Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.
…Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, —
Цари на каждом бранном поле
И на балу.
…Вам все вершины были малы
И мягок самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!
(«Генералам двенадцатого года»)
А по России идёт революция, и люди постепенно и бесповоротно встают по ту или иную сторону этой страшной во всех смыслах борьбы. Сергей Эфрон уходит биться с большевиками, а Марина в Москве с тревогой ждёт от него известий, будучи уже с двумя дочками на руках – Ариадной и Ириной. В столице свирепствовал голод. Марина Ивановна вынуждена была отправить Ирину в детский приют, надеясь, что там ей будет сытнее. Однако трёхлетняя малышка всё-таки умерла от голода. «Бог наказал меня», – писала Марина Ивановна в одном из писем, горько переживая смерть дочки.
В эти годы появился цикл стихов «Лебединый стан», проникнутый сочувствием к белому движению. Муж, спасаясь от расправы, уходит с остатками Белой армии за границу. И всё-таки жажда творчества и в этих условиях делает своё: именно в эти годы Цветаева пишет пьесы «Червонный валет», «Фортуна» «Приключение», создаёт поэмы «Царь-девица», «На красном коне», цикл «Стихи к Блоку»… А в душе – непрестанная тревога за мужа, ожидание вестей, напряжение российской жизни…
Быть как стебель и быть как сталь
В жизни, где мы так мало можем…
– Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!
И почти наугад, наудачу передаёт письмо за границу, в котором пишет Сергею: «Если Вы живы – я спасена. Мне страшно Вам писать, я так давно живу в тупом задеревенелом ужасе, не смея надеяться, что живы, – и лбом – руками – грудью отталкиваю то, другое. – Не смею. – Все мои мысли о Вас… Если Богу нужно от меня покорности – есть, смирения – есть, – перед всем и каждым! – но, отнимая Вас у меня, он бы отнял жизнь».
После долгого ожидания Цветаева в 1922 году получает разрешение уехать к Сергею. В Берлине она знакомится с писателем Андреем Белым, который стал ей другом, и отдаёт в печать сборник стихов «Ремесло». Навестивший жену и дочь Эфрон возвращается в Прагу, где учится в университете и получает стипендию. Не исчезла и прохлада в отношениях, что появилась ещё перед разлукой.
Началась скитальческая жизнь в эмиграции. Вскоре Марина Ивановна с дочерью перебирается ближе к мужу, в Чехию, где, несмотря на неустроенность быта и нужду, вдохновение не оставляет её. Именно там написаны «Поэма Горы» и «Поэма Конца», посвященные Константину Родзевичу, сильнейшему сердечному увлечению поэтессы на то время. Хотя, по иронии судьбы, тот вовсе не понимал её поэзии. А для неё эта любовь была спасением души. Родзевич же так вспоминал об этом: «Мы сошлись характерами… В наших отношениях было много искренности, мы были счастливы». Однако идеализация возлюбленного, перипетии прозы жизни и максимализм Цветаевой привели к закономерному расставанию.
Но Чехию, уютный и тёплый славянский край, она полюбила навсегда. Там у нее родился сын Георгий. В эти годы удалось издать несколько книг: «Царь-Девицу», «Стихи к Блоку», «Разлуку», «Психею»… Наконец, вся семья переезжает в Париж. Цветаева полагала, что сможет улучшить положение семьи в городе, который уже становился центром русской литературной эмиграции. И снова поэзия не отпускала от себя. Именно там были созданы циклы стихов, посвященные Маяковскому и Пушкину. Тема творчества, как не только предмета долга и радости, но и как огромного труда находит своё отражение в цикле «Стол». И наконец, совершенство гармонии природы – в цикле «Куст». В эти же годы Марина Ивановна нередко обращается к прозе: «Дом у Старого Пимена», «Повесть о Сонечке», воспоминания о детстве и юности, очерки, посвящённые Максимилиану Волошину, Андрею Белому и, конечно же, эссе «Мой Пушкин», опубликованное в парижском журнале «Современные записки», и другие материалы.
«…пушкинское море было – море прощания. Так – с морями и людьми – не встречаются. Так – прощаются. Как же я могла, с морем впервые здороваясь, ощутить от него то, что ощущал Пушкин – навсегда с ним прощаясь. Ибо стоял над ним Пушкин тогда в последний раз…» Так о поэте может говорить только поэт. И вся проза Цветаевой – та же поэзия, только не в рифму.
Вопреки ожиданию переезд во Францию не облегчил жизнь Цветаевой. Сергей Эфрон не был готов к превратностям судьбы, не мог взять на себя груз ответственности за семью. Практически на жизнь зарабатывала Марина. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход – от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода» (Из воспоминаний М. Цветаевой). Однако, несмотря на плодотворную работу, печатали её мало, наобум правили, особенно не церемонясь с автором. Единственный сборник, который удалось выпустить, – это в 1928 году «После России». Хуже того, влиятельные там критики (З.Н.Гиппиус, Г.В.Иванов, Г.В.Адамович) вообще не хотели признавать её творчество, не понимая самобытности автора, оставаясь в плену старых русских привязанностей в отношении поэзии.
…Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
…Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
…Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе – я сделала?..
Как глубоко творческая натура, Цветаева и сама не всегда могла разделить страстные эмоции в поэзии и в жизни. Известно, к примеру, что по её письмам к Пастернаку можно было предположить об их любовной связи, хотя это было далеко от действительности. И жена Пастернака имела право предполагать что угодно. Во избежание осложнений он постепенно свёл переписку на нет, которая стала для Цветаевой таким необходимым дружеским общением двух поэтически родственных людей. Но Пастернак остался своим человеком по самому духу творчества, ценил талант Марины Ивановны. Не случайно именно он, зная её тяжелейшее моральное состояние в начале войны, помогал ей собираться в эвакуацию, перевязывая багаж, вероятно, той самой верёвкой…
«Уж сколько их упало в эту бездну…»
Попав в Париже в положение белой вороны, Цветаева так и не смогла вырваться из этого замкнутого круга. Сама судьба, казалось, вставляла палки в колёса. Муж стал проявлять симпатии к советскому режиму, надеясь на возвращение на родину. Некоторые были уверены в его связи со спецслужбами Москвы. Естественно, тень враждебного отношения эмиграции к Сергею Эфрону ложилась и на Марину. Та естественная радость, с которой Цветаева приветствовала приехавшего в Париж гениального Маяковского в 1928 году, была воспринята здесь как поддержка режима в СССР. Хотя в отличие от мужа Марина Ивановна вовсе не рвалась тогда на родину, зная о репрессиях. В то же время её стихи в защиту любимой Чехии, захваченной Гитлером, делали небезопасным и пребывание в Париже. Плюс многолетняя мучительная тоска по России, которая жила в её строках и болела в душе. «Моя неудача в эмиграции – в том, что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…» – говорила она.
…Но и с калужского холма
Мне открывалася она —
Даль, тридевятая земля!
Чужбина, родина моя! —
читаем в стихотворении «Родина».
«И когда в последующие годы, случалось, в Москву долетал ее заклинающий голос, он звучал с гипнотической силой, возбуждал сочувствие, сострадание, сорадование. Пускай далеко не часто долетал он, пускай очень немногим довелось тогда прочесть и оценить стихи Марины Цветаевой, дело, в сущности, от того не меняется! Как бы там ни было, но возвращение прекрасного поэта на родину началось уже тогда. Оно было решено бесповоротно ее собственной тоской по родине», – рассказывал писатель, искусствовед, один из немногих истинных друзей, Сергей Михайлович Волконский, который организовал для неё в Париже несколько творческих встреч. И будто вторило ему признание Цветаевой: «Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель, да чешские деревни – вот места души моей».
С.Я. Эфрон
Положение Сергея Эфрона было ещё критичнее, и в 1937 году он и дочь Ариадна, принявшая сторону отца, вернулись в Россию. Сын также хотел ехать вслед. Над Европой сгущались тучи Второй мировой, у Цветаевой не было средств – ни на жизнь, ни на обучение Георгия, в душе росла тревога за мужа, – и в июне 1939-го они тоже вернулись в Москву.
Тревога и мрачные предчувствия не обманули Марину Ивановну: вскоре и муж, и Ариадна были арестованы, а в августе 1941-го Сергей Эфрон был расстрелян. Дочь, как «пособницу врага народа», сослали в лагеря, где она пробыла 15 лет. Скорее всего, именно после этих трагических событий Марина Ивановна потеряла смысл жизни, к тому же и главная надежда – её сын, любимый Мур, не стал ближе, и в их бедственном положении винил мать… Не в эти ли дни, словно из небытия, из дальнего далёка выплыло это, увы, пророческое стихотворение:
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
…И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все – как будто бы под небом
И не было меня!
…К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры,