В.Ф. Боков
Перед отъездом местные писатели, как обычно, пришли проводить москвичей. Я стояла недалеко от автобуса, не решаясь подойти ближе. Вдруг Боков, увидев меня, подозвал и сказал: «Приезжай, привози рукопись, будем думать об издании». И вскоре я приехала в Переделкино, где Виктор Фёдорович многие годы жил с любимой женой Алевтиной Ивановной, и был тщательный отбор стихов, и выход книги «Сине утречко» в издательстве «Современник», с которой меня приняли в Союз писателей СССР. И было в ней предисловие Виктора Фёдоровича – доброе, точное, ёмкое. А несколько лет спустя состоялся мой вечер в Москве, в Центральном доме литераторов, который блестяще вёл Боков. Возвращаясь домой, я впервые сказала себе: «Сегодня Всевышний был со мной…»
А последний наш телефонный разговор превратился в час поэзии, ибо поэт Боков был, как всегда, общителен, энергичен и остроумен. Попросил прочитать одно, другое, третье стихотворение из новых, искренне и точно реагировал на них, – словом, был тем же старшим товарищем по перу, что и немало лет тому назад. Поэтическое родство душ, как видно, не нуждается ни в частых встречах, ни в других обычных условностях. Это хорошо знают земляки Виктора Фёдоровича по Сергиеву Посаду, в 17 километрах от которого в деревне Язвицы открыт дом-музей поэта, – дом, заново отстроенный, где родился Витя Боков, откуда пошёл на завод, где начал печататься в многотиражке… Здесь ежегодно проходит фестиваль «Боковская осень», а в городе Пересвет того же района – фестиваль песен «Любовь моя, Россия» на стихи Виктора Фёдоровича.
Удивительная биография, неординарная личность… На встрече с одной журналисткой Виктор Фёдорович вздохнул:
– Эх, милая, кабы ты всё знала обо мне, ты бы роман села писать!
– А кто-нибудь пробовал?
– Пробовал. Один профессор. Но честный человек оказался – бросил. Извини, говорит, охватить тебя не могу…
Уж какое там охватить! К примеру, в 1937 году он поехал в Воронеж собирать народные песни, пробыл месяц, вернулся в Москву, а его уже исключили из Литинститута за пропущенные занятия, что, впрочем, не сказалось на его творческом росте.
– Да мне за один вечер воронежские бабы преподали больше, чем весь Литинститут! – считает поэт. Подумав, добавляет: – У меня сундуки писем. Песни мои живут. Люди ко мне идут. Я всем нужен. И стихи меня не оставляют.
– А без чего поэт жить не может?
– Без совести. Без таланта… И самое большое чудо – это не стихи, а строка, которая слетает с неба и садится на подоконник… Что за чудо наше ремесло! Слово – основа, а я с ним без дрожи общаюсь, на равных, ну, это всё равно что с Господом Богом на дружеской ноге.
Идут годы, и можно с уверенностью сказать, что так любимая поэтом Россия отвечает самой искренней привязанностью к нежнейшему из своих сынов, отмеченного к тому же светлейшим Божьим даром.
Ночные соловьи Николая Дмитриева
Иду, в глаза не глядя, средь толпы,
Одним, другим недобрым взглядом мечен.
Друзья-поэты – вот мои попы.
О, смертные грехи неплохо лечат!
Друзья легко сигают на тот свет,
Как будто там и вправду что-то светит,
Как будто сам Есенин (их поэт)
Своей тальянкой каждого приветит…
Эти стихи Николай Дмитриев, судя по интонации, написал не в предчувствии последнего дня. А вышло – что и его, хочется верить, приветил-таки любимый Сергей Александрович. Не мог не приветить, ибо столько общего у этих поэтов, особенно – не громкая, не показная любовь к родине. Не случайно дар Дмитриева не оставлял равнодушным ни советского, ни российского читателя. И если многие «назначенные» классики после перестройки как-то сами по себе ушли в тень, то Николай, будучи лауреатом и конкурса имени Островского (1978), и премии Ленинского комсомола (1981), спустя два десятка лет награждается премией имени Александра Невского «России верные сыны», а в 2005 году посмертно – премией имени А. Дельвига («Литературная газета»). И, наконец, книга «Зимний Никола» стала лауреатом Национальной премии «Лучшие книги и издательства года – 2007». Немногие в такое разное для страны время удостаивались столь значимыми отличиями.
Мы не часто виделись с Николаем (хотя и города наши – рядом, а всё-таки…), но, поскольку печатались почти в одних изданиях, да ещё и в Москве, и в Балашихе не раз встречались, – то как бы не теряли друг друга из виду, и поэтому я не удивлялась его нечастым, но всегда неожиданным звонкам. По каким-то вопросам ему хотелось поговорить со мной, как с человеком, близким по духу прежде всего, по отношению к жизни и литературе нашей. Вероятно, он догадывался о моём к нему отношении как к человеку и поэту, о том, что в простых и вроде бы безыскусных строчках я читала не только то, о чём говорилось въяве, но и то, что скрывалось в невидимой на первый взгляд глубине.
Я-то знаю, что я не бездомник,
И когда-нибудь время придет,
Я вернусь в ту долину, где донник
Каждый год по-иному цветет,
Где по-старому сердце забьется,
Где от всякого дома, всегда
Все тропинки выводят к колодцам,
А в колодцах живая вода.
Живая вода поэзии Николая Дмитриева будет всегда притягательна для человеческой души, не разучившейся сопереживать и мыслить. Только не надо забывать об этих колодцах, постоянно искать к ним свои тропы, чтобы потом не было стыдно «за бесцельно прожитые годы», чтобы пресловутая суета сует не съедала не только свободное время, но и душу. А поэзия Николая Дмитриева достойна не просто должного внимания, но и, что гораздо важнее, – любви читателя. Не случайно на вечере, посвящённом очередному Дню поэзии, проходившему в Колонном зале Дома союзов в 1982 году, после его открытия ведущими Владимиром Костровым и Юрием Кузнецовым, первым из всей группы писателей выступал Николай Дмитриев. Его молодой голос, не слишком артистичное чтение не могли умалить достоинств уже сложившегося поэта со своим почерком, стилем и глубиной. И не случайны такие слова о нём известной поэтессы Риммы Казаковой: «Стихи Дмитриева, весьма скромные по одежке, несколько даже однообразные по ритму и не пестрящие изощренной рифмой, напоминают неброский пейзаж средней полосы России. Эти ситцевые, чуть выгоревшие на солнце краски не поражают воображения, но в лицо этих холмов, то заплаканное, то улыбающееся, можно смотреть всю жизнь».
…И как бывало не однажды,
Когда родна земле тоска,
Я всё ищу, ищу в пейзаже
Недостающего мазка.
С годами сердце не умнеет:
Смотрю, смотрю в простор полей,
Где, объясняя всё, темнеет
Фигурка матери моей.
1977
Николай Дмитриев ещё подростком лишился отца – фронтовика, а через десять лет не стало и матери, которую он горячо любил. Малая родина его – деревня Архангельское, что в Рузском районе Московской области, где он родился в январе 1953 года. И, конечно, профессия его родителей, сельских учителей, не могла не отразиться и на судьбе их сына. Пройдут годы, и Николай сам станет учить детей после окончания пединститута.
Служба в армии в далёком Казахстане, разлука с малой родиной, конечно же, ещё больше привязывала его к среднерусской природе, её деревенской душе.
И потому в пейзаже нашей поэзии Николай Дмитриев и есть один из недостающих мазков, без которого картина не была бы цельной. Конечно, поэт и не думал в это время о своём месте в искусстве, он просто каким-то шестым чувством воспринимал состояние природы в конкретный момент, и фигурка матери, и всё, что связано с ней в памяти и сердце, для него гораздо важнее внешних проявлений жизни и в то же время таким светом наполняет этот неповторимый миг!
Дорогим для Николая оказался и Владимирский край, где в деревне Аниськино жила его любимая бабушка Прасковья Ивановна, к которой он приезжал сначала вместе с родителями, а потом уже один или, будучи взрослым, со своей семьёй. Несколько лет, обустроив старый дом, жил в нём, работал и время от времени встречал своих друзей-поэтов, в том числе Юрия Кузнецова. И после ухода из жизни он остался верен этому уголку России, найдя свой покой на городском кладбище Покрова вблизи от Прасковьи Ивановны.
Не много нынче поэтов, в которых так гармоничны поэзия и собственный характер. На пышных и не очень мероприятиях он зачастую незаметно уходил в сторонку. Он будто стеснялся обратить на себя внимание, был на людях чаще всего немногословным, словно говорил: что надо, я уже сказал стихами своими. Вот эта истинность, непоказушность в поведении не только впечатляла, но и вызывала искреннее уважение и желание не пропускать его новые подборки.
Как большой поэт, Николай Дмитриев не мог не задаваться вопросом: а что будет после нас? И вот стихи, написанные тридцать лет назад (отрывок):
…Станут в темноте лягушки квакать,
Станут петь ночные соловьи.
Родина, ну как тут не заплакать
На призывы детские твои?
…Мы уйдём не подарить потомкам
Новые культурные слои,
А чтоб их тревожили в потёмках
Наших душ ночные соловьи.
Я уже не говорю, что такие строчки, как «Родина, ну как тут не заплакать / На призывы детские твои?», выстреливают прямо в сердце, но и в последней строфе, приведённой здесь, – свой взгляд, своё отношение к тому, ради чего живёт и трудится поэт на земле.
А в следующих строках – вообще вся судьба поэта в России, и, наверное, не только в ней. И, как всегда, Дмитриев скуп на какие-то эпатажные сравнения; у него всё идёт из глубин ума и сердца. Так бывает только у истинных поэтов. Они и не нуждаются в украшении своих стихов внешними атрибутами, образность выходит из глубин души естественно, как дыхание, и потому гармонично ложится в строку и отвечает главному замыслу поэта. Читать Дмитриева – значит, говорить с ним наедине и по душам. Такая вот лакмусовая бумажка истинного таланта… И вот эти строки из стихотворения «Берёзка на церкви»: