«Мальчик, мальчик!»
Я оглянулся, а ко мне бежит этот мой рабочий, который беззубый, и у него в руках разбитый арбуз. Он говорит:
«На-ка, милый, арбуз-то, тащи, дома поешь!»
И я не успел оглянуться, а он уже сунул мне арбуз и бежит на своё место, дальше разгружать. И я обнял арбуз, и еле доволок его до дому, и позвал своего дружка Вальку, и мы с ним оба слопали этот громадный арбуз. Ах, что это была за вкуснота! Передать нельзя! Мы с Валькой отрезали большущие кусищи, во всю ширину арбуза, и когда кусали, то края арбузных ломтей задевали нас за уши, и уши у нас были мокрые, и с них капал розовый арбузный сок. И животы у нас с Валькой надулись и тоже стали похожи на арбузы. Если по такому животу щёлкнуть пальцем, звон пойдёт знаешь какой! Как от барабана. И об одном только мы жалели, что у нас нет хлеба, а то бы мы ещё лучше наелись. Да…
Папа повернулся и стал смотреть в окно.
– А потом ещё хуже: завернула осень, – сказал он, – стало совсем холодно, с неба сыпал зимний, сухой и меленький снег, и его тут же сдувало сухим и острым ветром. И еды у нас стало совсем мало, и фашисты всё шли и шли к Москве, и я всё время был голодный. И теперь мне снился не только хлеб. Мне ещё снились и арбузы. И однажды утром я увидел, что у меня совсем уже нет живота, он просто как будто прилип к позвоночнику, и я прямо уже ни о чём не мог думать, кроме еды. И я позвал Вальку и сказал ему:
«Пойдём, Валька, сходим в тот арбузный переулок, может быть, там опять арбузы разгружают, и, может быть, опять один упадёт, и, может быть, нам его опять подарят».
И мы закутались с ним в какие-то бабушкины платки, потому что холодюга был страшный, и пошли в арбузный переулок. На улице был серый день, людей было мало, и в Москве тихо было, не то что сейчас. В арбузном переулке и вовсе никого не было, и мы встали против магазинных дверей и ждём, когда же придёт грузовик с арбузами. И уже стало совсем темнеть, а он всё не приезжал. Я сказал:
«Наверно, завтра приедет…»
«Да, – сказал Валька, – наверно, завтра».
И мы пошли с ним домой. А назавтра снова пошли в переулок, и снова напрасно. И мы каждый день так ходили и ждали, но грузовик не приехал…
Папа замолчал. Он смотрел в окно, и глаза у него были такие, как будто он видит что-то такое, чего ни я, ни мама не видим. Мама подошла к нему, но папа сразу встал и вышел из комнаты. Мама пошла за ним. А я остался один. Я сидел и тоже смотрел в окно, куда смотрел папа, и мне показалось, что я прямо вот вижу папу и его товарища, как они дрогнут и ждут. Ветер по ним бьёт, и снег тоже, а они дрогнут и ждут, и ждут, и ждут… И мне от этого просто жутко сделалось, и я прямо вцепился в свою тарелку и быстро, ложка за ложкой, выхлебал её всю, и наклонил потом к себе, и выпил остатки, и хлебом обтёр донышко, и ложку облизал.
Профессор кислых щей
Мой папа не любит, когда я мешаю ему читать газеты. Но я про это всегда забываю, потому что мне очень хочется с ним поговорить. Ведь он же мой единственный отец! Мне всегда хочется с ним поговорить.
Вот он раз сидел и читал газету, а мама пришивала мне воротник к куртке.
Я сказал:
– Пап, а ты знаешь, сколько в озеро Байкал можно напихать Азовских морей?
Он сказал:
– Не мешай…
– Девяносто два! Здорово?
Он сказал:
– Здорово. Не мешай, ладно?
И снова стал читать.
Я сказал:
– Ты художника Эль Греко знаешь?
Он кивнул. Я сказал:
– Его настоящая фамилия Доменико Теотокопули! Потому что он грек с острова Крит. Вот этого художника испанцы и прозвали Эль Греко!.. Интересные дела. Кит, например, папа, за пять километров слышит!
Папа сказал:
– Помолчи хоть немного… Хоть пять минут…
Но у меня было столько новостей для папы, что я не мог удержаться. Из меня высыпались новости, прямо выскакивали одна за другой. Потому что очень уж их было много. Если бы их было поменьше, может быть, мне легче было бы перетерпеть и я бы помолчал, но их было много, и поэтому я ничего не мог с собой поделать. Я сказал:
– Папа! Ты не знаешь самую главную новость: на Больших Зондских островах живут маленькие буйволы. Они, папа, карликовые. Называются кентусы. Такого кентуса можно в чемодане привезти!
– Ну да? – сказал папа. – Просто чудеса! Дай спокойно почитать газету, ладно?
– Читай, читай, – сказал я, – читай, пожалуйста! Понимаешь, папа, выходит, что у нас в коридоре может пастись целое стадо таких буйволов!.. Ура?
– Ура, – сказал папа. – Замолчишь, нет?
– А солнце стоит не в центре неба, – сказал я, – а сбоку!
– Не может быть, – сказал папа.
– Даю слово, – сказал я, – оно стоит сбоку! Сбоку припёка.
Папа посмотрел на меня туманными глазами. Потом глаза у него прояснились, и он сказал маме:
– Где это он нахватался? Откуда? Когда?
Мама улыбнулась:
– Он современный ребёнок. Он читает, слушает радио. Телевизор. Лекции. А ты как думал?
– Удивительно, – сказал папа, – как это быстро всё получается.
И он снова укрылся за газетой, а мама его спросила:
– Чем это ты так зачитался?
– Африка, – сказал папа. – Кипит! Конец колониализму!
– Ещё не конец! – сказал я.
– Что? – спросил папа.
Я подлез к нему под газету и встал перед ним.
– Есть ещё зависимые страны, – сказал я. – Много ещё есть зависимых.
Он сказал:
– Ты не мальчишка. Нет. Ты просто профессор! Настоящий профессор… кислых щей!
И он засмеялся, и мама вместе с ним. Она сказала:
– Ну ладно, Дениска, иди погуляй. – Она протянула мне куртку и подтолкнула меня: – Иди, иди!
Я пошёл и спросил у мамы в коридоре:
– А что такое, мама, профессор кислых щей? В первый раз слышу такое выражение! Это он меня в насмешку так назвал – кислых щей? Это обидное?
Но мама сказала:
– Что ты, это нисколько не обидное. Разве папа может тебя обидеть? Это он, наоборот, тебя похвалил!
Я сразу успокоился, раз он меня похвалил, и пошёл гулять. А на лестнице я вспомнил, что мне надо проведать Алёнку, а то все говорят, что она заболела и ничего не ест. И я пошёл к Алёнке. У них сидел какой-то дяденька в синем костюме и с белыми руками. Он сидел за столом и разговаривал с Алёнкиной мамой. А сама Алёнка лежала на диване и приклеивала лошади ногу. Когда Алёнка меня увидела, она сразу заорала:
– Дениска пришёл! О-го-го!
Я вежливо сказал:
– Здравствуйте! Чего орёшь как дура?
И сел к ней на диван. А дяденька с белыми руками встал и сказал:
– Значит, всё ясно! Воздух, воздух и воздух. Ведь она вполне здоровая девочка!
И я сразу понял, что это доктор.
Алёнкина мама сказала:
– Спасибо, профессор! Большое спасибо, профессор!
И она пожала ему руку. Видно, это был такой хороший доктор, что он всё знал, и его называли за это «профессор».
Он подошёл к Алёнке и сказал:
– До свидания, Алёнка, выздоравливай.
Она покраснела, высунула язык, отвернулась к стенке и оттуда прошептала:
– До свидания…
Он погладил её по голове и повернулся ко мне:
– А вас как зовут, молодой человек?
Вот он какой был славный: на «вы» меня назвал!
– Я Денис Кораблёв! А вас как зовут?
Он взял мою руку своей белой большой и мягкой рукой. Я даже удивился, какая она мягкая. Ну прямо шёлковая. И от него от всего так вкусно пахло чистотой. И он потряс мне руку и сказал:
– А меня зовут Василий Васильевич Сергеев. Профессор.
Я сказал:
– Кислых щей? Профессор кислых щей?
Алёнкина мама всплеснула руками. А профессор покраснел и закашлял. И они оба вышли из комнаты.
И мне показалось, что они как-то не так вышли. Как будто даже выбежали. И ещё мне показалось, что я что-то не так сказал. Прямо не знаю…
А может быть, «кислых щей» – это всё-таки обидное, а?
Красный шарик в синем небе
Вдруг наша дверь распахнулась, и Алёнка закричала из коридора:
– В большом магазине весенний базар!
Она ужасно громко кричала, и глаза у неё были круглые, как кнопки, и отчаянные. Я сначала подумал, что кого-нибудь зарезали. А она снова набрала воздух и давай:
– Бежим, Дениска! Скорее! Там квас шипучий! Музыка играет, и разные куклы! Бежим!
Кричит, как будто случился пожар. И от этого я тоже как-то заволновался, и у меня стало щекотно под ложечкой, и я заторопился и выскочил из комнаты.
Мы взялись с Алёнкой за руки и побежали как сумасшедшие в большой магазин. Там была целая толпа народу, и в самой середине стояли сделанные из чего-то блестящего мужчина и женщина, огромные, под потолок, и хотя они были ненастоящие, они хлопали глазами и шевелили нижними губами, как будто говорят. Мужчина кричал:
– Весенний базаррр! Весенний базаррр!
А женщина:
– Добро пожаловать! Добррро пожаловать!
Мы долго на них смотрели, а потом Алёнка говорит:
– Как же они кричат? Ведь они ненастоящие!
– Просто непонятно, – сказал я.
Тогда Алёнка сказала:
– А я знаю. Это не они кричат! Это у них в середине живые артисты сидят и кричат себе целый день. А сами за верёвочку дёргают, и у кукол от этого шевелятся губы.
Я прямо расхохотался:
– Вот и видно, что ты ещё маленькая. Станут тебе артисты в животе у кукол сидеть целый день. Представляешь? Целый день скрючившись – устанешь небось! А есть, пить надо? И ещё разное, мало ли что… Эх ты, темнота! Это радио в них кричит.
Алёнка сказала:
– Ну и не задавайся!
И мы пошли дальше. Всюду было очень много народу, все разодетые и весёлые, и музыка играла, и один дядька крутил лотерею и кричал:
Подходите сюда поскорее,
Здесь билеты вещевой лотереи!
Каждому выиграть недолго
Легковую машину «Волга»!
А некоторые сгоряча
Выигрывают «Москвича»!
И мы возле него тоже посмеялись, как он бойко выкрикивает, и Алёнка сказала: