На советской стороне неподвижно замер пограничник в парадном зеленом мундире пограничных войск КГБ, крепко сжимающий новенький «Штурмгевер-47». Дальневосточный часовой не был настолько стеснен в своих действиях — он прогуливался вдоль шлагбаума взад-вперед. Одет он был скромнее, в темно-синюю парадную форму ДВА; на ремне покачивался видавший виды АК-16.
Строго говоря, часовых было по двое с каждой стороны. На советской стороне маячил немецкий обер-лейтенант в форме крипо. В настоящее время он делал вид, что рассматривает девушек из числа туристов. На дальневосточной время от времени появлялся и снова исчезал в бетонной будке капитан американской морской пехоты. Нетрудно было понять, что эта граница (она же «временная демаркационная линия») разделяет не только русский народ, но и два мира, столь друг на друга не похожих. Здесь, на этой стороне неприступного рубежа, был мир социализма и народной демократии — а там, за Железным Занавесом, находился мир чистогана и наживы.
Мир, обычно именуемый «Западом».
Пусть и расположенный отсюда к востоку.
Рассказ четвертыйТри недели
Бывает все на свете хорошо. В чем дело, сразу не поймешь.
Нет, это не плагиат. Это цитата. Тем более, что в тот июньский день, когда началась вся эта история, мое настроение и впрямь было по меньшей мере великолепным.
Конечно, определенную роль в этом играла отличная погода. Небо над Владивостоком было на редкость голубым и совершенно безоблачным. Солнце не только светило, но и грело — однако не перегревало. А доносящийся со стороны океана легкий бриз лишь приятно щекотал кожу, не вызывая желания спрятаться от назойливого ветерка подальше.
И все же у моего настроения были и другие причины. Утром я сдал в «двушке» последний экзамен — матанализ — причем на «пятерку». А летняя практика в компьютерном центре завода «Руссо-Тих» начиналась лишь в июле. Так что впереди у меня намечались добрые три недели долгожданного отдыха, в течение которых мне предстояло балдеть, читать книги, валять дурака, смотреть телевизор и видак, бить баклуши и играть в футбол с приятелями. И, конечно же, проводить время с Катей Ягужинской.
Собственно говоря, именно этим я в тот день и занимался, тем более что мы отмечали знаменательную дату. Ведь с момента нашего с Катей знакомства прошло ровно три месяца — мы впервые узнали о существовании друг друга на студенческой вечеринке, затеянной по случаю 8 Марта (к счастью, Международный Женский День отмечают и здесь тоже).
Впрочем, никаких особых торжеств по поводу скромного юбилея нашего романа предусмотрено не было. Просто мы неплохо прокатились на старом пароходике, после чего отправились к Кате домой. Средством передвижения нам служила новенькая Катина «Тойота» — своей машиной я пока что так и не обзавелся, а позаимствовать родительскую не вышло (мама с папой как раз собрались пойти в кино). Хотя вообще-то такая ситуация меня вполне устраивала — признаться, я не очень-то люблю водить машину, и всегда предпочту водительскому месту пассажирское сиденье.
Следует, пожалуй, заметить, что у Кати в гостях я пока не был ни разу — как-то уж так получилось. Так что мне предстояло впервые увидеть ее дом, а заодно и познакомиться с Катиным дедом.
Считается, что перед знакомством с родителями (хотя в данном случае речь шла скорее о прародителе) любимой девушки любой мужчина волнуется, трясется и нервничает. Однако лично я был совершенно спокоен. Мысленный вопрос «а что, если я ему не понравлюсь?» меня нисколько не заботил — уже хотя бы потому, что на него было легко и просто ответить, причем возможных ответов было сразу два. Во-первых, «а почему это я должен ему не понравиться?» Во-вторых, «ну и что?» В конце концов, за кем я ухаживаю — за Катей или за ее дедом?
Кто волновался — так это Катя.
— Слушай, Саша, — вдруг спросила она меня, остановив машину на очередном перекрестке, — а ты не мог бы выполнить одну мою просьбу?
— Мог бы, — пожал я плечами, хотя внутренне немного насторожился.
— Не говори дедушке, откуда ты приехал.
— А что такое? — удивился я. — Твой дед что-то имеет против Гомеля? Или Белоруссии?
— Нет-нет, дело не в Гомеле и не в Белоруссии, — покачала головой Катя, поворачивая налево с улицы Блюхера на Приморский проспект. — Просто мой дедушка очень не любит большевиков.
— Ну, их мало кто любит, — пожал я плечами, — но при чем же здесь я?
— Но ведь ты оттуда… — сказала Катя таким тоном, словно я прилетел на Землю с Марса или Юпитера.
— Да, я приехал из СССР, — кивнул я головой, — но разве это означает, что я большевик? По-моему, тот факт, что наша семья решилась оставить родные пенаты и отправиться сюда за тридевять земель, как раз означает, что мы не сторонники большевизма, а совсем наоборот.
— Но ведь ты был комсомольцем, — возразила Катя. — А до этого пионером. Пионером-ленинцем.
— Ну да, — хмыкнул я, — а до этого октябренком. И что же? Я ведь тебе не раз объяснял, что в Союзе практически любой школьник был октябренком, потом пионером, потом комсомольцем — и это абсолютно ничего не значило. Не веришь мне — спроси у местных старожилов, здесь до войны так же было.
— Саша, милый, я понимаю, что у вас в Совдепии было именно так. Но дедушка все равно так непримиримо настроен, ему уже ничего не объяснишь. Ну неужели тебе жалко сказать, что ты жил в ДВР не с 85-го года, а всю жизнь?
— Не то чтобы жалко, — ответил я, — но как-то нехорошо отрекаться от страны, где ты родился. Какая ни есть, а Родина.
— Ну Сашенька, ну пожалуйста, — в голосе Кати послышались как жалобные, так и ласковые нотки. — Ну ради меня…
— Ну если ради тебя, — улыбнулся я, — то отказать не получится. Хотя все равно неприятно. Ну что за шайзе, в самом деле…
— Во-первых, Саша, — притворно строгим тоном сказала Катя, — не надо ругаться. Дедушка этого не любит. А во-вторых, если уж ругаешься, то изволь говорить не «шайзе», а «шит». Немецкие слова, даже неприличные, могут тебя выдать.
Катя была права. Это в Союзе иностранный язык номер один — немецкий (по понятным причинам), а потому в речи советского человека то и дело попадаются германизмы. Здесь же «понятные причины» другие, а потому во всех школах изучают английский, и роль засорителей языка играют именно англицизмы.
— Меня может выдать и другое, — заметил я. — Я здесь живу только три года. Если я притворюсь уроженцем Владика, то наверняка погорю на какой-нибудь детали.
— А ты не говори, что местный уроженец. Скажи, что ты приехал три года назад… ну, скажем, из Хабаровска. Там дедушка давно уже не был, так что на лжи тебя не поймает. А будет расспрашивать подробно — тогда что-нибудь придумай.
— Хорошо, любимая, пусть будет по-твоему, — улыбнулся я Кате. — Раз уж приходится врать, буду врать творчески.
Я, конечно, знал, что дед Кати — человек отнюдь не бедный. Но дом его меня просто ошеломил. Это был не дом, а какой-то домище, особняк, дворец. Наверное, в таких домах жили самые богатые плантаторы американского Юга и помещики царской России. Недоставало только барской усадьбы, необъятных полей и услужливых крепостных.
Впрочем, слуги — пусть и не крепостные — в доме были. Дверь нам открыл дюжий бородатый швейцар, в комнатах убирала миловидная горничная, на кухне вовсю старался повар (насколько я могу судить, ему помогали поварята), а за столом прислуживал самый настоящий официант. У меня невольно промелькнула мысль: «откуда ж у него такие деньги?» Ну да, Катя говорила, что ее дед — владелец небольшой сети рыбных магазинов… но разве этого достаточно для подобной роскоши? Тем более, что в последнее время работники то и дело грозят забастовкой…
С другой стороны, меня все же интересовал не дом и не слуги — в конце концов, знакомиться я пришел не со швейцаром и не с поварятами, а с Катиным дедом. Который оказался пожилым человеком (назвать «стариком» его было невозможно) весьма элегантного и благородного вида, выглядящим куда моложе своих восьмидесяти пяти лет. Представьте себе… ну, хотя бы Шона Коннери, но немного постарше.
— Очень рад, — встал он со стула и протянул мне руку. — Граф Ягужинский, Борис Глебович.
— Александр, — скромно ответил я, пожимая руку Бориса Глебовича.
— Александр, — повторил он за мной, снова усаживаясь за обеденный стол. — Очень хорошее греческое имя.
— Означает «защитник людей», — продемонстрировал я свою небогатую эрудицию, на всякий случай оставаясь в стоячем положении.
— Верно, — приветливо усмехнулся граф Ягужинский. — Да вы садитесь, Александр. В ногах, как говорится, правды нет. А как, позвольте полюбопытствовать, ваша фамилия?
— Морозов, — ответил я, усаживаясь на очень удобный стул старинной работы прямо напротив Бориса Глебовича. Чуть левее графа села Катя. Больше никого за столом не было.
— Хорошая фамилия, — улыбнулся Катин дед. — Морозов. Добротная русская фамилия.
Я мысленно усмехнулся. Ну да, эта фамилия — как, впрочем, и славянская внешность — досталась мне от русского деда. Что же касается другого деда, а также обеих бабушек… их фамилии, равно как и лица, на русские не тянули никак. Впрочем, какая разница?
— А чем вы изволите заниматься, Александр? — с интересом спросил Борис Глебович.
— Учусь в «двуш»… в ДВУ, — ответил я.
— Там же, где и Екатерина? — кивнул граф.
— Да, только я закончил не первый курс, а третий. И учусь не на филологическом факультете, а на компьютерном.
— Так вы, стало быть, будущий программист?
Оказалось, что Борис Глебович в программировании кое-что понимает — два года назад все делопроизводство в его рыботорговом хозяйстве было компьютеризовано, и сам он принял в этом процессе непосредственное участие. Правда, система у них оказалась на базе «Юникса», который я терпеть не могу, да и софт был написан в основном на «Си», который я знаю куда хуже, чем «Кобол» с «Паскалем». И все же тема для первого разговора получилась весьма интересной для обоих его участников — то есть как нельзя лучшей. Жаль только, немного скучала Катя — но зато ей наверняка был приятен тот факт, что знакомство бойфренда с дедом так хорошо начиналось.