– А может, по парам разделимся? Чтобы в одном стиле получилось? – это Кулачкова, главная наша активистка. И знает же, подлиза, что Людоедовна обожает работу в парах. Считает её эффективной и развивающей коммуникативные навыки.
– Хорошая идея, Кулачкова! С тебя и начнём.
Все стали выкрикивать, с кем хотят быть. Волнительный момент, прям как на дискотеке, когда включают медляк. Наконец даже самые отсталые нашли друг друга. Без пары остались только Миша Букин и я. Обидно, конечно, но ожидаемо. Я уже приготовилась к сотворчеству, а Мишка вдруг выдаёт:
– Мне пары не досталось!
Жду, что сейчас кто-то выкрикнет:
– Вон же Яковлева свободна!
Молчание.
Ну, думаю, сейчас Людоедовна, любимый учитель, про меня вспомнит:
– Яна с радостью составит тебе пару!
А она:
– Никого нет? Тогда, Михаил, сам.
Вот так. Я – пустое место. Бледная моль. Последняя буква.
Можно, конечно, покрасить волосы. В розовый или голубой, но кого сейчас этим удивишь? У нас полшколы цветных, включая мальчиков. А лысых девочек – ни одной.
В прихожей пахнет гречкой. Значит, мама успела перед работой приготовить ужин. Интересно, как она воспримет? А папа? Лучше не думать. А то решимость тает, как кусок масла на сковороде.
В ютубе по запросу «как побриться налысо» – одни плешивые дедульки, которым нечего терять. Стильные девы, вы где? Кстати, лысый череп выгодно подчёркивает глаза, они сразу огромными становятся. Так я себя подбадриваю. Потом сворачиваю мохнатый коврик и с ногами забираюсь в ванну. Хорошо я придумала. Не придётся ползать по полу и собирать волосы. М-да, волосы. Они у меня до лопаток. Мотаю головой туда-сюда. Щекочут лицо. Жалко? Неа.
– Вж-у-у-у-х!
Над левым ухом пролегла дорожка. Ух, какой у меня сразу дерзкий вид. Как у рокерши! Я смеюсь. Слегка истерично. И снова те же движения, будто расчёсываюсь: вжух, вжух, вжух. Папина машинка бреет идеально. Русые пряди лезут в уши, нос, липнут к ногам, колются. Полная ванна моих волос.
Первое, что я чувствую, – ветер. Он дует на голову и больше никуда. Не знаю, откуда он взялся, в квартире даже форточки закрыты. Может, изнутри? Может, он уже не помещается в моей голове? Маме бы такая версия зашла.
Двойной поворот ключей в замке, стук каблуков, шуршание пакетов. Мама? Я поздно соображаю: «Надо было полотенце повязать. Хоть как-то смягчить удар». Поздно в квадрате, потому что на пороге оба родителя. Падает пакет, по полу катятся апельсины. Провожаю их взглядом. Есть между нами что-то общее…
– Что с тобой, дочь? – это мама.
– Где волосы? – папа.
– Покинули чат! – это я.
В целом, всё обошлось. Покричали – в основном мама. Поплакали – в основном я. И даже посмеялись – это, конечно, папа. Мама взяла с меня клятвенное «больше никогда» и, прихватив из аптечки пустырник, ушла в спальню зализывать раны.
А утром я, человек-яйцо и красная тряпка для прохожих, отправилась в школу. Думала не дойду. Уеду в Голливуд. Играть дочку какого-нибудь гангстера, которая в конце фильма вступается за папу и мочит негодяев из «томсона».
Пялились все. В основном с испугом. Одна Кулачкова смотрела жалостливо, а потом спросила:
– Яна, ты больна?
Я только хмыкнула в ответ. Решила, что официально отвечу на уроке литературы. Там, откуда всё пошло.
– Яковлева, что это?! – завопила Людоедовна с порога.
– Я рада, что вы меня заметили, Элла Людовиковна! – исполнилась я достоинством. – Наконец-то.
Она рот открыла и смотрит выжидательно. А я дальше речь не подготовила, и меня прорвало. Я вывалила всё. И про Мишку с Онегиным, и про Гамлета, и про то, что никто меня не в упор не видел до этого дня.
Самое интересное, на следующий день Кулачкова пришла лысая. Оказывается, ей тоже внимания не хватало. И поэтому она вела себя как выскочка. Никогда бы не подумала. А ещё через день в школе провели собрание для всех классов. Где выступали директриса и завучи. Они все очень просили воздержаться от бритья головы.
– В управлении образования нас за это по головке не погладят, – директриса смутилась и добавила:
– И вообще – скоро зима, а зимой без волос холодно.
Это правда.
Я быстрее мёрзну и по-прежнему чувствую ветер и внутри, и снаружи. Кулачкова тоже. Нас теперь называют Эм энд Эмс. А мы отвечаем: «В любом месте веселее вместе!» И хохочем, сверкая лысинами.
Наталья Корсакова. Счастье
Фамилия у меня Морковкина, и я рыжая. Причём такая ярко-оранжевая, в тугую кудряшку. И ещё конопатая. И глаза серые в коричневую крапинку.
Вот не угадаете, какое мне дали прозвище. Спорим? Думаете: Морковка, Рыжая, Лиса. А вот и нет. Все зовут меня Счастьем. Даже учителя.
Почему? Я бы и сама хотела знать.
Но старшеклассники перед экзаменами всегда забегают: «Счастье, дай пять!» А мне не жалко, всегда хлопнусь ладонью.
Олеся, подружка моя, смеётся: «Ты солнышко, вот к тебе все и бегут. Погреться». Ну какое из меня солнце? Так, светлячок. И то его видно из-за того, что кругом темно.
Сегодня Марь Иванна, наша классная, отозвала меня в сторонку и говорит:
– Настенька, хочу попросить тебя. Ты бы не могла сегодня со мной сходить в больницу?
– Ой, – говорю, – вы заболели?
– Нет-нет. У моей дочери завтра операция. Вот я и хотела… – она замялась. – Чтобы поддержать. Ты же у нас Счастье.
– Марь Иванна, но я же Морковкина.
– Пожалуйста, – и глаза у неё стали такие грустные-грустные, – побудь, пожалуйста, Счастьем.
Как тут отказать?
Пришли мы в больницу, зашли в палату. А дочь Марии Ивановны такая строгая, смотрит на нас и хмурится. Руки глубоко в карманы засунула. А пояс на халате так туго затянут, что и смотреть страшно, вдруг переломится.
– Мама, зачем ты чужого ребёнка сюда привела?
Марь Иванна разволновалась.
– Людочка, это Настя. Помнишь, я тебе про неё рассказывала? Это её Счастьем зовут.
Дочь ещё сильнее нахмурилась.
– Не ожидала от тебя таких суеверий, мама. Немедленно уведи ребёнка.
– Между прочим, – говорю я, – ребёнок сам пришёл, сам и уйдёт. Ему посторонняя помощь не нужна.
Людочка на меня посмотрела и даже удивилась, словно не ожидала, что я говорить умею. Вздёрнула тонкую бровь и на меня уставилась:
– А ты ещё и хамишь.
– Ну, так счастье разным бывает, – я дёрнула кудряшку. Всегда так делаю, когда волнуюсь. – Счастье – это же не только радость. Бывает и грусть, и боль.
– И смерть? – щурится Людочка, отчего её лицо становится злым.
– Ну зачем ты так? – оседает на стул Марь Иванна.
– И смерть, – киваю я.
– Вот уж поддержала, так поддержала, – усмехнулась Людочка.
– А я не поддерживать пришла. Просто принесла счастье. И всё. Теперь оно у вас. И делайте с ним что хотите.
– Что-то у меня ничего не прибавилось.
– А счастье нематериальное. Его на хлеб не намажешь.
– Счастье, говоришь? – Людочка опять сощурилась. – Его не существует. Это просто гормональная реакция организма на раздражители.
– Правильно, – киваю я. – А как ещё материя может почувствовать нематериальное? Вот через эти самые реакции.
– И на всё у тебя ответ есть.
– Ага. Я читаю много.
– Рада за тебя, – Людочка поджала губы. – А теперь, раз я твой нематериальный посыл получила, можешь идти.
– Да легко. Только, – делаю глубокий вдох и сжимаю руку в кулак, – я счастье обратно заберу. Оно вам не нужно.
– Вот как? – Людочка замирает, прислушиваясь к себе. – Это неправильно. Раз дала, пусть будет.
– Зачем оно вам?
– У счастливых людей процент выживаемости после операции выше, – тихо говорит Людочка, и глаза у неё вдруг наполняются влагой. – Не забирай, пожалуйста.
– Тогда счастье перезалить нужно, – я делаю строгое лицо. – Дай пять. В смысле, дайте пять.
Людочка протягивает мне вялую ладонь. Мои пальцы тычутся в неё, как в вату.
– Да не так, – хохочу я. – Чтобы звенело.
И для примера хлопаю в ладоши. Соседи по палате вздрагивают, оглядываются. Людочка пробует снова. Наши ладони соприкасаются с бодрым хлопком.
– Уровень счастья сто процентов! – заявляю я. – Как самочувствие?
Глаза у Людочки сияют.
– Лучше.
– А можно и мне тоже? – спрашивает соседка слева.
– Да без проблем, – и мы хлопаемся ладонями.
– И мне, и мне, – раздаётся за спиной.
– Всем счастья! – хлопаюсь ещё с двумя женщинами. – Теперь у вас полная палата счастья.
Марь Иванна с улыбкой смотрит на меня:
– Спасибо тебе, Настенька.
– Да за что? – удивляюсь я. – Это всё гормоны.
Теперь уже все улыбаются. И даже Людочка.
– Счастье, а ты придёшь завтра? – спрашивает она и немного краснеет.
И румянец ей удивительно идёт.
– Приглашаете?
– Да!
– Тогда приду.
– Я так волнуюсь, – Людочка стискивает тонкие пальцы. – Так волнуюсь. Нет, не так. Я боюсь операции.
– Это было раньше. А сейчас всё по-другому, – я накручиваю кудряшку на палец. – У души ведь только одна полочка. Туда можно положить что-то одно: радость, или надежду, или печаль, или вдохновение. А теперь на полочке вашей души лежит счастье. Большое-пребольшое. Для страха просто нет места.
– А ты откуда знаешь? – Людочка так серьёзно смотрит на меня, будто от ответа зависит её жизнь.
– Оттуда, – делаю многозначительное лицо я. – Ножницы есть?
– Да, – Людочка протягивает мне крохотные маникюрные.
Я лихим движением отчикиваю прядь волос. Все испуганно ахают.
– Ничего страшного, – трясу я кудряшками. – У меня их целая куча.
И протягиваю медную прядку Людочке.
– Это мне? – Она прижимает руки к груди, не решаясь взять.
– Счастье. Материальное, – важно говорю я. – Можно пощупать.
Людочка вытаскивает записную книжку, быстро пролистывает её, находит чистые листы и укладывает прядь туда. Тихо-тихо касается её пальцем. Что-то происходит с её губами, они немного дрожат и как-то пугливо тянутся уголками вверх.