин всей душой стремился понять новое время, стать одним из тех, кто верил в будущее России.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
Он понимал, что страна должна двигаться вперёд, что это неизбежное условие выживания, хотя и грустил по этому поводу искренно, сравнивая жеребёнка с «чугунным поездом»: