Вчера же он был вызван в райком.
Вот, Владимир Семенович, такие дела. Даже в день твоего рождения, даже дома у тебя – в театре твоем – мы не можем с тобою нормально побыть, твои песни послушать, добрым словом тебя вспомянуть. ‹…›
Пять часов вчера сидели у Дупака, исправляли экземпляр «В.Высоцкий» по категорическим замечаниям. Еще пять часов, теперь уже в райкоме и у Дупака опять же. Заявлено ультимативно, что в этой концепции любимовского прочтения творчества Высоцкого вечер идти не может. Предлагается сделать принципиально новый сценарий вечера. ‹…›
И этот день не решил пока ничего. Поступили мы сообща в результате правильно: репетировали, правда, не на основной сцене и не в декорации-оформлении Боровского, чтоб не подставлять Дупака, – в новом зале читали «вариант от 16-го числа», как мы его называем, где рукой Николая [Губенко] через страницу «изъято», «изъято» и пр. ‹…›
Всё ушло в говорильню, в споры, в точки зрения, расчеты, предположения. ‹…› И решили вообще вечер не проводить, съездить на кладбище и на этом отмечание-праздник закончить. ‹…›
Один сон является ко мне довольно часто. Прихожу в театр играть «Дом на набережной» и слышу вдруг по трансляции: идет «Гамлет», и Гамлета играет Гамлет? Но Гамлет мёртв, я это знаю! Я нес крышку гроба его. Я за нее ответственен был – у меня документ есть… В паузе мы встречаемся… Все тот же он… не умиравший никогда. Во взгляде моем он слышит вопрос, очевидно – зачем он жив, – поэтому отвечает: «Это была ошибка… Я просто заснул, а вы поторопились… но я все слышал…» Боже мой, думаю, что он слышал? Что я наговорил, наделал после его смерти? Он что, пришел спросить с меня за это? Он продолжает: «Почему мы редко видимся с тобой, Валерий, и мало говорим?… Надо чаще видеться нам и разговаривать». Справа у рта запекшаяся струйка крови. След бритвы, думаю. Нет, он пользуется механической. Тогда от чего?… Как будто удилами порваны губы… «Доиграй за меня второй акт, будь любезен, а я в Америку…» Какую Америку, думаю, почему в Америку? А-а-а… вояж в Америку!! Да ведь это же Свидригайлов его!!! Вон какая у них Америка!!
Тут мой сон обрывается, и холодно мне всякий раз.
За какими горами моя Америка? ‹…›
Вечер. С Куняевым. «Что нам поют?» «Поговорю о Высоцком – поговорят и обо мне». Какой сволочной прием с могилой майора Петрова, какая чудовищная профанация и спекуляция и обман читателей. ‹…›
Всю ночь сочинял телеграмму Куняеву от себя и коллектива…
«Первое. С каких пор мертвые в ответе за деяния живых? Почему не мы с вами, живые, а мертвый Высоцкий отвечает за то, что кто-то топчет чье-то захоронение? Даже если такой факт имел место быть, что весьма и весьма сомнительно, он должен и будет проверяться народным судом.
Второе. По какому праву на таком беспардонно-циничном, кощунственном противопоставлении мертвых и живых, с одинаковым презрением к тем и другим, вы строите свои низкие, ложные умозаключения?
Делом жизни, тов. Куняев, вы избрали неправое занятие.
ЗОЛОТУХИН, от имени и по поручению».
Телеграмму Дупак вывешивать, тем паче давать, испугался – запахло партизанщиной… ‹…› Теперь думаю, не ввязаться ли в драку с Куняевым? Надо вот ознакомиться со второй акцией «Современника», с подборкой писем. И бабахну ему телеграмму от себя лично. ‹…›
Сегодня идем с Молчановым в Прокуратуру СССР к высокому начальству за советом, что делать, как быть с куняевской подлой проделкой…
Только что звонила Эскина. 23:00. В 18 часов ей позвонил некто, назвавшись Петровым от Куняева. Разговор истерический, минут сорок.
– Вы не знаете, какая за нами сила стоит. Могилу Высоцкого мы сотрем с лица земли. Эфрос и Крымова останутся без работы завтра. Любимов… все артисты… театр мы закроем. Советуем вам не вмешиваться и пр. А вы лично окажетесь за решеткой…
Выражения были самые ужасающие, угрожающие, запугивающие. Я тут же перезвонил Молчанову. Он сказал, что звонок серьезный и что сейчас идет пленум по идеологии. Люди из КГБ спрашивали:
– А чего Золотухин возникает против «Нашего современника»? Он же русский человек. Захочет – он будет печататься в «Современнике»…
– Да он не против «Современника». Он не славянофил, не антисемит и не семит тем более. Он за честность. Оскорбили друга. Ни к тем, ни к другим он не принадлежит.
– Мы этого не понимаем. Где-то должен быть…
Потом он перезвонил и сказал:
– Дела очень плохи. Наш разговор зафиксирован. Надо встретиться и поговорить не по телефону…
Утром с Молчановым мы были у Полозова Геннадия Флоровича, зам. генерального прокурора. Мне говорили, он любит Высоцкого…
– Печать извиняться не будет… Самое достойное имя, которое может ответить Куняеву, это вы сами, лично. Все знают, что вы – друг Высоцкого, все это поймут и пр. А Ваксберг вам поможет сровнять углы и соизмерить крайности…
До того как войти к нему в кабинет, мне пришло решение встретиться с Куняевым лично. Целый день я искал его телефон через редакцию. Потом читал можаевскую повесть «Полтора квадратных метра». Это про мои походы за правдой о могиле по редакциям.
Дня три тому назад в «Известиях» должен был быть напечатан фельетон Надеина об этом могильном факте, сообщил мне Эфрос. Надеина я тоже не нашел, а фельетон по каким-то причинам напечатан не был. По каким? В «Известиях» все кладбищенские доказательства несуразности, документы ваганьковские есть. Что же это за сила, которая собирается стереть могилу Высоцкого с лица земли? И не преувеличивает ли она в своей злобе свои силы?
Видел сон: Хейфиц снимал «Гамлета» с Высоцким. Снималась сцена в могиле. Владимир спал в вырытой могиле, кинематографической. Палило солнце. Меня Марина попросила последить осторожно за ним, потому что «кажется, кто-то принес ему бутылку…» Палило солнце прямо в его закрытые глаза. Я тихо зашел в его изголовье, чтоб своею тенью закрыть его лицо. Из-за посыпавшейся из-под моих босых ног глиняной крошки Владимир проснулся. ‹…›
Анатолий ВАСИЛЬЕВ[32]Сосед по гримерке
Тому уже более чем полвека… Страшно подумать! И чем удаленнее от меня то время, тем труднее о нем рассказывать. Не из-за давности тех событий или невозможности продраться сквозь романтические воспоминания о юности беспечной. Дело не в этом… Столько уже рассказано, написано, спето и стихосотворено про Вовку, Володю…
Владимира Семеновича Высоцкого.
Никогда не называл его по имени-отчеству, даже в шутку. На какой-то «встрече со зрителями» назвал его Владимиром и тут же получил из зала: «Не Владимир, а Владимир Семенович!» Покрылся краской стыда. Не потому, что вроде как лопухнулся, а потому что влезли во что-то мое очень личное, что невозможно объяснить огромному залу. Растерянность и злой стыд.
Ну вот, про личное…
«Ходу, думушки резвые, ходу!..»
Это преследовало его почти всегда: когда он появлялся в компании, бабы ну если не млели, то по крайней мере оживлялись, а мужики – эдак напрягались. Говорю ответственно, потому как в «общаге», то есть в студенческом общежитии на Трифоновской, этот расклад наблюдался мной неоднократно. Собственно, так и познакомился с Высоцким (тогда еще не Володей).
«Общага» – это отдельная песня. Батон белого, батон вареной колбасы, три-четыре (на сколько денег хватит) «фугаски», то есть по 0,7 молдавского портвейна, пара гитаристов с сумасшедшим запасом песен и… до рассвета! Однажды на такие посиделки и заявился Высоцкий. Подшофе. Ну и мы были навеселе. Он сразу занял площадку, у нас это называется «тянуть одеяло на себя». Схватил гитару, запел. Пел много, практически без пауз. Запомнились «Таганка» и «Клены выкрасили город…». Потом отошел к двери, организовал там вроде как сцену и долго и громко показывал пародию на американский кинобоевик. Хрипел на псевдоанглийском языке, вроде как стрелял из кольтов, припадая на колено, падал раненым, страстно обнимал и взасос целовал красоток и так далее… Страшно все это мне не нравилось, и, как помню, не только мне. Девушки же наши были в восторге.
Много лет спустя мне странным образом напомнилась та сцена. В театре на Таганке играли спектакль «Антимиры» по поэзии А.Вознесенского. Сейчас – позабытое время, а тогда сумасшедший «лом, биток», короче – аншлаг. На сцене белоснежный помост, графично подчеркивающий присутствие на нем одетого в черное артиста, в данном случае Севы Соболева.
Он читает стихотворение «Антимиры», где есть такие строки:
Зачем среди ночной поры
Встречаются антимиры?
Зачем они вдвоем сидят
И в телевизоры глядят?
Не дав закончить стихотворение, на помост выбегает Высоцкий с гитарой (полная для всех на сцене неожиданность!) и поет: «Ой, Вань, гляди какие клоуны…» – и так далее, весь «Диалог у телевизора»! В зале – гром аплодисментов, прямо истерика, а на сцене плохо прикрытое, скажем так, недоумение: сорвал Севе его номер!.. какое отношение эта штука имеет к Вознесенскому, которого мы сейчас играем при полном зале?… и – главное – вот это самое – «тянуть одеяло на себя».
В последние его годы мы жили рядом, он на Малой Грузинской, я – на Большой. Не слишком часто, но захаживал к нему. Как-то сидели на кухне и обговаривали дела с нашим сценарием (о котором еще надо будет рассказать). Как раз шли репетиции «Гамлета». Но говорили, повторюсь, не о репетициях, а о киношных делах. И вдруг он, совершенно вразрез нашему разговору, надсадно прошипел: «Вот сыграю Гамлета, я им всем покажу!» Кому – им? Что – покажу? Но расшифровки не последовало. Разговор как ушел, так и вернулся в прежнее русло.