– Приёмник «Рекорд», – подсказал Перчиков.
«…приёмник „Рекорд“», – написал Солнышкин.
– И слушайте передачи с Тихого океана, – сказал Перчиков, – по которому плавает ваш внук.
«Желаем счастья и здоровья. Матрос парохода „Даёшь!“ Алексей Солнышкин».
Потом он подумал и дописал:
«И его друг радист Перчиков».
Оба они подписались, отправили деньги и вышли на улицу.
Земля перед ними покачивалась, дома покачивались, а ноги медленно вели вверх на сопку, где стоял островерхий домик старого Робинзона.
Солнышкин уже представлял себе, как они встретятся, как, сидя на медвежьей шкуре, будут пить кофе и вспоминать разные приключения…
Но, подойдя к дому, Солнышкин увидел: окна были заколочены, а на двери висел большой ржавый замок.
– Куда делся Робинзон? – волновался Солнышкин. – Что с ним случилось?
– Чудак! – успокоил его Перчиков. – Просто он, наверное, переехал в новый дом. Выбрал себе что-нибудь поуютней этой развалины.
И хотя Солнышкину этот дом очень нравился, он, в общем, согласился с Перчиковым. И они направились в порт.
А по другой стороне улицы шагал счастливый Бурун. Он шёл готовиться к своему последнему рейсу, потому что после него уходил на пенсию – и на работу в цирк. Правда, не укротителем и не дрессировщиком, но он был готов даже расстилать ковёр, на котором будут выступать его любимые медведики!
Неужели всё кончилось?
Вечером, когда усталый от ходьбы Солнышкин прилёг отдохнуть на своём втором этаже, в каюту ворвался Перчиков.
– Дрыхнешь и ничего не знаешь?
– А что? – вскочил Солнышкин.
– Как «что»? Идём в Антарктиду!
Солнышкин так подскочил, что врезался головой в потолок, но даже не обратил на это внимания.
– Не может быть!
– Может! – крикнул Перчиков. – Всё может быть, Солнышкин. Мы везём продукты полярникам!
И друзья бросились обнимать друг друга:
– Да здравствует Антарктида! – крикнул Перчиков.
– Да здравствуют айсберги!
– Да здравствуют пингвины! – ещё громче заорал Солнышкин и с маху сделал стойку на руках.
С этого часа дни помчались наперегонки, как дельфины. Все бегали, суетились, к пароходу подлетали грузовики. В трюмы вносили ящики с консервами и компотом, мешки с сахаром и мукой, сгущённое молоко и шоколад, сухари и галеты.
Солнышкин торопился со всеми, сам себе командовал и сам всё исполнял. Он купил карту, чтобы отмечать маршрут судна, смастерил клетку, в которой решил привезти на Большую землю настоящего королевского пингвина. По ночам он часто вскакивал с постели и, выглянув в иллюминатор, вздыхал: ему снились айсберги! И он совсем не замечал, как к нему исподтишка подкрадывалась беда.
Наступил день отплытия. Пароход «Даёшь!» торжественно вывели на рейд. Солнышкин стоял на вахте у трапа и всматривался в берег. Там махали платочками женщины, инспекторы носились с бумагами, а Моряков получал на берегу последние документы и особо важные распоряжения.
Он должен был подойти к судну на катере, и Солнышкин привязывал к борту красивый капитанский штормтрап. Он завязал его уже на один узел, как вдруг за спиной раздался знакомый возглас:
– О, привет Солнышкину!
Солнышкин оставил трап и оглянулся. С другой стороны, прямо через борт перебрасывая длинные ноги, с маленького буксирного катера кто-то перелезал на «Даёшь!». Нос человека медленно вращался, принюхиваясь к запахам, а глаза уже нашаривали дверь камбуза. И хотя лицо и руки человека были чернее сажи, Солнышкин сразу узнал Ваську-бича. Он вспомнил первую встречу, путешествие по городу и с улыбкой спросил:
– Ну, как компот?
– Ах, Солнышкин! – торжественно сказал Васька. – Я ведь работаю. Работаю, Солнышкин. В жизни, кажется, есть кое-что поважнее компота…
В это время с катера закричали:
– Васька! Васька!
Он кивнул чумазой головой и заторопился:
– Видишь, без Васьки никуда! Лошадиных сил у мотора не хватает. – Он перекинул ногу через борт и улыбнулся: – Будь здоров, Солнышкин! Нас ждут великие дела!
Солнышкин протянул ему свою руку, и вдруг Васька оцепенел: на руке у Солнышкина сверкнул удивительный старинный компас.
– Вот это штучка! – сказала Васька. – Продай!
– Не могу, – ответил Солнышкин.
– Меняю на тельнягу и ботинки.
– Не могу, – сказал Солнышкин. – Не нужны мне тельняшки и ботинки. Компас-то особенный…
– А что? – спросил Васька.
– Да так… Говорят, если правильно живёшь, на север показывает, плохо – вертится из стороны в сторону.
Солнышкин разговорился, а именно в этот момент Моряков возвращался с берега на судно. Он был человек верного слова и держал в руке десять порций сливочного мороженого, которыми обещал премировать Солнышкина.
– Отличный, настоящий матрос! – повторял он.
И как только катер подвалил к борту «Даёшь!», Моряков прыжком повис на штормтрапе и стал подниматься вверх.
«Фьюить!» – свистнуло вверху.
«Фьюить!» – свистнуло второй раз.
– Стойте! – крикнул Солнышкин, но трап уже дёрнулся, узел развязался, и Моряков вместе с десятью порциями мороженого бултыхнулся вниз.
Он тут же вынырнул, но короткая балясина – деревянная ступенька – стукнула его по лбу. Он вынырнул второй раз, но вторая ступенька больно шлёпнула его снова. Солнышкин с ужасом смотрел, как десять раз выныривал Моряков и десять раз ступеньки шлёпали его по одному и тому же месту. Наконец трап свалился совсем, и на поверхности рядом с ним закачалась капитанская фуражка.
– Спасайте! – завопил Солнышкин.
– Человек за бортом! – закричали на катере и бросились на помощь.
Моряков, вынырнув, приоткрыл один глаз, высунул из воды крепкую руку, ухватился за конец каната и в минуту оказался на палубе. С него ручьями стекала вода, на лбу вырастала громадная шишка. Потирая лоб, он бросился в каюту.
«Всё! – подумал Солнышкин. Он побледнел, и его рыжий чубчик стал бледным, как лёд в Антарктиде. Он закрыл рукой лицо. – Вот тебе и Антарктида! Вот тебе и пингвины! Неужели всё кончилось?»
Впереди паруса!
Вокруг Солнышкина собралась вся команда.
– Бедный Солнышкин! – ехидно ухмыльнулся артельщик, которого не успели выгнать из-за срочности рейса.
– Разиня! – сердито процедил сквозь зубы Федькин и отпустил Солнышкину щелчок.
– Ах, Солнышкин, мы все тебя любим, – сказала Марина, будто уже прощалась.
– Ну и ну, отмочил! – вздохнул Перчиков.
А Солнышкин стоял ни жив ни мёртв и думал: «До свиданья, Антарктида, до свиданья, океан!»
– А всё из-за Васьки и ещё из-за этой вот штуки! – с горечью проговорил он и щёлкнул пальцем по крышке маленького бронзового компаса.
– Не мели ерунду, – возразил Перчиков, который никогда не интересовался, что это за компас у Солнышкина на руке. – При чём тут эта коробка?
– А при том, – сказал Солнышкин и выложил Перчикову историю робинзоновского подарка.
– Забавно, – качнул головой Федькин, глядя на компас.
– Всё показывал правильно! А тут, когда я болтал с Васькой, в самую трудную минуту не мог шевельнуться! За штурвалом я стоять не умею, а на компасе – всё правильно. Узлы вязать не умею, а на компасе – правильно. И моряком я ещё не стал – всё равно правильно, – чуть не глотая слезы, говорил Солнышкин.
– Знаешь, – задумчиво перебил его Перчиков, – ты, конечно, прав, настоящим матросом ты ещё не стал, но не беда, Солнышкин, не всё сразу! Самое главное, чтобы работал как следует твой самый надёжный компас. – И Перчиков положил ладонь Солнышкину на грудь, где тихо и грустно стучало его сердце. – А он работал неплохо. И этот бронзовый старичок всё показывал верно.
И тут все увидели, как стрелка маленького бронзового компаса, едва шевельнувшись, твёрдо указала на «норд».
– Жаль только, что случилась вся эта ерунда, – сказал Перчиков и подумал вслух: – А что, если нам всем пойти к Морякову?
Вдруг среди общего крика раздался голос боцмана:
– Солнышкин, к капитану!
Все замерли. Где-то далеко в городе звякнул трамвай, за бортом плеснула волна, и с криком пролетела чайка.
Солнышкин вздохнул, пригладил чуб, поднялся по трапу и переступил порог капитанской каюты.
Моряков ходил взад и вперёд, прикрывая подушкой посиневший лоб.
– Та-ак, – мрачно сказал капитан и повернулся к Солнышкину: – Значит, убить меня захотел?
– Нет, что вы… – грустно ответил Солнышкин.
– Значит, утопить меня захотел?
– Не хотел… – ещё грустнее сказал Солнышкин.
– Опозорить меня перед всем флотом захотел?
– Нет-ет, – покачал Солнышкин головой.
– Так не хотел? – спросил сердито Моряков.
– Нет, – повторил Солнышкин и посмотрел на свои ботинки.
– Ну что ж, раз не хотел – так и быть. Марш на вахту! А шишку я тебе ещё посажу не такую! – погрозил Моряков кулаком и потёр лоб.
– Десять шишек! – раздалось за дверью, и в каюту влетел Перчиков.
– Тысячу шишек! – крикнула Марина и чмокнула Солнышкина, как после долгой разлуки.
Всё это время они стояли за дверью. Солнышкин хлопал рыжими ресницами и не верил своему счастью.
– Марш на вахту! По местам! – сердито приказал Моряков и выглянул в иллюминатор. И вдруг он охнул и запричитал: – Батюшки, батюшки! Мирон Иваныч! – Он прикрыл ладонью шишку и, повернувшись к Солнышкину, крикнул: – Трап! Немедленно парадный трап!
Солнышкин выглянул в дверь и увидел, что к борту подходит катер, а с него машет мичманкой старый добрый Робинзон.
– Батюшки! Мирон Иваныч! Как же так?! Куда?
– В отпуск. В Антарктиду, – сказал Мирон Иваныч и весело улыбнулся.
Робинзон выбрался в плавание. За долгие годы он наконец взял отпуск и решил провести его на пароходе своего прославленного воспитанника.
– А как же дом, хижина, глобус? – крикнул Моряков.
– Всё пошло в музей пионерам, – махнул рукой Робинзон. И подошёл к трапу, который на редкость быстро наладили Солнышкин с Перчиковым.
Моряков осмотрел узел, потрогал его рукой и крикнул вниз: