Вокруг юрты, таинственно вращая глазами, кружились три девочки, наряженные в амбарные замки, подковы и другую крупную бижутерию. На ногах у девочек были сикось-накось сшитые «валенки» из грубой мешковины, перевязанные крест-накрест бечевкой. Мешковина, видимо, олицетворяла собой олений мех.
А по краю сцены метался шаман. На голове его красовалась настоящая папаха из овчины, которую неунывающие навурцы замаскировали куриными перьями под шаманский головной убор. На плечах весьма убедительно развевался плед в шотландскую клетку. Шаман подбегал то к одному, то к другому краю сцены, прикладывал ладонь к глазам и призывно выкрикивал в публику: «Эх-йа!!!»
«Эх-йа», – подхватывало сзади лесное зверье из группы поддержки.
«Эх-йа», – откликались девочки в валенках из мешковины и, вращая глазами, выделывали па, от которых кровь застывала в жилах.
На наше счастье, в зале не оказалось ни одного представителя народов Крайнего Севера. Иначе всесоюзного скандала мы бы не избежали.
Глава 8. Манюня празднует Восьмое марта, или Как сделать женский праздник незабываемым
Каждая женщина мечтает о романтике. Ну, там, о принце на белом коне, об алых лепестках роз, застилающих окрестный антураж, о бесконечных комплиментах, которые сыплются, как из рога изобилия. Уж так оно природой заведено, что женщины – охочие до романтики существа. Их хлебом не корми, дай только романтикой насладиться.
Каждый мужчина мечтает о том, чтобы его оставили в покое. Чтобы не требовали скакать на белом коне, наводнять квартиру лепестками роз и сыпать комплиментами. «Ну какие тебе еще нужны комплименты, если я весь уже твой?» – разводит руками мужчина и переключает сериал на футбол.
Вот не знаю, каким местом думала природа, когда создавала этих мужчин. Вот прямо вся в тревожных размышлениях!
А еще знаете чивой? Каждая мама, оказывается, женщина. К этому приходишь не сразу, но приходишь. А каждый папа, оказывается, мужчина. Вот такие удивительные открытия тебя ждут на первом десятке богатой событиями твоей жизни.
Так уж получилось, что мама с папой являли собой классический образец женщины и мужчины. Мама круглые сутки мечтала о романтике, а папа… А папа, как истинный представитель сильного пола, в искусстве делать комплименты мог дать фору только саперной лопатке. Или любому другому брутальному инструменту, предназначение которого – колоть и рубить.
Про таких мужчин у нас говорят – он нежен, как топор. С одобрением говорят!
Мама, как истинная горожанка, более того – единственная дочь в семье, выросла в атмосфере бесконечного обожания и комплименты считала чем-то совершенно естественным. Поэтому попыток склонить мужа к изящной словесности не бросала.
– Ты можешь на людях меня Наденькой называть? – взывала к базальтовому сердцу супруга она. – Что это за обращение такое – жена?
У папы делалось такое лицо, словно ему предложили что-то из ряда вон выходящее. Выйти из дома на каблуках, например. Или накрутить волосы на бигуди.
– Ты с ума сошла, женщина? Какая такая Наденька? Как ты себе это представляешь? Я стою среди мужиков – тут, значит, Роберт, тут Лева, тут Миша, тут Давид – и называю тебя Наденькой?
– Почему нет? Давид же называет свою жену Асенькой?
– Вот и выходила бы замуж за Давида, ясно? А я не могу называть тебя Наденькой! Дома, – здесь папа переходил на громкий шепот, – еще куда ни шло! Но на людях?! Не бывать этому!
– Бердский ишак!
– Носовой волос!
«Бах-бабах!» – и каждый, в сердцах хлопнув дверью, закрывался в разных комнатах квартиры.
Вот и весь разговор.
– Тетя Роза, ну что он за человек такой, – жаловалась как-то зимним вечером мама, – ни тебе комплиментов, ни полета фантазии. Говорю я ему – скажи мне что-нибудь хорошее. Он мне в ответ – хорошая моя. Говорю – нежное скажи. Он мне в ответ – нежная моя!
– Хахахааа!!! – покатилась Ба. – Надя, ты много требуешь от мужчин! Поберегла бы их единственную извилину!
– Доброе слово и кошке приятно! – не унималась мама.
– Добрая моя! – перешла на ультразвук Ба.
Мама какое-то время хмурилась, но потом махнула рукой и тоже рассмеялась – ну очень сложно держать строгое лицо, когда рядом, всплескивая руками, шумно выдыхая и срываясь в тоненький визг, корчится в приступе смеха Роза Иосифовна.
– Если это для тебя так важно, – отсмеявшись, выдохнула Ба, – то, так и быть, я Юрику дипломатично намекну. Меня-то он точно послушается!
У мамы вытянулось лицо. Уж что-что, а дипломатично намекать Ба умела, это дааа! Она дипломатично намекнет, а потом весь город обсуждает ее громоподобные дипломатичные намеки.
Угрозу свою Ба привела в действие буквально через неделю, когда мы с Каринкой пошли после школы проведать Маньку. Она немного приболела и с понедельника пропускала уроки. По дороге заглянули на базар, хотелось купить каких-нибудь гостинцев нашей хворающей подруге. За пятнадцать бешеных копеек, которые мы наскребли в карманах, можно было разжиться полутора стаканами жареных семечек. Или одним большим пирожком с картошкой. Или пучком ранней петрушки, и тогда остались бы целых пять копеек сдачи.
– Если брать пучок петрушки, то на сдачу можно взять полстаканчика семечек, – деловито шмыгнула носом Каринка.
Я замялась. Ну где это видано – приходить к больному с пучком зелени?
– Может, все-таки пирожок взять?
– И полстаканчика семечек! – рубанула воздух рукой сестра.
– Дались тебе эти полстаканчика семечек! Ба потом ругаться будет, что мы снова всякую дрянь покупаем!
И мы, сдержанно переругиваясь, пошли вдоль ряда зеленщиков. Ка– ринка говорила, что наше дело принести семечки, а Ба пусть их выкидывает, если они ей не нравятся, а я ей возражала, что лучше взять что-то толковое, а не семечки, за которые Ба будет ругаться. Что-то толковое обнаружилось в самом конце ряда. Среди больших пучков буйнопахнущего зеленого лука стояла красная эмалированная миска. Из-за невысокого ее бортика робко выглядывали голубовато-белые букетики подснежников.
– Вот, – одними губами выдохнула я.
Каринка какое-то время недоверчиво разглядывала цветы. Потом кивнула:
– Вообще-то можно. И Мане понравится. Только, чур, покупать буду я!
– Да пожалуйста, мне не жалко, – пожала я плечом.
– Щаз торговаться пойду, – шепнула уголком рта сестра, пригладила всклокоченную шапку, одернула куртку, зачем-то встряхнула портфель. Портфель не остался в долгу и издал скрежет внезапно проснувшегося от доисторического сна трактора «Коммунар».
– А чего это у тебя там? – покрылась мурашками я.
– Так, по мелочи. В актовом зале затеяли ремонт, завезли три ящика гвоздей. Вот мы с Изольдой и стырили по чуть-чуть. Там в ящиках много осталось, ты не волнуйся.
– Зачем тебе гвозди?
– Ну мало ли! И вообще не мешай мне, – рассердилась сестра и, подвинув меня рукой, пошла вразвалочку к прилавку. – Здрасссьти, почем букет?
– Двадцать копеек, – словоохотливо откликнулась пучеглазая и круглощекая торговка. – Подснежники совсем свежие, стоять будут долго, а пахнут как! – И, выбрав самый пышный букетик, она ткнула им в нос сестры.
Каринка чихнула и поморщилась.
– Луком пахнут!
– Ну да, но ты не волнуйся, девочка, на воздухе запах лука быстро выветрится.
Сестра порылась в карманах куртки, достала три монетки по пять копеек и положила на прилавок:
– Берем за пятнадцать копеек один букет. Больше у нас все равно денег нет, – и, чуть подумав, добавила: – и не будет.
– Это почему не будет? – всплеснула руками торговка.
– Ну, – вздохнула Каринка, – мы экономить не умеем. Это раз.
– Да, – пискнула я, – сегодня из последних сил пятнадцать копеек сэкономили, и это потому, что Маня болеет.
– И потом, у нас семья большая. Четыре девочки, мама и папа. И все кушать хотят. А зарплата сами знаете какая, – продолжила Каринка.
– Какая? – полюбопытствовала торговка.
– Ну не очень. Маленькая она. И у папы, и у мамы. Вон, папа вообще говорит, что скоро с ума сойдет от нас. Потому что все деньги уходят в унитаз. И больше ни-ку-да!
Торговка хрюкнула, сдернула с головы платок, зарылась в него лицом и задергалась плечами.
– Плачет, что ли? – встрепенулась я.
– А то! – нахмурилась сестра.
Видели бы вы выражение лица Ба, когда мы явились в гости с букетиком подснежников и пучком разнотравья наперевес! Сердобольная торговка собрала из петрушки, укропа и кинзы большой пучок и, не обращая внимания на наше отчаянное сопротивление, вручила нам его со словами: «Пусть папа сегодня меньше переживает».
– Ба, забери себе зелень, а подснежники мы Маньке отнесем, – деловито инструктировала я, доставая с кухонной полки маленькую синюю вазочку.
– Не надо мне вашей зелени, у меня вон в парнике первая зелень пошла, так что отнесите лучше маме. – Ба налила в вазочку воды и вернула ее мне. – Вы идите к Мане, а я вам картошечки пожарю.
Маньке цветы очень понравились. Она периодически зарывалась носом в букет, а потом, откинувшись на подушку, старательно закатывала глаза. Наша подруга уже вполне поправилась и даже выглядела совсем здоровой. Ну, может, чуточку покашливала, но это так, чисто по инерции. Так что нам с Каринкой ничего не оставалось, как сидеть напротив и активно завидовать ей, потому что все дети ходят в школу, а Манюня лежит дома и в ус не дует.
Правда, Манька сказала, что завидовать особо нечему, потому что ей приходится под присмотром Ба два часа играть на скрипке, а потом еще и все уроки делать.
– Зато ты хотя бы высыпаешься, – вздохнули мы.
– Ага, сегодня я вообще в десять проснулась. Представляете, как долго спала?
– Счастливая!
Потом Каринка вспомнила про гвозди, сбегала вниз и вычерпнула из портфеля целую горсть. Пронести добычу наверх не удалось – сестру выдал напускной елейный экстерьер. Ба мигом вычислила ее преступные намерения и прямо-таки обезгвоздила нарушителя спокойствия! Атак мы бы развлекали Маню, аккуратно прибивая ее по кромке пижамы к шкафу, например. Или процарапали бы на кожаной, пупырчатой спинке нотной папки какие-нибудь слова. «Миру-мир», или «Нарка-дур– ка». А чуть пониже – «Сами такие!»