Спустя почти 50 лет они увидятся после присуждения Ахматовой звания почётного доктора Оксфордского университета и поймут, что годы украли то, без чего когда-то они не могли жить…
Пусть голоса органа снова грянут,
Как первая весенняя гроза:
Из-за плеча твоей невесты глянут
Мои полузакрытые глаза.
Семь дней любви, семь грозных лет разлуки,
Война, мятеж, опустошенный дом,
В крови невинной маленькие руки,
Седая прядь над розовым виском.
Прощай, прощай, будь счастлив, друг прекрасный,
Верну тебе твой сладостный обет,
Но берегись твоей подруге страстной
Поведать мой неповторимый бред, —
Затем что он пронижет жгучим ядом
Ваш благостный, ваш радостный союз;
А я иду владеть чудесным садом,
Где шелест трав и восклицанья муз.
(«Пусть голоса органа снова грянут»)
Все, кто знали Анну Андреевну лично, отмечали её не только внешнюю, но и внутреннюю величавость, называли её царственной. Однако в кругу немногих по-настоящему близких людей она была проста и безыскусна. А как большой поэт быстро освободилась от влияния литературных школ, вышла к читателю со своим языком и характером.
Это понял и Маяковский, который знал её стихи наизусть и читал своим любимым. Но когда накалилась литературная полемика, он неожиданно для многих стал отзываться о ней, как поэте, с усмешкой и, будучи авторитетом для новой власти, оттолкнул Ахматову на задворки времени и литературы, причём на долгие годы.
И такими примерами, к слову сказать, культура наша богата, в том числе и в наши, коварные для высокого искусства дни. А тогда, в опасное для самой жизни время, многие не выдержали подобных испытаний или не захотели их дожидаться: Бунин, Бальмонт и другие, покинувшие родину до «лучших времён».
А вот что говорит по этому поводу Анна Андреевна:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда…»
…Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
(«Когда в тоске самоубийства…»)
Художник Юрий Анненков вспоминал, что «наиболее характерным выражением лица» Ахматовой была грусть. «Даже – когда она улыбалась. И эта чарующая грусть делала её лицо особенно красивым. Всякий раз, когда я видел её, слушал её чтение или разговаривал с нею, я не мог оторваться от её лица: глаза, губы, вся её стройность были тоже символом поэзии».
Он же в своих воспоминаниях рассказывает о большом взаимном уважении и духовной близости Ахматовой и Блока, что находит подтверждение – конечно же, в стихах.
Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз.
Там малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом…
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня.
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье,
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.
(«Я пришла к поэту в гости…»)
А жизнь продолжала испытывать её. В 1921 году был расстрелян Николай Гумилёв по скороспелому обвинению, что было тогда в порядке вещей.
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
(«Не бывать тебе в живых…»)
Слепой и жестокий каток диктаторского отношения к культуре, уже после войны, не миновал и Анну Андреевну: её поэзия запрещена к печатанью, а сама она исключена из Союза писателей СССР как представитель «безыдейного литературного болота». Быть верной себе и своему искусству в те годы расценивалось как преступление против страны. И убийственные решения принимались не где-нибудь, а в самом ЦК ВКП(б). После этого Ахматова, подвластная всегда своему сердцу, надолго замолкает для общества. Однако неведомыми путями её поэзия достигает людских сердец, пробивается к свету сквозь хулу и опалу.
Не могу не привести цитату из воспоминаний об Анне Андреевне замечательного поэта, увы, уже ушедшего от нас, Давида Самойлова: «Я увидел Ахматову впервые на вершине её тогдашнего признания. После демобилизации ринулся на литературные вечера. Один из них, многим памятный, происходил в Колонном зале Дома союзов. Вёл вечер А. Сурков. Выступало несколько поэтов. Но все ждали Ахматову.
…Я увидел на эстраде пожилую уже женщину, с седыми волосами, забранными в пучок, в тёмном платье с белой шалью, наброшенной на плечи, с какой-то необычайно важной «выходкой» и особенными жестами. Она читала неторопливо, низким голосом, напевно и внятно, читала величественно и с какой-то особой ответственностью за каждое произнесённое слово.
Её приветствовали долгой овацией. Весь зал встал.
Потом передавали, будто Сталин, узнавший об этом, спросил:
– Кто организовал вставание?..»
И вскоре началась настоящая травля Ахматовой в печатных и других, специальных органах, которая могла закончиться, по «привычке» тех времён, «гибелью всерьёз». Слава богу, этого не случилось. А спустя десятилетие, в годы «оттепели», к Анне Андреевне подступила новая волна её истинной славы: литературная премия, вручённая в Италии, и присвоение звания почётного доктора Оксфордского университета…
Вот что рассказывает Ганс Вернер Рихтер, немецкий писатель и журналист, приглашённый в Италию на вручение премии.
«– Анна Ахматова здесь, – услышал я, вернувшись в отель после прогулки на пятый день безделья. Это было в пятницу, в двенадцать часов дня, когда солнце стояло в зените.
На этом месте, уважаемые слушатели, я должен сделать цезуру, необходима пауза, чтобы достойно оценить этот час. Потому что… из-за этого голоса, из-за всего этого облика могла бы начаться Первая мировая война, если б не нашлось для неё других причин.
Да, здесь сидела сама Россия – посреди сицилийско-доминиканского монастырского сада. Россия восседала в белом лакированном садовом кресле, на фоне мощных колонн монастырской галереи. Великая княгиня поэзии (придворная дама на почтительном от неё расстоянии) давала аудиенцию поэтам в собственном дворце. Перед нею стояли поэты всех стран Европы – с Запада и с Востока – малые, мельчайшие и великие, молодые и старые, консерваторы, либералы, коммунисты, социалисты; они стояли, построившись в длинную очередь, которая тянулась вдоль галереи, и подходили, чтобы поцеловать руку Анны Ахматовой. Я присоединился к ним. Она сидела, протягивала руку, каждый подходил, кланялся, встречал милостивый кивок, и многие – я видел – отходили, ярко раскрасневшись; каждый совершал эту церемонию в манере своей страны: итальянцы – обаятельно, испанцы – величественно, болгары – набожно, англичане – спокойно, и только русские знали ту манеру, которую ожидала Ахматова. Они стояли перед своей царицей, они преклоняли колена и целовали землю. Нет, этого, разумеется, они не совершали, но выглядело это именно так или могло быть так. Целуя руку Анны Ахматовой, они словно целовали землю России, традицию своей истории и величие своей литературы.
А сегодня в семьдесят шесть она принимала чествования в Таормино, она – живое олицетворение целого периода русской истории от Николая II через Керенского, Ленина, Сталина, Хрущёва до Брежнева и Косыгина, – всё ещё непреклонная, всё ещё величественная, часть самой России среди сицилийских мандариновых деревьев.
Когда она вошла наконец в зал, все вскочили с мест. Образовался проход, и она шла сквозь строй рукоплещущих, шла, не глядя по сторонам, высоко подняв голову, без улыбки, не выражая ни удовлетворения, ни радости, и заняла своё место в президиуме. После пышной итальянской речи наступило великое мгновение.
Она читала по-русски голосом, который напоминал о далёкой грозе, причём нельзя было понять, удаляется ли эта гроза или только ещё приближается. Её тёмный, рокочущий голос не допускал высоких нот. Первое стихотворение было короткое, очень короткое. Едва она кончила, поднялась буря оваций, хотя, не считая нескольких русских, никто не понимал ни слова… взволнованно рукоплескали все; аплодисменты не умолкали долго.
А.А. Ахматова в последние годы жизни
Царица поэзии принимала поклонение дипломатического корпуса мировой литературы, причём от выступавших здесь дипломатов не требовалось вручения верительных грамот. Потом кто-то сказал, что Анна Ахматова устала, и вот она уже уходит – высокая женщина, на голову выше всех поэтов среднего роста, женщина, подобная статуе, о которую разбивалась волна времён с 1889 года и до наших дней. Видя, как величественно она шествует, я внезапно понял, почему в России время от времени правили не цари, а царицы».
У каждого человека, умеющего слышать и отличать истинную поэзию от подделок, своя история любви к Ахматовой. Я была участницей Кировского литературного клуба «Молодость», и там на день рождения мне подарили сборник Анны Андреевны «Бег времени». Это были годы, когда в свободной продаже её книг фактически не было. Первые же стихи в книге стали для меня настоящим потрясением.
Оркестр весёлое играет,
И улыбаются уста.
Но сердце знает, сердце знает,
Что ложа пятая пуста!
(«Меня покинул в новолунье…»)
Оказывается, вот так, в четырёх строчках, можно вместить целый роман – по накалу и глубине чувства. Значит, поэзия – отнюдь не рифмованные строки на тему и даже не яркие эпитеты, – это