Сестра ходила кругами и сокрушалась, почему на потолке нет какого– нибудь крюка.
– Зачем тебе крюк?
– Можно было бы продеть в этот крюк веревку и обмотать одним концом меня. Вы бы дернули за другой конец, веревка бы подняла меня вверх, и я бы накрошила целое гнездо крошек. Представляете, как хорошо? И кормушку тогда мастерить не надо. Раз в день насыпал целое гнездо еды, и гуляй себе дальше.
Мы представили себе эту картину. Красота!
– Вот если бы ты была Карлсоном, то и веревки не понадобилось бы, – вздохнула Манька.
– Или если бы у нас был вентилятор, – мечтательно закатила глаза Каринка. – Можно было бы примотать его к моей спине. И я бы полетела!
– Да-а-а-а-а-а!
– А из чего мы будем кормушку делать? – подала голос доселе молчавшая Гаянэ.
Мы дружно уставились на нее. Потом перевели взгляд на Каринку. Сестра сделала задумчивое лицо – напустила туману в глаза и сдвинула к переносице брови. Лицо задумчивым делаться не собиралось – расползалось в свое привычное шкодливое выражение и предательски бегало глазами. Глаза у Каринки потрясающей красоты – светло-карие, миндалевидные, с длинными густыми ресницами. И личико у Каринки красивое, и сама она вся из себя раскрасавица. Кто бы мог подумать, что под такой ангельской внешностью скрываются такие варварские замашки?
В подтверждение моих мыслей Каринка задрала кофту и почесала живот. Потом перегнулась через балконные перила и прицельно плюнула вниз. Метила в пробегавшего мимо зловредного мальчика Сережу, но промахнулась. Зловредный мальчик Сережа ничего не заметил и, радостный, побежал дальше. Зато плевок, как и следовало ожидать, пришпорил мыслительный процесс сестры.
– Нужно взять что-то плоское и большое, – выдала она. – Можно какую-нибудь доску. Или поднос.
– Поднос – вообще шикарно, – затрепыхались мы.
– Берем поднос, – лениво продолжила Каринка, – ставим его на что– то высокое, чтобы близко к гнезду. А то, – она покосилась на Маньку, – ласточки не умеют вниз смотреть.
– Угум, – кивнула Манька. – Точно не умеют!
– А на что высокое мы поставим поднос? – снова подала голос Гаянэ.
– Дети, – выглянула на балкон мама, – сейчас я уложу Сонечку, а потом накрою стол к обеду, ладно?
– Ладно!
– Можете пока яблоками перекусить.
– Не хотим мы яблок. И обедать не хотим!
– А кто вас спрашивать станет? И что вы на балконе делаете? Почему нельзя чем-нибудь интересным дома заняться?
– Пойдем домой, – покладисто согласилась Каринка и первой протиснулась мимо мамы в кабинет.
Мама проводила дочку настороженным взглядом. Напускной елейный экстерьер Каринки кого угодно мог напугать.
– С какой радости ты такая сговорчивая? – не вытерпела мама.
– Надоело на птиц таращиться, – пожала плечами Каринка. – Мы лучше порисуем пока, а после обеда выйдем погулять. Вон погода какая хорошая!
Мама пропустила нас в комнату, заперла балконную дверь. Задернула занавески. Молча наблюдала, как мы с Манькой ввинчиваемся попами в кресло под торшером. Каринка села за стол, Гаянэ угнездилась на тумбочке. Все чинно сложили руки на коленях и уставились на маму.
Мама поежилась.
– Что-то задумали? – нехорошо прищурилась она.
Но тут, на наше счастье, захныкала Сонечка, и маме пришлось бежать в спальню. Времени у нас было катастрофически мало – Сонечку она укладывала в два счета.
Каринка метнулась на кухню, вернулась, прижимая к груди буханку хлеба и большой поднос из нержавейки.
– Поменьше ничего не нашла? – съязвила я.
– Этот лежал сверху. Вот я и схватила его. Побоялась пластмассовый выдергивать, чтобы не шуметь.
Мы выскользнули на балкон. Раскрошили буханку и уставились на ласточкино гнездо.
– Нарка, ты у нас самая высокая, – протянула Каринка, – если ты встанешь на тумбочку и поднимешь над головой поднос…
– На тумбочку не полезу, – отрезала я. – Свалюсь, как папа.
– Мы тебя за ноги будем держать!
– Нет! – Для верности я села на пол и вцепилась руками в перила.
– Ну ты дура! – рассердилась Каринка, притащила тумбочку и взобралась на нее. – Давайте сюда хлеб.
Мы всучили Каринке поднос и вцепились ей в ноги. Какое-то время сестра балансировала на цыпочках, держа на вытянутых руках кормушку. К сожалению, до гнезда она не дотягивалась на целый метр. Может, поэтому ласточки на непрошеную гостью не обращали никакого внимания. Скоро Каринке надоело балансировать на краю тумбочки, и она сползла вниз.
– Давай я, – предложила Манька.
– Бесполезно, ты ниже меня, – вздохнула Каринка.
Мне стало стыдно.
– Ну давайте я попробую. Только вы меня крепко держите.
– И у тебя не выйдет, – махнула рукой Каринка, – не дотянешься. Да и потом, сколько можно поднос на вытянутых руках держать? Быстро устаешь. Тут надо что-то толковое придумать.
– У нас есть швабра, – осенило меня.
– В прошлом месяце одну сломали! – напомнила Манька.
– Мы осторожно. Тем более, эта новая, крепкая и длиннее той будет. Так вот…
– Ну! – Девочки превратились в слух.
– Можно приладить к ней поднос.
– Как приладить?
– Привязать чем-нибудь к низу. Суровой никой, например. Основание у швабры большое, поднос не свалится. Приставим тумбочку к стене, на нее швабру кормушкой вверх, и всё. Пусть стоит сколько влезет. Авось ласточки наконец заметят.
– Верно!
Не сговариваясь, мы ринулись в ванную. Выдернули из-за шкафчика швабру. Побежали обратно, по пути захватили катушку с суровой нитью. Стряхнули крошки на тумбочку. Примотали поднос, намертво привязав его крест-накрест к рейке швабры. Всыпали обратно крошки. Все манипуляции проделывались в гробовом молчании. Меня распирала гордость за наши слаженные действия – достаточно было взгляда или просто невнятного мычания одной, чтобы остальные поняли, что от них требуется. Даже Гаянэ не подвела – неотступно следовала за нами бесшумным хвостиком и по мере возможности помогала.
Когда кормушка, наконец, была готова, слаженность дала сбой. Водрузить швабру на тумбочку хотелось каждой. Мы привычно вцепились друг другу в волосы. Правда, быстро отцепились – времени на драку совсем не осталось. Втроем придвинули тумбочку, поставили на нее «кормушку», аккуратно, чтобы не опрокинулся поднос, прислонили к стене.
Затаили дыхание, отошли в сторону. Полюбовались делом рук своих. Счастливо выдохнули. В тот же миг швабра, описав красивую дугу, коварно накренилась к перилам. Не будь она прилаженной к рейке «кормушки», то, наверное, свалилась бы на пол. Но тяжелый поднос перевесил деревянную ручку, и, брызнув во все стороны хлебными крошками, конструкция полетела вниз.
Роняли ли вы когда-нибудь с третьего этажа швабру с намертво примотанным подносом на заслуженную активистку дома 17 по улице Ленина тетю Сирун? Не отягощенную личной жизнь тетю Сирун, беззаветно посвятившую себя служению родной пятиэтажке? Патрулирующую денно и нощно палисадник, чтобы дети не топтали цветы? Визгливо ругающуюся на вечно пьяного дядю Володю с первого этажа? Протоколирующую каждую соринку во дворе и по отпечатку подошвы вычисляющую хозяина обуви? Если бы вы хоть раз роняли на тетю Сирун доморощенную кормушку, то знали бы, что ничем хорошим такое необдуманное поведение закончиться не может.
Когда в миллиметре от выдающегося носа дворовой активистки пролетела чудовищная конструкция и с нечеловеческим грохотом развалилась у ее ног, вопль, который испустила тетя Сирун, услышали на том конце света. Подкошенные этим могучим воплем, мы пали ниц и, перебирая по-рачьи лапками, отползли назад, в сторону спасительной балконной двери. Главное было незаметно пробраться в комнату, затаиться где-нибудь в дальнем углу, не дышать, не моргать, раствориться в деталях интерьера. Умереть.
Умереть нам не дали. Сначала во входную дверь требовательно позвонили, потом заколотили чем-то металлическим. На шум из спальни выбежала мама. Углядела наши бегающие глазки.
– Что вы натворили? – прошептала побледневшими губами.
– Этонемы, – фальшиво тренькнула Манька.
– Сейча-а-а-ас иду, – бодро крикнула мама в сотрясающуюся входную дверь, подлетела к нам и затолкала в ванную. – Сидите тихо, понятно? Пикнете – убью.
Мы нащупали попами краешек ванны, сели. Скорбно нахохлились. Манька нашарила в темноте мою руку и тоненько заскулила. Я тут же заскулила в ответ.
– Ш-ш-ш-ш! – зашикала Каринка.
В прихожей тем временем разворачивался тайфун.
– Надя, – верещала тетя Сирун, – любому человеческому терпению приходит конец!
– А что такое? – делала невинное лицо мама.
– Ты еще спрашиваешь, что такое? Где твоя дочка?
– Которая из них?
– Которая вылитый азраил.
– Я попрошу вас!
– Она меня попросит! Это чей поднос?
– Не наш, – быстро ответила мама.
– Как это не ваш? А швабра чья?
– Не знаю. Шваброй я не пользуюсь.
– В смысле – не пользуешься? А как полы моешь?
– Руками.
– Враскорячку?
– Враскорячку, так чище получается. У меня ребенок маленький, приходится каждый день полы протирать. Вот вы ворвались, натоптали. Шумите. Я ребенка укладываю, а вы ей спать не даете.
– А где Каринэ? – сбавила обороты тетя Сирун.
– У тети Розы. А что?
– Точно у Розы?
– Можете сходить и проверить.
– Ладно, – выдохнула тетя Сирун. – Раз это не твоя дочка учинила, значит, Рубик из сорок восьмой. Схожу к ним.
– Сходите.
Когда мама заглянула в ванную, мы с Манькой, крепко обнявшись, безутешно рыдали. Каринка, грозно шипя и обзываясь дурами, поочередно утирала полотенцем наши зареванные лица.
– Что за съезд плакальщиц? – тоном Ба спросила мама.
– Мам, ты прости нас, пожалуйста, – брызнула я слезами в подол маминого платья. – Мы не хотели ничего плохого. Кормушку смастерили. А она возьми и свались вниз.
– А швабру зачем взяли?
– К кормушке приладили. Чтобы выше стояла.
А то ласточки не заметят!