Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Несомненно, женщины любили Есенина, но его стремление к известности и благополучию, бурная личная жизнь не давала остановиться хотя бы на время, оценить любовь и преданность той же Зинаиды Райх или Софьи Толстой, не говоря уже о Галине Бениславской, заплатившей за любовь к поэту своей жизнью… Но, как говорил Иосиф Виссарионович, «…у меня других писателей нет». И добавим: особенно таких, как Сергей Есенин.
Судьба
Несмотря на внешнюю «акклиматизацию» Есенина в столичной жизни, душа его – чистая, любящая, поначалу наивная – стала полем сражения между тем, с чем он шёл к людям, и тем, что встречал на своём пути. Люди ценили его лучшие качества, отражённые в поэзии, а в жизни он вынужден был отвечать так или иначе на зависть, пошлость, а порой и откровенную травлю. Этот снежный ком разочарований, обид, отчаянных попыток выплыть к свету и солнцу с каждым годом становился всё тяжелей, грозя подмять под себя и самого поэта.
Слово Сергею Городецкому: «…обострилось противоречие между заколдованным миром его творчества и повседневностью. Слишком цельной он был натурой, чтоб, надломившись, не сломаться до конца».
«Вся его работа была только блистательным началом. Если б долю того, что теперь говорится и пишется о нём, он услышал бы при жизни, может быть, это начало имело бы такое же продолжение. Но бурное его творчество не нашло своего Белинского».
С Сергеем Есениным связано множество легенд, разные люди по-разному оценивали его поступки. Но те, кто знали его близко, отмечали в нём не только широту, но и доброту души, такую же естественную, как строки его стихов. Кто хотел, тот видел это. К примеру, Андрей Белый вспоминал: «Мне очень дорог тот образ Есенина, как он вырисовался передо мной. Ещё до революции, в 1916 году, меня поразила одна черта, которая потом проходила сквозь все воспоминания и все разговоры. Это – необычайная доброта, необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность… Он всегда осведомлялся, есть ли у человека то-то и то-то, как он живёт, – это меня всегда трогало. Помню наши встречи и в период, когда я лежал на Садово-Кудринской. Пришёл Есенин, сел на постель и стал оказывать ряд мелких услуг. И произошёл очень сердечный разговор…
…И понятно психологически, когда человека с такой сердечностью жестоко обидели, то его реакция бурная, его реакция – вызов.
… Я думаю, что в Есенине была оскорблена какая-то в высшей степени человеческая человечность…
Есенин является перед нами действительно необычайно нежной организацией, и с ним нужно было только уметь обойтись».
А поэт Пётр Чихачёв рассказывал, как, проводив Есенина после встречи с молодыми литераторами в общежитии, он с друзьями под газетной скатертью, возле стула, на котором сидел Есенин, обнаружил целых тридцать рублей – по тем временам очень большую сумму. Поэт понял, что студенты изрядно потратились, и таким образом хотел помочь им. И, как они после ни уговаривали его взять деньги обратно, Есенин не признал банкноты своими и пригрозил рассердиться как следует, если не закроют эту тему.
И снова Пётр Чихачёв: «…Увидев мою (больную) мать впервые, он расцеловал её. Когда мы пошли гулять в городской сад, он сказал:
– Почему ты не отправишь маму в больницу? Пусть посмотрят специалисты. Она ещё не старый человек. Её могут вылечить. Не можешь устроить? Хорошо, я тебе помогу».
И вскоре Пётр Чихачёв получил записку. В ней было всего несколько слов: «Договорился с профессором Кожевниковым, который лечил В.И. Ленина. Вези маму в больницу имени Семашко (Щипок, 8). Сергей».
Такая помощь матери едва знакомого, «зелёного» ещё поэта говорит о многом. На это способен только очень добрый и, как бы сказали сейчас, – порядочный человек.
Несмотря на множество знакомых и друзей по литературному цеху, Есенин по большому счёту был одинок. Виктор Шкловский писал по этому поводу: «Дома в городе Есенин не завёл. Были только поклонники и приятели, которые иронически грелись в лучах его славы». Иронически! И не случайно возмущался Александр Серафимович: «Умер Есенин, и пошла писать губерния! Столько наворотили ахинеи (с восторгом и со слезами), столько лицемерия, столько лжи общественной – уши вянут. Зачем, кому это нужно? Кроме зла, кроме извращённых представлений – ничего». И это надо было тоже пережить Есенину – уже там, на небесах, чтобы явить родине свой ясный и любящий лик.
Но наиболее зрячие люди, не разлюбившие родину и в те смутные времена, уже ясно понимали, какую потерю понесла Россия.
Алексей Толстой: «Погиб величайший поэт… Он ушёл от деревни, но не пришёл к городу. Последние годы его жизни были расточением его гения.
…Его поэзия есть как бы разбрасывание обеими пригоршнями сокровищ его души».
И вновь Александр Серафимович: «Поэту трудно, у него устают ноги, его утомляет путь; его спутники часто случайны. Он проходит прославленным и не увиденным, и когда его вспоминаешь, – вспоминаешь стихи».
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
…Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверьё, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
…Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
Остаётся добавить, что осуществилась мечта Есенина – его «степное пенье» прозвенело-таки бронзой, встало в один ряд с именем Пушкина… И не случайно в Москве на похоронах гроб с его телом был трижды обнесён вокруг памятника Пушкину, что было в высшей мере человечно и справедливо, открывало двери к самой главной встрече двух русских гениев. Иначе и быть не могло: «нежностью пропитанное слово» не могло затеряться где-то на полдороге к вершинам русской поэзии.
А нам остаётся благодарить судьбу за роскошный для каждого живого сердца подарок – поэзию Сергея Александровича Есенина, который в своё время искренно воскликнул:
«Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живётся на Руси!»
Похороны С.А. Есенина
«Лев сезона»(Игорь Северянин)
Как при имени Сергей Есенин мы почти автоматически вспоминаем «Клён ты мой опавший…», при имени Ивана Крылова: «Ах, моська, знать, она сильна…», а памятуя о любимом Александре Сергеевиче – «Я помню чудное мгновенье», так и, вспоминая Игоря Северянина, выскочит-таки, как чёрт из табакерки, его знаменитая строка: «Я гений, Игорь Северянин…»
И.В. Северянин
Конечно, любой воспитанный человек мысленно покачает головой в знак неодобрения таких неосторожных строк… если не узнает об этом удивительном человеке чуть побольше, не коснётся его полуфантастической биографии и недолгой жизни для человека незаурядного творческого дара.
Ну, разве не фантастика выступать в качестве известного поэта в европейских залах наравне с самим Владимиром Маяковским, имея за спиной всего несколько классов начального образования?
И тем не менее Игорь Северянин был не просто в то время одним из самых популярных стихотворцев в стране, но и официально признан как «Король поэтов»! Что, конечно же, не могло нравиться Маяковскому, но осознание собственного мощного поэтического дара помогло ему философски глянуть на этот факт и в дальнейшем вполне мирно сотрудничать с собратом по перу. Чтобы закрыть эту необычную во многом тему, стоит пояснить, что звание «Короля поэтов» было завоёвано Северянином в открытом соревновании 27 февраля 1918 года, и не где-нибудь, а на вечере в московском Политехническом музее, ставшем впоследствии знаменитым центром русской поэзии. И в наши дни, к примеру, признанный классик Евгений Евтушенко регулярно проводит там свои творческие вечера. А сто лет назад в этом зале второе место занял Владимир Маяковский, третье – Василий Каменский, о котором сегодня, увы, мало кто знает.
И как было не плениться такими, к примеру, стихами Игоря Северянина?
Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада – в любви…
И цветы монастырского луга
С лаской, свойственной только цветам,
Говорят, что одна есть заслуга:
Прикоснуться к любимым устам…
Монастырского леса озера,
Переполненные голубым,
Говорят: нет лазурнее взора,
Как у тех, кто влюблен и любим…
(«Все они говорят об одном»)
Вот что писал о нём русский поэт Георгий Иванов:
«Его книги имели небывалый для стихов тираж, громадный зал городской Думы не вмещал всех желающих попасть на его "поэзовечера". Неожиданно сбылись все его мечты: тысячи поклонниц, цветы, автомобили, шампанское, триумфальные поездки по России… это была самая настоящая, несколько актерская, пожалуй, слава».
Надо признать, что, окончив всего-то 4 класса Череповецкого реального училища, тогда ещё Игорь Лотарёв ни на минуту не сомневался в своём блестящем будущем и шёл к этому буквально семимильными шагами, словно зная наперёд, что век ему отпущен отнюдь не долгий. Но и были обстоятельства, что весьма поддерживали в подростке веру в себя. А как же: отец, Василий Петрович, образованный человек, военный инжен