Я подняла голову. Перед глазами всё ещё были ворсинки инфузории-туфельки, сквозь которые я увидела прислонённую к зелёной классной доске учительницу биологии. Она в своём зелёном костюме почти сливалась с доской, но её можно было всегда распознать по румяным щёчкам, которые сильно контрастировали с фоном. Сейчас она вся пошла пятнами, громко дышала и хлопала круглыми глазами.
«Я-я-я-ямо-о-о-ов!» – она опять перешла на визг.
Я тоже хлопала глазами и ничего не понимала. Все молчали и кивали на последние ряды. Я повернулась.
Через парту от меня сидел Вовка Белужкин. Он опустил голову и закрыл её своими бледными длинющими ручищами. Через парту от него сидел и тоже лёг на парту, запустив руки в косматую шевелюру и не моргая смотрел вперёд Вовка Ямов.
Опять…
Катька наклонилась ко мне и быстро, громким шёпотом сказала: «Ты со своей инфузорией-тапкой весь цирк пропустила! Ямов опять Белугу доставал, ну тот выбесился и зашвырнул стул в училку! Прикинь, умора, да?! Николаевна сто пудов ща пойдёт к директору, вызовут родаков, и контрольной не будет. Да отлипни ты уже от тапки этой!»
Стул? Это вот этот вот тяжеленный стул с металлической спинкой и ножками? Бросить? Через 7 парт? Я его с трудом поднимаю, когда надо подмести класс, а тут бросить…
Я сочувственно посмотрела на Белугу.
Катька больно ткнула меня в бок: «Ой, да чё ты его жалеешь. Сам виноват. Дебил».
Конфликт двух Вовок уходил корнями аж в третий класс. Вовка Ямов всегда был мелким, ершистым, с вечно заросшей головой, маленькими, близко посаженными глазами, грыз ногти, постоянно оттягивал вниз свою затасканную толстовку «Nirvana» и смешно закидывал рюкзак за спину, тот вечно сползал с узких плечей и висел где-то в районе попы. Вовка – не из самой хорошей семьи. Его мама всегда была уставшей и какой-то серой. Все жалобы она слушала на автомате, молча кивала и уходила с Вовкой, не забыв дать ему подзатыльник.
Вовка Белужкин был его полной противоположностью. Долговязый, бледный, почти белый, с неровно подстриженными волосами, как будто их обкромсали тупыми ножницами. Он постоянно пытался сделать причёску ровнее и тщетно приглаживал огрызки руками. Мама Вовки – какой-то важный инженер в толстых очках, ей некогда ходить в школу. Заступается за Белугу бабушка. Стройная и неконфликтная женщина.
Инна Николаевна вылетела из класса. Через пять минут влетела уже с Марией Викторовной. Обе качали головами, смотрели на вмятину в доске, на поломанный стул. Потом забрали Вовок под гудение одноклассников и ушли, прошипев, чтобы мы сидели тихо.
«Класс! До перемены можно ничё не делать, – Катька расплылась в улыбке и достала бутер с сыром, завёрнутый в салфетку. – А ты читай про эту инфузорию-тапку, читай-читай!» – Катька кивала головой и тыкала жирным пальцем в обложку учебника.
Я вздохнула. Вовок было ужасно жаль. Я как-то понимала всё, видела, но почему-то никто не хотел решать их конфликт глубже. Всем как будто было наплевать. Ну вот, Викторовна, как обычно, вызовет маму Ямы, бабушку Белуги. Испортит всем настроение, ребятам будет стыдно, маме Ямова всё равно, бабушке Белужкина некомфортно. Им пригрозят тем, что выгонят из школы. И всё. А завтра начнётся всё по новой.
Вовка Белужкин ведь хороший! Интересный. Мы с ним говорили. Он мне сказал, что любит троллейбусы, автобусы и метро. Я сначала подумала, что он их модели коллекционирует. Но нет! Ну, например, город Уссурийск. Вовка знает, когда там появился первый автобус, по каким линиям ходил, а какие закрылись и почему. То же самое с метро, трамваями. Я и не думала, что у человека такое хобби может быть!
Вот бы ребята узнали тоже. Но Вовка сказал им не говорить. Засмеют, сказал, рюкзак отберут, отфутболят на школьный двор, ему потом от папы-рейсовика влетит, что он тряпка.
Я вообще в классе всё про всех знаю и всех понимаю. Понимаю, почему каждый вот такой. Но пока не знаю, как сделать так, чтобы все вместе дружили, а не друг против друга, как кошка с собакой против повара.
Вовка Ямов тоже хороший, сообразительный очень! На истории всегда умеет так выкрутиться, не читая параграфа! Ну это же талант. Но ему об этом никто не говорит, а мне он не поверит…
Я вообще считаю, что Вовки могли бы стать лучшими друзьями… Но кто ж меня слушать будет?
Катька мне всё время говорит: «Носикова, ну, какое тебе дело? Чё ты нос свой суёшь куда не просят? Пусть Белужкин сам разбирается. И вообще, раз бьют – значит, он слабое звено. Усекла?»
«Нет, Козлова, не усекла».
Я выбежала из класса за Вовками, я чувствовала, что именно сегодня должна сделать что-то важное и нужное.
Вовки стояли по разные стороны от кабинета директора. Ямов ковырял штукатурку на стене, а Белуга запрокинул голову и разглядывал потолочную лепнину.
Скрипнула дверь, вышла Мария Викторовна и сухо выдала:
– Белужкин, бабушка сейчас придёт. Жди. Ну а ты, Ямов, можешь возвращаться на урок. Мне сказали, что мать твоя опять в больнице.
Ямов побледнел и обмяк. Натянул рюкзак на плечи и развернулся, чтобы уйти.
– Мария Викторовна! А можно мы с Белужкиным и его бабушкой сходим к маме Ямова? – Я услышала, как мой голос разнёсся по пустому коридору, и густо покраснела.
– А? – растерялась директор.
– Ну, Вовка мне утром сказал, что папа в командировке снова, дома никого. Так можно? – Я врала на чём свет стоит и краснела ещё гуще.
Уши горели, ладошки вспотели.
– Ждите бабушку Белужкина, как она решит, так и будет. Некогда мне тут с вами возиться, – Мария Викторовна скрылась за дверью.
Белужкин выпучил на меня глаза и одними губами спросил:
– Зачем?
– Я не знаю. Но так надо, – сказала я сквозь зубы.
– Яма, сходить с тобой? – из-за моей спины послышался голос Вовки Белужкина.
Ямов оторвался от штукатурки, повернулся к нам, моргнул, и из его глаз полились ручейки слёз.
– Не дрейфь. Я уговорю бабулю.
Екатерина Залесская. Я крутая!
– Ты не понимаешь! Надо быть другой. Как бы тебе это объяснить, – Дашка посмотрела на потолок, словно искала на нём ответы. – Это когда ты популярная, все хотят с тобой сидеть, на ДР приглашают в первую очередь, а не потому, что кто-то не пришёл… Ну ты поняла?
– Не очень, – я уставилась на Дашку, в носу слегка щекотало. – Ты не хочешь больше приходить ко мне в гости? И вообще… дружить…
Последнее слово прозвучало крикливо, будто я чайка и пытаюсь докричаться до подруги.
– Ой, Мила, ну ты как всегда. Я этого не говорила. Просто ты каждую перемену бегаешь за мной, как хвостик, а я хочу с другими тусить. Они крутые, понимаешь? Я тоже хочу быть крутой! – Дашка размахивала руками и была похожа на ветряную мельницу.
Я следила за её движениями и пыталась понять, в чём измеряется крутость.
Потом мы пошли на обед. Дашка подсела за столик к Амалии, Саше и Карине. Я поплелась в конец столовки к Василисе. Она радостно залепетала:
– А ты чего не с Дашкой? А хорошо даже. Садись сюда. Я сегодня хочу прогуляться после школы, ты… может, тоже…
Последние слова Василька, как мы её за глаза называем, тихо прошептала. И, наверное, в другой день я отказалась бы: нам с Дашкой она всегда казалась какой-то детской и несуразной. Будто в школу Васильку отдали лет на пять раньше положенного и у неё ещё детство в попе гуляет. Но я ответила:
– А давай.
Василька так обрадовалась, что разлила компот себе на штаны, запульнула котлету под стол, а потом ещё и наступила на неё. Тут должен быть смайл «рука-лицо», если вы понимаете, о чём я.
После школы мы попёрлись на детскую площадку. Я каталась на качелях, да-да, они меня ещё выдерживают. И пока Василиса бурно рассказывала про хомяка Хомку, который вчера у неё сбежал, а потом оказался в стиральной машине и его чуть не постирали, я думала про то, что сказала Дашка.
Быть крутой – это как? Понятно, что я в своих очках претендую только на роль «ботана», но, мне казалось, это уже пережитки прошлого и, в принципе, сейчас многие носят очки.
А может, мне надо как-то лучше шутить? Точно, вспомнила, что Дашка говорила, что я не понимаю пранков. Да я их понимаю, просто мне не смешно, когда Сашка и Карина взяли телефон у Васильки, наснимали там дурацкие ролики и отправили их в Тик-Ток. Потом Василька ревела и не знала, как их удалить.
– Приветы! – Гарик прошмыгнул перед качелями так, что я чуть не врезалась в него.
– Ты дурак или тебе жить надоело? – заорала я, пытаясь остановить качели.
– А твой Вовчик тебе изменяет! – прогоготал Гарик и побежал к Васильке, видимо, тоже какую-нибудь гадость сказать.
Да-да, у меня есть любовь… ну, как парень, типа. Мы только по телефону общаемся, переписываемся. А вот вживую не очень получается. Это же тоже, наверное, круто? Не то, что мы не умеем при встрече говорить, нет, конечно. А то, что у меня есть парень.
Я прокричала Васильке «пока» и поплелась домой.
А дома меня прорвало. Обидные слова Дашки про «бегаешь как хвостик» застряли в голове, звенели в ушах и прыгали перед глазами. Хорошо, что дома никого не было: очень не хотелось рассказывать о своей «дружбе». Только если ему…
Тонкая ламинированная обложка с надписью «Diary» перелистнулась. На чистом листке я сделала первую запись:
Сегодня, 5 мая, я решила стать крутой.
План по достижению крутости:
1. Заменить очки на линзы или сделать модную оправу;
2. Пересмотреть свои шмотки.
Я уже давно прошу маму сходить на шопинг, а она всё говорит, что у меня полно одежды. И ничего, что там почти всё, что она покупала без меня!
3. Больше шутить и смеяться над чужими шутками. Я даже загуглила несколько приколов, попыталась их запомнить.
4. Скачать на телефон «Роблокс», «Фортнайт». Чаще появляться в сети. Дашка как-то посмеялась, что у меня, наверное, олды телефон забрали: всё время с книжкой на перемене сижу.
5. Проколоть уши. Да, я тот самый динозавр, который ещё к двенадцати годам не проколол ни одной дырки в ухе. У Амалии их уже четыре или пять, даже в хрящике ушном. А мне и без этих дырок хорошо живётся.