Спасибо, ветер! Твой слышу стон.
Как облегчает, как мучит он!
Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!
Я сам покинул родную крышу…
Цельная, сюжетно законченная книга. Это и радует, и тревожит почему-то…
– Кто он такой? Где живет, в каком городе? Сколько ему лет? – с этими вопросами кинулась я в перерыве к сокурсникам.
– Как кто? Да студент. Двумя курсами выше.
– Неужели? Покажете?
Книга, естественно, так же исчезла из моих рук, как и появилась. Студент… Значит, свой парень. Попрошу подарить… Потом, будто испугавшись собственной смелости: какой там парень! Большой поэт, а я… Пыталась вообразить будущую встречу, но для этого надо было представить его, и не только внешне. Вспоминалось почти античное: «Меж болотных стволов красовался восток огнеликий… Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли!..» – и рисовался статный облик уверенного в себе и в жизни человека. И рядом: «Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица, / Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!» А уж это и совсем другое: «В минуты музыки печальной не говорите ни о чем…» Грустный, тихий человек? Тогда о ком же это: «Как под гибким телом Азамата, Подо мною взвился б аргамак!» И почти веселое: «Я забыл, как лошадь запрягают. И хочу ее позапрягать…», и в конце: «А потом втыкал бы важно вилку / Поросенку жареному в бок…»
Окончательно сбившись в догадках, решила положиться на волю судьбы. И вот – общежитие института. Кто-то из однокурсников показывает в коридоре: «Вон видишь, навстречу идет? Рубцов!» И оставляет одну. От неожиданности я встала. До сих пор помню, как вихрь противоречий охватил меня. «Как, вот этот – угрюмый, в серой, видавшей виды, одежде… почти без волос… непонятный какой-то – и есть Рубцов? Обманули, должно быть…»
Но бежать было некуда. Уже заметили меня его темные внимательные глаза, и чем ближе он подходил, тем больше я видела в нем поэта – того самого, и не могла сделать ни шага – уже от волнения. Будь что будет!
– Извините, Николай… Михайлович…
Он остановился.
– Я прочитала вашу «Звезду полей», в магазинах ее уже нет…
– А-а, – неожиданно улыбнулся, да так простодушно, открыто, что мне сразу стало легко. – Я не уверен, что у меня самого она еще есть. Разобрали, – и почти удивленно развел руками. И опять улыбнувшись: – Ну, я пойду…
– Конечно, – сказала я торопливо и растерянно: так быстро все произошло. Было и радостно, и чуть обидно.
Другой раз я увидела Николая в комнате товарищей курсом выше. Он сидел на кровати в сандалиях на босу ногу, в руках держал гитару. Но не пел, а только теребил струны да покачивал в такт ногой. И, кажется, никого не видел. Ребята не беспокоили его.
Надо ли говорить, что с тех пор я не пропускала ни одной публикации, рассказывая в Кирове, где тогда жила, встречным и поперечным о поэте Рубцове, наизусть читая его стихи? Иногда свои выступления по линии Бюро пропаганды полностью посвящала его творчеству, чувствуя себя счастливой оттого, что поэт становился близким и дорогим новым и новым читателям…
И вот январский морозный день. В зале периодики областной библиотеки имени Герцена всегда много народу, а вечером тем более. Открываю газету – и перед глазами чернеют скорбные строки о поэте. Не успеваю даже взять себя в руки – слезы застилают глаза, падают на газету. Встаю под недоуменными взглядами, отхожу к окну, долго смотрю на заснеженный город, заставляя себя успокоиться. А в сознании уже звучат короткие скупые строки:
Я обязательно приеду
Хорошим днем в твои края,
Отдам поклон зиме и лету,
Всю эту даль боготворя,
Все эту быль и эту небыль,
Где наравне – талант и труд,
Где ты навек сроднился с небом
И где нашел себе приют…
(В.К.)
2
Но, как известно, человек предполагает, а судьба диктует свое. И только через несколько лет удалось побывать там, где рос, учился и жил Николай Михайлович. Плыли мы по Сухоне на северо-восток. Оживали строки и целые стихи поэта. Несмотря на непогоду, гости из разных уголков страны не уходили внутрь в кубрики, молча причащались той неброской красоте, что так тонко и глубоко воспел Рубцов. А вечером звучали песни на его стихи (оказывается, их очень много), вспоминались страницы его биографии.
Подолгу в эти дни на капитанском мостике простаивал Василий Белов, глядя на пологие, тронутые скупым осенним солнцем берега. Ольга Фокина и Александр Романов рассказывали гостям о дружбе с Рубцовым, и каждый новый штрих был дорог и весом. Накапливали новый материал вологодские художники – те, что не только берегут память о поэте, но и прекрасно оформляют его книги. Небольшой теплоход не смог взять на борт всех желающих принять участие в мероприятиях, посвященных 50-летию поэта. Важнейшим из них было открытие памятника Николаю Рубцову в Тотьме скульптора Вячеслава Клыкова.
А на встречах с читателями, проходивших и в селе Никольском, и в Тотьме, тесно связанных с судьбой Николая Рубцова, мы еще раз убедились, как любят здесь его поэзию, как с каждым годом растет число почитателей этого доброго и большого таланта. О том же говорят и тысячи писем, и ценные документы биографии поэта, летящие со всех концов страны в Тотьму и Никольское, и постоянные издания его стихов, не дремлющие на полках магазинов, и все большее число как молодых, так и вставших на ноги поэтов, для которых Николай Рубцов – эталон истинной поэзии, мастер и друг. На обратном пути, задержавшись в Вологде, читала вечерами «Воспоминания о Рубцове» – книгу, сразу ставшую редкостью. Много в ней, очень много добрых слов о поэте! Если бы половину из них он услышал при жизни! Он, испивший не только горечь превратностей судьбы, но и боль непонимания, знавший жало сплетни и тиски одиночества…
…Поздно ночью откроется дверь.
Невеселая будет минута.
У порога я встану, как зверь,
Захотевший любви и уюта.
Конечно же, для чувства этого были серьёзные причины. Отец после войны завёл другую семью, мать умерла рано, ещё раньше – старшая сестра Надя, и Коля оказался в детском доме. Ранимая душа будущего поэта не могла смириться с этим в самой глуби своей:
…В зарослях сада нашего
Прятался я, как мог,
Там я тайком выращивал
Аленький свой цветок…
Кстати его, некстати ли,
Вырастить всё же смог.
Нёс я за гробом матери
Аленький свой цветок.
Конечно же, потеря самого близкого человека не могла не сказаться на внутренних переживаниях поэта в течение всей его жизни, и так или иначе это читается, порой между строк, а иногда и впрямую.
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
– Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. —
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.
…Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Одно ясно: драматический свет сиротства словно пронизывает всю поэзию Рубцова, отсюда и такая любовь к деревне, реке, вообще природе, ко всему, что было дорого в детстве, чему уже в поэзии досталось так много его сердца, этой щемящей нежности, что уже много лет не даёт читателю с душой пройти мимо поэзии Николая Михайловича.
И в то же время понятно, почему вовсе не рядовым воспринимается эпитет «зловещий» в таких строках:
…Молчал, задумавшись, и я,
Привычным взглядом созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.
Рубцов – конечно же, лирик. Однако стихов о любви у него не так много. Но понятно, как много значит для него это чувство:
Улетели листья
с тополей —
Повторилась в мире неизбежность…
Не жалей ты листья, не жалей,
А жалей любовь мою и нежность!..
Или:
В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,
…Но все равно в жилищах зыбких —
Попробуй их останови! —
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви…
Но нередко в стихах на эту тему возникает ироническая нота, за которой, возможно, Рубцов прятал тоску о несбывшихся надеждах на ответное чувство.
…Лариса, слушай!
Я не вру нисколько —
Созвучен с сердцем каждый звук стиха.
А ты, быть может,
Скажешь: «Ну и Колька!» —
И рассмеешься только: ха-ха-ха!
Тогда не сей
В душе моей заразу —
Тоску, что может жечь сильней огня.
И больше не заглядывай ни разу
К нам в кочегарку!
Поняла меня?
(«Ах, отчего…»)
Или:
…Она сказала:
– Я не виновата.
– Ответь, – сказал я, —
Кто же виноват? —
Она сказала:
– Я встречала брата.
– Ха-ха, – сказал я, —
Разве это брат?
В моих мозгах чего-то не хватало:
Махнув на все,
Я начал хохотать.
Я хохотал,
И эхо хохотало,
И грохотала
Мельничная гать.
…Конечно, я ничуть
Не напугался,
Как всякий,
Кто ни в чем не виноват,
И зря в ту ночь
Пылал и трепыхался
В конце безлюдной улицы
Закат…
Вообще же, как большой талант, Николай Рубцов мастерски владел любой интонацией. Переходы от серьёзного к юмору иногда настолько тонко прописаны, что только диву даёшься:
Мы встретились