– Спасать дураков! – сказал Солнышкин.
– Ха! – сказал Перчиков. – Во-первых, не все дураки, а во-вторых, возьмёшься! Сердце не выдержит!
– Выдержит! – сказал Солнышкин.
И тут он увидел встающую на дыбы льдину, по которой среди шахматных фигур метался на четвереньках какой-то малый в курсантской одежде. Фигуры раскачивались и стукали его по спине. Это был Уточка.
– Человек за бортом! – крикнул Солнышкин.
Бросив вниз висевший рядом спасательный круг и оттолкнув Перчикова, он перемахнул через борт сам и, прыгая со льдины на льдину, побежал к терявшему последние силы скульптору.
– Давай руку! – крикнул Солнышкин. – Прыгай ко мне!
Но Уточка только мигал, боясь оторвать руки от качающейся льдины.
– Брось! – крикнул Солнышкин.
Уточка вцепился в льдину ещё сильней. Ближняя фигура покачнулась и с размаху двинула своего создателя по самой макушке, зацепив краем Солнышкина. Изо рта Уточки только вылетело «пых», и он упал. А Солнышкин сказал «ох», но удержался, взвалил на себя курсанта и, перебираясь по льдам, понёс его к пароходу.
Будем учиться, Солнышкин!
Солнышкин не слышал, как его подобрала шлюпка, как Перчиков и Борщик втащили его и Уточку в каюту.
Он сидел в углу, привалясь к переборке, и так громко дышал, что Перчиков бросился за доктором: не случилось ли чего-нибудь у друга с сердцем?
Но примчавшийся Челкашкин приложил к груди Солнышкина ухо, послушал и развёл руками:
– Отличное сердце! Послушайте – там шумит тайга и гудит океан. – И кивком позвал радиста за собой: – Пойдемте, пусть отдыхает!
А когда Солнышкин открыл глаза, перед ним дымилась поставленная Борщиком кружка компота, а рядом снова сидел Перчиков.
В каюте было сумрачно. Наступил вечер, и в иллюминатор, будто спрашивая «Как дела?», заглядывала звезда.
– Ну, как дела? – спросил Перчиков.
– Порядок! Пора за учебники. Экзамены на носу! – сказал Солнышкин.
– Учиться, учиться! – послышался рядом начальственный басок.
В коридоре толпилось полкоманды и сверкали вспышки.
Репортажик готовил срочный репортаж о Солнышкине в газету.
А из-за двери вдруг донеслось:
– Будем учиться, – и мимо со стопкой учебников в руках протопал Плавали-Знаем.
– Но пока есть и другие дела! – сказал Перчиков и показал свежепахнущие ролики недавно проявленной киноплёнки.
Солнышкин схватил их и стал рассматривать на свет.
– Посмотрим? – спросил Перчиков.
– Не посмотрим, а покажем! – сказал Солнышкин.
– Кино? – спросил, заглянув, Плавали-Знаем.
– Шуточки! – сказал Моряков. – Опять шуточки!
– Так масштабные шуточки! – крикнул Солнышкин, вскакивая. – На острове люди ждали кино?
– Ждали! – крикнул Плавали-Знаем. – Ждали!
– Тогда надо показать! – согласился Моряков.
И друзья бросились на палубу.
Всё впереди!
При помощи телепатии или просто сердцем уловили Солнышкин и Перчиков, что думали на острове Камбала, – неизвестно, но на берегу шёл разговор, очень близкий к их мыслям.
– Хоть бы несколько кадров увидеть! – говорили в толпе, смотревшей вслед уходящим пароходам. – А то помогали, помогали.
– А увидим – шиш! – сказал Соскин.
И мохнатые артисты, которые тоже смотрели вдаль, поджав хвосты, обиженно заскулили.
– Да, конечно, хотелось бы посмотреть, – сказал лейтенант Молодцов, надеявшийся увидеть на экране своего Бобика.
Но в небе горели только звёзды. Топала Большая Медведица. А суда уходили.
И вдруг на глазах у всех оба парохода резко изменили курс и, приблизившись к острову, остановились рядом с ним. На мачте «Светлячка» развернулся странный парус – это по просьбе Солнышкина Барьерчик и Упорный натянули большую простыню, а с кормы «Даёшь!», где Перчиков пристроил аппаратуру, на неё полетел длинный яркий луч.
Сначала на экране появился заледенелый «Светлячок», потом на собаках по льдине промчался Васька-мамонт, и на палубе «Даёшь!» раздался радостный шёпот.
– «Зимовка»! Первая серия! – Это почти кричал Плавали-Знаем. Он сидел среди зрителей в шлёпанцах на стопке книг, по корешкам которых ползли названия: «Родная речь», «Арифметика», «Навигация».
Около него, потирая лоб, стоял Уточка, рядом весело хохотал Васька. Но скоро Плавали-Знаем притих и спрятал подбородок в телогрейку – на экране возникла льдина, сидя на которой Плавали-Знаем прогонял Солнышкина: «Вон!»
Вслед за этим по полотну поползли белые шахматные истуканы. Они плыли, как остатки какой-то неизвестной цивилизации, сталкивались, бились лбами, и, прыгая по льдинам, на них лаяли собаки. У одного на макушке качался чёрный кот и быстро сигналил ехидным глазом: «Конец первой серии».
Но вот собаки на экране бросились к детям, и Молодцов с берега закричал:
– Смотрите, мой Бобик!
Потом лейтенант сам пошёл по экрану впереди детей, рядом с ним заковылял пингвин, появился весёлый Морячок, навстречу друг другу, размахивая поварёшками, бросились Борщик и Супчик.
И тогда с берега – с настоящего берега – донёсся крик Соскина: «Звук! Звук!» И все зрители на берегу тоже подхватили: «Звук!»
– Споём! – предложил начальник училища: ему представилась отличная возможность озвучить этот сеанс своей новой песней.
А Солнышкин удивился: какой ещё звук? Какие ещё нужны звуки? Рядом шумели волны, неторопливо приговаривала машина, и уже так близко была родная земля, что, казалось, за ветром слышались шум сосен, всплески таёжной речки и грустное «ку-ку» далёкой-далёкой кукушки.
А навстречу катил океан с гулким хлопаньем парусов, с гудками пароходов, с весёлой перекличкой спутников. Весь мир от палубы до морозных звёзд был полон голосов. Они переполняли пространство, и от их говора хотелось работать, спешить на помощь людям, как Моряков и Перчиков, дружить, как обнявшиеся на экране Супчик и Борщик. Звуков было так много, что казалось, говорила каждая снежинка и звала куда-то самая крохотная звезда. Голоса звали, будили, торопили, и, волнуясь вместе с ними, сердце Солнышкина выталкивало сильные, ритмичные звуки, будто говорило: «Впе-рёд! Впе-рёд! Впе-рёд!» Вперёд к родной земле, вперёд в плавание, всегда и везде вперёд!
Неужели никто этого не слышит? Он оглянулся.
И в этой гулкой тишине что-то вдруг плюхнуло, потом от берега донёсся крик:
– Подождите! Подождите!
И, бросившись к борту, команда увидела, как, сидя на льдине и работая вёслами-руками, к «Даёшь!» гребёт невысокий человечек в нарисованной яркой тельняшке. Морячок догонял свою палубу.
Кино кончилось, а лучи всё летели. Размахивал руками и что-то пытался петь начальник. Но его никто не слышал, так как вся команда под крики «ура!» поднимала на борт верного члена экипажа.
А через несколько минут оба парохода, набирая скорость, быстро шли навстречу вольному океану.
За штурвалом «Даёшь!» что-то напевал ставший на прощальную вахту Бурун.
На штурвале «Светлячка» крепко держал руки Барьерчик.
Выбросив с палубы шпаргалки, Упорный закрашивал в кубрике холодный Уточкин костёр – последний след небывалой зимовки.
За бортом, сталкиваясь друг с другом, качались обломки льдин.
А на носу «Даёшь!» стояли в обнимку Солнышкин, Перчиков и Морячок. Над ними, сообщая что-то таинственное и далёкое, молодо сигналили звёзды, всё сильней и сильней – совсем как молодой капитан – кричал о чём-то родной морозный ветер, и, словно расшифровывая их голоса, Морячок радостно повторял:
– Всё впереди! Всё впереди! Всё впереди!