– Я кушать хочу, – канючила Гаянэ.
Мы с Каринкой виновато сопели на пороге родительской спальни. Нам было очень жалко маму, она действительно недосыпала – поднималась в шесть утра, а ложилась поздно ночью. Мама вела в старших классах русский язык и литературу и часто приносила домой большие стопки тетрадей с контрольными диктантами и сочинениями. Вечера напролет она занималась нами, а когда мы ложились спать, стирала, гладила или вязала, а потом еще проверяла тетради учеников. Мы помогали ей, как могли. Если мама затевала стирку раньше, чем мы ложились, я вместе с нею полоскала и отжимала белье. Сначала мы прокатывали его между двумя валиками стиральной машины – я крутила ручку, а мама заправляла отстиранное обжигающее белье в валики, а потом полоскали в ванне, доверху наполненной чистой водой. Далее затягивали белье жгутом и, накручивая с обоих концов, отжимали влагу по возможности до последней капли.
Какое-то время и с приготовлением завтраков получалось справляться самим, в конце концов, мы с Каринкой были уже достаточно большими девочками и вполне могли соорудить бутерброды и заварить чай. Но однажды я чуть не спалила полкухни, и мама строго-настрого запретила нам подходить к плите. А раз уж завтракать всухомятку она нам тоже не разрешала, пугая детским гастритом, то ничего не оставалось, как будить ее ни свет ни заря.
Пока полусонная и недовольная мама жарила омлет и заваривала чай, мы с деланно-скорбным выражением на лицах накрывали на стол.
– Мам, мы ооочень долго терпели, – оправдывалась Гаянэ, – вот когда совсем в зивоте заскворчало, тогда пошли тебя будить.
– Может, все-таки заурчало? – Мама поддела лопаточкой румяный омлет и перевернула его на другой бок.
– Сначала заурчало, потом заскворчало, да так сильно, что ноги вот так – вот так делали, – Гаянэ взобралась на угловой диванчик и мелко затрясла ногами. – Прыставляешь, мам, чуть с голоду не умерли, так ноги дрыгались!
Мама прыснула и окончательно проснулась. Чмокнула Гаечку в кругленькую щечку.
– Это даже хорошо, что вы меня разбудили, а то мне снился жуткий кошмар, – вздохнула она.
– Какой?
Но мама не стала рассказывать, что ей снилось. Она разложила по тарелкам омлет и ушла в ванную комнату – «разговаривать с водой». Этому ее научила бабуля. В Архангельской губернии, откуда она родом, считалось, что вода уносит с собой все печали.
– При этом нужно обязательно соблюдать два правила, – объясняла она, – рассказывать свои горести «бегущей» воде и не проговариваться больше никому. Иначе она обидится и не поможет. Это сейчас все просто – открыл кран и нажаловался о своей беде. В наше время такого не было. Проснешься с утра, или к речке побежишь, или встанешь над дождевой бочкой, зачерпнешь ковшиком воды, льешь тонкой струйкой и рассказываешь. А потом прошепчешь: «Водичка-водичка, унеси мои страхи за далекие берега в темные врата, да закопай в глубоком овраге, да придави тяжелым валуном».
– И помогало? – Мы, затаив дыхание, слушали бабулю.
– Помогало.
Мы с Каринкой как-то уже просили помощи у воды. Аккурат перед творческим вечером в городском доме культуры. Маня на этом концерте должна была сыграть на скрипке, а на нас с Каринкой возложили ответственность исполнить в два голоса песню «Мокац невесты».
В ночь перед выступлением мы не сомкнули глаз. Волновались.
– Давай попросим у воды, чтобы она помогла нам, – предложила сестра.
– Давай, – обрадовалась я.
Мы прокрались в ванную, открыли кран.
– Водичка-водичка, – зашептала Карин– ка, – унеси наши страхи за далекие берега да похорони где бабуля рассказывала, а то мы не помним, чего она там говорила. И сделай так, чтобы мы на концерте выступили лучше всех.
– За Маню еще попроси, – пихнула я ее локтем.
– Да, – спохватилась Каринка, – и чтобы Маня ни разу не сбилась, а то она жаловалась, что плохо выучила пьесу.
Видимо, водичка истолковала наши слова с точностью до наоборот, потому что концерт «удался» на славу – сначала Манюня пиликала на скрипке так, что с потолка кусками сыпалась штукатурка, а потом сестра устроила на сцене форменное светопреставление. Когда ведущий объявил: «Песня "Мокац невесты", Комитас, исполняют сестры Абгарян», – Каринка прыснула.
– Быгага, – покатилась она, – сестры Абгарян!
– А что, надо было нас братьями Абгарян объявлять? – прошипела я.
Мы вышли на сцену, аккомпаниатор взял аккорд, Каринка открыла рот и сорвалась в смех. Пока я драла глотку, пытаясь изобразить двухголосное пение, сестра корчилась от хохота, уткнувшись мне в спину.
Слушатели ликовали, бешено хлопали и требовали исполнения на бис. Я старалась не глядеть в зал – во втором ряду, поджав губы, сидела Ба.
– Никогда больше не выйду петь с тобой, – рыдала потом за кулисами я.
– А нечего объявлять меня сестрами Абгарян, – оправдывалась Каринка.
Ба после концерта назвала нас дегенератками и сказала, что это самый большой публичный позор, пережитый ею за всю жизнь.
Поэтому, когда мама пошла жаловаться воде, мы с сестрой переглянулись и пожали плечами. Каринка быстро соорудила из хлеба, ломтика брынзы и поджаристого омлета бутерброд и украсила его перьями зеленого лука.
– Видала красоту? – повертела она бутербродом у меня перед носом.
– Можно подумать! – фыркнула я.
Гаянэ, нахохлившись, сидела над своей тарелкой. К омлету она не притронулась.
– Ты чего не ешь?
– Я просто рассказываю омлету свои горя, – объяснила она. – Сначала рассказала, как меня в садике Ася за волосы три раза пребольно дернула, а сейчас рассказу, как Каринка громко хрыпела и не давала нам спать. А потом поем.
– Сама ты хрыпишь, понятно? А я храплю! – надвинулась на нее Каринка.
Гаянэ озадаченно уставилась на нее.
– Так я же и говорю – хрыпишь, – засопела она, – умыпалата ты, вот ты кто! Сначала ты хрыпела, а потом Наринка пихалась локтем. И я проснулась. Полезала немнозко, мне стало скучно, и я разбудила Наринку. Мы полезали, послушали твой хрып и, когда заболели уши, решили тебя тозе разбудить. Вот.
– До сих пор звон в ушах стоит, – подтвердила я слова Гаянэ. Каринка отложила бутерброд и полезла драться, но тут из спальни вышел папа, и мы побежали обниматься с ним.
– Несите обратно мои деньги, – пробурчал папа вместо приветствия.
– Все? – расстроились мы.
– Все!
Вчера у папиного друга случился день рождения, вследствие чего папа вернулся домой навеселе и вручил каждой из нас по десять рублей. Мы особо не радовались, потому что по опыту знали – деньги, которые папа раздаривает, будучи подшофе, он обязательно забирает утром. Сегодняшнее утро, увы, исключением не стало.
Пока мы, вздыхая, доставали из копилок купюры, мама ругала отца.
– Сколько раз тебе говорить, что нельзя с детьми так поступать – ты им сначала отдаешь деньги, а потом забираешь.
– Жена! – взвыл папа. – Во-первых, я вчера был навеселе.
– И еще – был навеселе! – не преминула вставить шпильку мама.
– Ууууу, носовой волос! Так вот, во-первых, я был навеселе, во-вторых – я же не все деньги забираю, каждой дам по пятьдесят копеек. Пусть гуляют!
– Ура! – запрыгали мы. – Пятьдесят копеек! Это же две трубочки со сливочным кремом и один коржик!
– Видишь? Они совершенно на меня не обижаются. Правда, девочки?
– Правда-правда, – захлопали мы в ладоши.
– А еще я вам обещаю, что через неделю, в следующее воскресенье, мы обязательно поедем на шашлыки.
– Юра! – Мама чуть не задохнулась от возмущения. – Я же тебя просила заранее детям ничего не говорить!
– А через неделю – это сколько? – встрепенулась Гаянэ. – Чичас или вечером?
– Дочка, тебе уже семь лет, а ты не знаешь, что такое через неделю, ай-ай-ай! – покачал головой папа.
– Ахахаааа!!! – театрально рассмеялась мама.
– То есть шесть лет, – забегал глазами папа.
– Вот сколько мне, – Гаянэ выставила пять пальчиков, – столько и еще половина. Только как это называется, я забыла. Мозет, восемь с половиной?
Нам с Каринкой пора было убираться в детской. Надо поторапливаться – сегодня воскресенье, а значит, Ба жарит пирожки!
– А когда мы поедем на сашлыки? – мучила Гаянэ папу, пока мы пылесосили и протирали пыль.
– Через семь дней. Не завтра, не послезавтра, а через семь дней, – терпеливо объяснял папа. – Ясно?
– Аха, – радостно кивала Гаянэ, – пап, а через семь дней – это си– водни или утром?
– Сейчас воскресенье, – папа понемногу выходил из себя, – завтра будет понедельник, потом вторник…
– Угум, – Гаянэ вскарабкалась на колени отца, – а на сашлыки поедем когда? Чичас?
– Мыееее! – взвыл папа.
– Ян Амос Коменский! – прокомментировала мама.
– Пап, – не унималась Гаянэ, – а послезавтра – это кто?
– Иди спроси у своей матери, – папа попытался спихнуть Гаянэ с колен.
– Ну уж нет, – вскипела мама, – сам эту кашу заварил – сам ее и расхлебывай.
– Кировабадци, – огрызнулся отец.
Когда мы с Каринкой забежали на кухню предупредить, что уходим к Мане, то застали там дивную картину – папа в позе заправского библейского патриарха восседал на угловом диванчике. На одном колене у него сидела Гаянэ, на другом – Сонечка. Сонечка держала под мышкой полбатона и, отколупывая по крохотному кусочку, кормила отца.
– Ам! – требовательно хмурилась она каждый раз, когда папа не успевал вовремя открыть рот. Папа гримасничал, но безропотно ел. Гаянэ не прекращала сыпать вопросами.
– Пап, а сиводни – это вторник или ночью?
– Охох, – вздыхал папа.
– А на сашлыки поедем чичас или возмозным днем? – любопытствовала Гаянэ.
– Жена! – Папа устремил на маму исполненный муки взгляд.
– Ничего не знаю, – отрезала мама, – сам, сам!
Манькин боевой чубчик мы заприметили еще на подступах к ее кварталу. Она в нетерпении переминалась возле калитки, а, завидев нас, побежала навстречу.
– Что-то случилось? – крикнули мы и прибавили шагу.