Я прихожу к Сеньке раз в неделю или две. Потому что моя мама всегда говорит: «Он же твой брат, надо общаться». Точнее, сначала она вообще не говорила, что у меня появился брат. И ходила такая грустная-грустная, как огрызок яблока. А потом уже стала говорить, что с братом надо общаться. Даже если это брат наполовинку.
– Ты сам это придумал? – спрашиваю я у Сеньки, глядя на поделку.
– Что, Солнечную систему? Нет, её кто-то другой придумал, – невозмутимо сообщает брат и смотрит на краешек неба, торчащий из-за шторы.
– Да нет же, эту модель.
– А то! – хвастается он.
Иногда, когда меня спрашивают, есть ли у меня братья или сёстры, я даже не говорю, что у меня есть Сенька. Потому что не уверена – вдруг это не считается?
– А Земля где? – спрашиваю я.
– Ты что, не знаешь? – Сенька смеётся, толкая меня в плечо ручками-ниточками, – Земля – третья планета от Солнца.
Путём несложных вычислений отсчитываю третий фрукт от грейпфрута:
– Значит, апельсин? – хмыкаю я.
– Ну, да!
– А почему апельсин?
Сенька вертится на стуле, довольно косясь на своё творение:
– Ну как! Стихотворение есть: «Мы делили апельсин, много нас, а он один». Вот я и подумал. Люди же постоянно Землю делят. Пускай будет апельсин.
Поражённая столь глубокой мыслью у шестилетки, я раскрываю рот, чтобы что-нибудь ответить. Но ко мне глубокие мысли не идут.
– Класс, – наконец, говорю я. – Здорово получилось. Целый мир у тебя в одном апельсине!
Через час, угостившись пастой с кедровыми орешками, которую нам приготовила Сенькина мама, я собираюсь уйти. Мне написала Ксюха – намечается вечер викторин. Не то, чтобы я сильно люблю викторины. Но не торчать же весь вечер с братом? Тем более, если брат наполовинку?
– Мне пора, – улыбаюсь я Сеньке. – Заскочу на следующей неделе, ладно?
Он тут же мрачнеет.
– Ты всегда так быстро уходишь! – жалуется Сенька. А потом обнимает меня за талию и крепко прижимается щекой к моим рёбрам. Он такой худенький и маленький, что я обнимаю его в ответ совсем легонько. Чтобы не поломался.
– Пожалуйста, останься ночевать! Поможешь мне доделать Солнечную систему.
– Мне правда пора, Сень. Не обижайся, – я глажу его по пёрышкам волос и мягко отстраняюсь.
Брат исчезает в своей комнате. И пока я борюсь с пуховиком и шнурками на сапогах, возвращается, спрятав что-то за спиной. Он стоит в коридоре и строит мне глазки с хулиганским очарованием.
– Угадай, в какой руке? – спрашивает Сенька.
– В левой, – не задумываясь, отвечаю я.
Брат вытягивает перед собой ладонь, на которой лежит апельсин, отвечающий за всю планету Земля.
– Вот, я дарю его тебе!
– А как же твоя поделка?
– Мне всё равно доделывать больше не хочется. А у тебя будет целый мир! – Сенька машет мне на прощание и исчезает в своей комнате, чтобы не видеть, как я ухожу.
На улице я вдыхаю холодный воздух. Пахнет снегом и бензином. Сугробы блестят оранжевыми искорками в свете фонарей и фар. Пока жду на автобусной остановке, решаю съесть апельсин. Но есть целый мир как-то жутковато, поэтому я придумываю, что это мисс Оранж. И какая же она? Вечно спешит по каким-то делам и даже не замечает, чего хотят дольки внутри неё. Может быть, они не хотят идти на вечер викторин. А хотят побыть с братом, который хоть и наполовинку, а готов подарить ей целый мир. Кожура завитками новогодних гирлянд падает на снег, который заполнил мусорку почти до краёв. Теперь в воздухе пахнет только апельсином.
– Привет, – говорю я.
Сенька лежит на спинке дивана и листает страницы книжки про космос. Он удивлённо приподнимается.
– Ты же ушла, – говорит брат.
– Нет. Как-то это неправильно, когда Земля не на месте, – я достаю из рюкзака новый апельсин, который купила по дороге назад, и протягиваю Сеньке.
Весь вечер мы настраиваем Солнечную систему. Я накручиваю куски проволоки вокруг крепкого яблочка «голден», изображая кольца Сатурна. За холмом из пластилина мы устанавливаем картонку, на которой рисуем звёзды разных размеров моим лаком для ногтей, светящимся в темноте.
Потом мы выключаем свет и, лёжа на полу голова к голове, смотрим, как на фоне чёрного окна виднеются круглые силуэты фруктов-планет и светятся неоновые звёзды.
Утром я еду в школу прямо от Сеньки.
– Ты чего вчера не пришла? – спрашивает у меня Ксюха в школьной раздевалке.
– С братом была, – отвечаю я и вешаю пуховик на крючок.
– А у тебя брат есть? – удивляется Ксюха. – Сводный?
– Нет, – говорю я. – Родной. По папе.
Анна Фелисити. Попкорн
Я потрошил шкаф, заваливая пол невзрачными футболками и потёртыми джинсами, – искал синюю толстовку с капюшоном. Ту, что отец из Германии привёз. Когда на полках ничего не осталось, меня осенило – наверняка мать её опять постирала! Хотя я просил не трогать. Или, что хуже, не постирала, и толстовка до сих пор среди грязных носков и трусов.
Вот не прёт! Как обычно! Не могло же сразу подфартить во всём, чтобы и Леська согласилась пойти в кино, и дома без сюрпризов.
Толстовка висела на балконе. Всё ещё мокрая.
Расчесав переносицу – всегда так делаю, когда что-то не так, я побрёл в комнату.
Сгрёб одежду и засунул обратно в шкаф, предварительно вытянув рубашку в клетку – не новая, конечно, но сойдёт. Или нет? У меня были большие планы на этот вечер. Я шёл на свидание с самой классной девчонкой из нашей параллели. Три с половиной дня придумывал, как и куда её позвать. Она даже как-то быстро согласилась. Неожиданно легко. Я вообще-то уже пообещал себе, что в случае отказа не сдамся и что-нибудь придумаю. Но не пришлось. И тут такое. Я ещё раз внимательно проинспектировал рубашку, чёрные джинсы и кожаный ремень с большой бляхой. Не совсем понимая, какое впечатление это всё может произвести на Леську. Надо бы, чтоб произвело хорошее. Мне почему-то особенно хотелось этого.
На секунду я представил Леськины зелёные раскосые глазища, ямочку на левой щеке, то, как мы сидим рядом: я как бы невзначай кладу руку на спинку её кресла, чувствую аромат волос, наши пальцы случайно встречаются в большой корзине с попкорном. Попкорн! Я словно броуновская частица хаотично стал носиться из угла в угол, обыскивая рюкзаки, карманы курток и штанов. Наскрёб 128 рублей, 2 евро и пуговицу от пиджака, треснувший брелок с испанским флагом и пару центов. На лбу выступил холодный пот.
– Ма-а, да-ашь тыщу? – выкрикнул я из комнаты, как только услышал шорох в коридоре.
Я понимал, что шансов на успех мало: скорее на даче по весне оживёт засохшая яблоня, чем мать раскошелится, но всё равно попытал счастья. С экрана айфона в меня впились зелёные глазища. Я провёл пальцем по выкрашенной в малиновый пряди.
– Ма-ам?
Тишина. Я кинул на смятое покрывало телефон и, не обнаружив мать, прокрался в прихожую. Обшарил карманы пуховика – ничего. Быстрым взглядом окинул пакеты – из одного выкатились апельсины, сумочки не видно. На кухне засвистел чайник – я вздрогнул, неловким движением скинул шапку – а вот и он. Приложив усилие – железная защёлка погнулась и туго шла, – раскрыл кошелёк, пальцы принялись перебирать купюры. Три сотки и одна пятитысячная. Ну почему? Пять косарей брать палевно, а три сотки… плюс мои – всё равно мало. Купюры чуть не выпорхнули из руки – на кухне зазвонил телефон. Может, отец? Если он прилетит пораньше из командировки, то мать может и подобреть… Вернув всё на место, я на цыпочках приблизился к кухне.
– Ты… ты не можешь… – мать всхлипнула. – А Рома? Как я ему скажу?
Её тонкий, срывающийся голос звучал болезненно. Почти незнакомо. Показалось, кто-то скулит.
Непрошеное воспоминание застигло меня врасплох: мне восемь, мы с пацанами, как всегда, забежали на заброшенную стройку. Мы уже там всё видели, и стало немного скучно, как вдруг мы заметили, что за облитыми белой краской шинами прячется собачонка. Не помню, кто предложил кинуть палку, помню только, что никто из нас не был против. За палкой полетел огрызок от яблока, камень… Дворняжка скулила, но не убегала. А потом я увидел, что она заслоняет собой щенков и как из-за угла выходит мой отец. Думаю, он всё понял, но ничего тогда не сказал.
Мои щёки горели, ладони вспотели. Почему он ничего не сказал?
Я прислонился к стене и стал сильно чесать переносицу, задаваясь одним вопросом: а какой человек мой отец? Вопрос казался непостижимым. Это как вычислить в уме квадратный корень из 786 678.
Зазвенел внезапный дождь из осколков. Чашка? Блюдце? Или всё вместе?
Значит, развод.
Я давно заметил, как к этому всё идёт, но сейчас застыл. Я был не готов. Не знал, что делать. Закрылся в комнате – струсил. «Всё норм? В семь в кино?» – высветилось Леськино сообщение.
Я смотрел в её бесконечно зелёные глаза и больше не мог радоваться. Сбежать из дома казалось предательством. Я этого не хотел. Я мужчина в этом доме. Я стану Мужчиной. Не хотелось врать Леське, но что ответить, тоже в голову не приходило. «Не получится. Прости, непредвиденные обстоятельства», – отправил я ей с сотней грустных смайликов и, собравшись с духом, покинул укрытие. Закатил апельсины с пола обратно в пакет и понёс всё на кухню.
– Маа-м? – предупредил я о своём появлении и робко перешагнул черту, разделяющую кухню и коридор, меня старого и меня нового. – Я тут подумал…
Она стояла у холодильника, сжав едва заметно дрожащие пальцы в замок, я быстро продолжил:
– Прикинь, мы с… одной девочкой в кино собирались. Но возникли… обстоятельства. Непредвиденные. Я подумал: а может, сходим мы с тобой, а? Чё дома сидеть? Только это… с меня билеты, а попкорн с тебя…
Мама стала на цыпочки и поцеловала меня в макушку, приятное тепло захлестнуло, и, расценив её жест как согласие, я поспешил бронировать лучшие места.
Юлия Лукошюте. Вовки
Я склонила голову над учебником биологии и внимательно рассматривала инфузорию-туфельку. Как вдруг раздался странный кашляющий звук, потом удар, хлопок, визг и стук каблуков Инны Николаевны.