– Руки сжать в кулаки, махательные и толкательные движения. Раз-два-три!
Ну конечно, тут началось светопреставление. Просто чемпионат Европы по боксу. Некоторые мальчишки и девчонки совершенно серьёзно вошли в аппетит и давай так друг друга валтузить, что только перья полетели. А одна проходящая мимо бабушка спросила у какого-то старичка:
– Что здесь происходит? Что за драка?
И он ответил ей шутливо:
– Обыкновенное дело. Слон физзарядку проводит с населением.
Она только рот раскрыла.
Но тут Шанго Махмудович вдруг замолчал, и я понял, что мой приёмник всё-таки сломался в его животе. Конечно, попал в какую-нибудь слепую кишку и – прощай навек. В эту же секунду слон посмотрел на меня и, грустно покачивая головой, но с большим намёком пропел:
– Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье?
Я прямо чуть не заплакал от горя. Помню ли я! Ещё бы! Ещё секунда, и я бросился бы на него с кулаками. Но тут возле него появился человек в синем халате. В руках у него были веники, штук пятьдесят или больше, и он сказал слону:
– Ну-ка, ну-ка, покажи-ка, что у тебя играет? Но только тихонько, тихонько, а я вот тебе веничков принёс, на-ка, покушай.
И он разбросал веники перед слоном.
Шанго Махмудович очень осторожно положил у ног человека мой радиоприёмник.
Я крикнул:
– Ура!
Остальные кричали:
– Бис!
А слон отвернулся и стал жевать веники. Служитель молча подал мне радиоприёмник – он был тёплый и заслюнявленный.
Мы с папой поставили его дома на полку и теперь включаем каждый вечер. Как звучит! Просто чудо! Приходите слушать!
На Садовой большое движение
У Ваньки Дыхова был велосипед. Довольно старый, но всё-таки ничего. Раньше это был велосипед Ванькиного папы, но когда велосипед сломался, Ванькин папа сказал:
– Вот, Ванька, чем целый день гонка́ гонять, на тебе эту машину, отремонтируй её, и будет у тебя свой велосипед. Он, в общем, ещё хоть куда. Я его когда-то на барахолке купил, он почти новый был.
И Ванька так обрадовался этому велосипеду, что просто трудно передать. Он его утащил в самый конец двора и совсем перестал гонка гонять – наоборот, он целый день возился со своим велосипедом, стучал, колотил, отвинчивал и привинчивал. Он весь чумазый стал, наш Ванька, от машинного масла, и пальцы у него были все в ссадинах, потому что он, когда работал, часто промахивался и попадал молотком по пальцам. Но всё-таки дело у него ладилось, потому что у них в пятом классе проходят слесарное дело, а Ванька всегда был отличником по труду. И я Ваньке тоже помогал чинить машину, и он каждый день говорил мне:
– Вот погоди, Дениска, когда мы её починим, я тебя на ней катать буду. Ты сзади, на багажнике, будешь сидеть, и мы с тобой всю Москву изъездим!
И за то, что он со мной так дружит, хотя я всего только во втором, я ещё больше ему помогал и, главное, старался, чтобы багажник получился красивый. Я его четыре раза чёрным лаком покрасил, потому что он был всё равно что мой собственный. И он у меня так сверкал, этот багажник, как новенькая машина «Волга». И я всё радовался, как я буду сидеть на нём, и держаться за Ванькин ремень, и мы будем носиться по всему миру.
И вот однажды Ванька поднял свой велосипед с земли, подкачал шины, протёр его весь тряпочкой, сам умылся из бочки и застегнул брюки внизу бельевыми защепками. И я понял, что приближается наш с ним праздник. Ванька сел на машину и поехал. Он сначала объехал не торопясь вокруг двора, и машина шла под ним мягко-мягко, и было слышно, как приятно трутся о землю шины. Потом Ванька прибавил скорости, и спицы засверкали, и Ванька пошёл выкомаривать номера, и стал петлять и крутить восьмёрки, и разгонялся изо всех сил, и сразу резко тормозил, и машина останавливалась под ним как вкопанная. И он по-всякому её испытывал, как лётчик-испытатель, а я стоял и смотрел, как механик, который стоит внизу и смотрит на штуки своего пилота. И мне было приятно, что Ванька так здорово ездит, хотя я могу, пожалуй, ещё лучше, во всяком случае не хуже. Но велосипед был не мой, велосипед был Ванькин, и нечего тут долго разговаривать, пускай он делает на нём всё, что угодно. Приятно было видеть, что машина вся блестит от краски, и невозможно было догадаться, что она старая. Она была лучше любой новой. Особенно багажник. Любо-дорого было смотреть на него, прямо сердце радовалось.
И Ванька скакал так на этой машине, наверно, с полчаса, и я уже стал побаиваться, что он совсем забыл про меня. Но нет, напрасно я так подумал про Ваньку. Он подъехал ко мне, ногой уткнулся в забор и говорит:
– Давай влазь!
Я, пока карабкался, спросил:
– А куда поедем?
Ванька сказал:
– А не всё равно? По белу свету!
И у меня сразу появилось такое настроение, как будто на нашем белом свете живут одни только весёлые люди и все они только и делают, что ждут, когда же мы с Ванькой к ним приедем в гости. И когда мы к ним приедем – Ванька за рулём, а я на багажнике, – сразу начнётся большущий праздник, и флаги будут развеваться, и шарики летать, и песни, и эскимо на палочке, и духовые оркестры будут греметь, и клоуны ходить на голове.
Такое вот у меня было удивительное настроение, и я примостился на свой багажник и схватился за Ванькин ремень, Ванька крутнул педали, и… прощай, папа! Прощай, мама! Прощай, весь наш старый двор, и вы, голуби, тоже до свиданья! Мы уезжаем кататься по белу свету!
Ванька вырулил со двора, потом за угол, и мы поехали разными переулками, где я раньше ходил только пешком. И всё теперь было совершенно по-другому, незнакомое какое-то, и Ванька всё время позванивал в звонок, чтобы не задавить кого-нибудь: ззь! ззь! ззь!..
И пешеходы выпрыгивали из-под нашей машины, как куры, и мы мчались с неслыханной быстротой, и мне было очень весело, и на душе было свободно, и очень хотелось горланить что-нибудь отчаянное. И я горланил букву «а». Вот так: аааааааааааа! И очень смешно получилось, когда Ванька въехал в один старенький переулок, в котором дорога была вся в булыжниках, как при царе Горохе. Машину стало трясти, и моя оралка на букву «а» стала прерываться, как будто стоило ей вылететь изо рта, как кто-то сразу обрезал её острыми ножичками и кидал на ветер. Получалось: а! а! а! а! а! Но потом опять подвернулся асфальт, и всё снова пошло как по маслу: аааааааааааа!
И мы ещё долго ездили по переулкам и наконец очень устали. Ванька остановился, и я спрыгнул со своего багажника. Ванька сказал:
– Ну как?
– Блеск! – сказал я.
– Тебе удобно было?
– Как на диване, – сказал я, – ещё удобней. Что за машина! Прямо экстра-класс!
Он засмеялся и пригладил свои растрёпанные волосы. Лицо у него было пыльное, грязное, и только глаза сверкали – синие, как тазики в кухне на стене. И зубы блестели вовсю.
И вот тут-то к нам с Ванькой и подошёл этот парень. Он был высокий, и у него был золотой зуб. На нём была полосатая рубашка с короткими рукавами, и на руках у него были разные рисунки, портреты и пейзажи. И за ним плелась такая лохматенькая собачушка, как будто сделанная из разных шерстей. Были кусочки шерсти чёрненькие, были беленькие, попадались рыженькие, и был один зелёный… хвост у неё завивался крендельком, одна нога поджата. Этот парень сказал:
– Вы откуда, ребята?
Мы ответили:
– С Трёхпрудного.
Он сказал:
– Молодцы! Откуда доехали! Это твоя машина?
Ванька сказал:
– Моя. Была отцовская, теперь моя. Я её сам отремонтировал. А вот он, – Ванька показал на меня, – он мне помогал.
Этот парень сказал:
– Да… Смотри ты. Такие неказистые ребята, а прямо химики-механики.
Я сказал:
– А это ваша собака?
Этот парень кивнул:
– Ага. Моя. Это очень ценная собака. Породистая. Испанский такс.
Ванька сказал:
– Ну что вы! Какая же это такса? Таксы узкие и длинные.
– Не знаешь, так молчи! – сказал этот парень. – Московский там или рязанский такс – длинный, потому что он всё время под шкафом сидит и растёт в длину, а это собака другая, ценная. Она верный друг. Кличка – Жулик.
Он помолчал. Потом вздохнул три раза и сказал:
– Да что толку? Хоть и верный пёс, а всё-таки собака. Не может мне помочь в моей беде…
И у него на глазах появились слёзы. У меня прямо сердце упало. Что с ним?
Ванька сказал испуганно:
– А какая у вас беда?
Этот парень сразу покачнулся и прислонился к стене.
– Бабушка помирает, – сказал он и стал часто-часто хватать воздух губами и всхлипывать. – Помирает бабуся… У ней двойной аппендицит… – Он посмотрел на нас искоса и добавил: – Двойной аппендицит, и корь тоже…
Тут он заревел и стал вытирать слёзы рукавом. У меня заколотилось сердце. А парень прислонился к стенке поудобнее и стал выть довольно громко. А его собака, глядя на него, тоже завыла. И они оба так стояли и выли, жутко было слышать. От этого воя Ванька даже побледнел под своей пылью. Он положил руку на плечо этому парню и сказал дрожащим голосом:
– Не плачьте, пожалуйста! Зачем вы так воете?
– Да как мне не выть, – сказал этот парень и замотал головой, – как же мне не выть, когда у меня нет сил дойти до аптеки! Три дня не ел!.. Ай-уй-уй-юй!..
И он ещё хуже завыл. И ценная собака такс тоже. И никого вокруг не было. И я прямо не знал, что делать.
Но Ванька не растерялся нисколько.
– А рецепт у вас есть? – закричал он. – Если есть, давайте его поскорее сюда, я сейчас же слетаю на машине в аптеку и привезу лекарство. Я быстро слетаю!
Я чуть не подскочил от радости. Вот так Ванька, молодец! С таким человеком не пропадёшь, он всегда знает, что надо делать. Сейчас мы с ним привезём этому парню лекарство и спасём его бабушку от смерти.
Я крикнул:
– Давайте же рецепт! Нельзя терять ни минуты!
Но этот парень задёргался ещё хуже, замахал на нас руками, перестал выть и заорал:
– Нельзя! Куда там! Вы что, в уме? Да как же это я пущу двух таких пацанят на Садовую? А? Да ещё на велосипеде! Вы что? Да вы знаете, какое там движение? А? Вас там через полсекунды в клочки разорвёт… Куда руки, куда ноги, головы отдельно!.. Ведь грузовики-пятитонки! Краны подъёмные мчатся!.. Вам хорошо, вас задавит, а мне за вас отвечать придётся! Не пущу я вас, хоть убейте! Пускай лучше бабушка умрёт, бедная моя Февронья Поликарповна!