намекают на редуктивный уровень, а такие термины, как психические состояния, личность или Я, подразумевают эмерджентный конечный продукт. Согласно философу Уолтеру Глэннону, «хотя мозг порождает и поддерживает психические состояния, он их не определяет, и это оставляет достаточно места для того, чтобы индивиды „проявляли волю быть“ посредством своего выбора и поступков». «Личность, – заключает он, – формируется мозгом, но не идентична ему». Нейробиолог Майкл Шадлен пишет, что эмерджентные состояния имеют особый статус «вследствие их возникновения в качестве сущностей, осиротевших в силу утраты причин и следствий, приведших к их воплощению в нейронных механизмах» (курсив мой. – Р. С.). Адина Роскис в этой связи пишет: «Объяснения на макроуровне не зависят от истинности детерминизма. Тех же аргументов достаточно, чтобы обосновать, почему в детерминированном мире субъект все-таки делает выбор и почему несет за него ответственность»{223}.
Это создает важную дихотомию. Философы, интересующиеся этим вопросом, говорят о «слабой эмерджентности», когда независимо от того, насколько красивым, замысловатым, неожиданным и адаптивным является эмерджентное состояние, оно все равно ограничено тем, что могут и чего не могут его редуктивные кирпичики. Слабая эмерджентность противопоставляется «сильной», то есть состоянию, возникающему из микроуровня, которое больше не выводится из него даже пошагово, как в хаотических системах.
Авторитетный философ Марк Бедау из Колледжа Рид считает, что сильная эмерджентность, которая может творить чудеса по части свободы воли, близка к теоретически невозможной[187]. Заявления о сильной эмерджентности «усугубляют обычное беспокойство, будто эмерджентность позволяет получить нечто из ничего», что «тревожно смахивает на волшебство»[188]. Влиятельный философ Дэвид Чалмерс из Нью-Йоркского университета тоже высказался по этому поводу: он считает, что единственная вещь, которую с натяжкой можно классифицировать как случай сильной эмерджентности, – это сознание; с ним дискутирует другой крупный специалист в этой области, физик из Университета Джонса Хопкинса Шон Кэрролл, который полагает, что, хотя сознание – единственная реальная причина интересоваться сильной эмерджентностью, оно все же не является ее примером.
Поскольку роль сильной эмерджентности (и, в частности, ее роль как источника свободы воли) как минимум ограничена, нам остается слабая эмерджентность, которая, по словам Бедау, «отнюдь не универсальный растворитель». Вы можете сойти с ума, но не можете выйти из мозга; какими бы крутыми с точки зрения эмерджентности ни были муравьиные колонии, они все-таки муравьиные и ограничены возможностями отдельных муравьев, а мозг, как ни крути, состоит из клеток мозга, которые функционируют как клетки мозга{224}.
Если только вы не прибегнете к еще одному трюку в попытке вытянуть из эмерджентности свободу воли.
Входные ворота последней ошибки – это мысль, будто эмерджентное состояние может обратиться назад и изменить природу составляющих его кирпичиков.
Все мы знаем, что перестройка на уровне кирпичиков способна изменить эмерджентный конечный продукт. Если вам ввести много копий молекулы, активирующей шесть из четырнадцати подтипов серотониновых рецепторов[189], на макроуровне вы, скорее всего, погрузитесь в мир образов, недоступных восприятию окружающих, и, может, на вас даже снизойдет какое-нибудь «религиозное» откровение. Если резко понизить количество молекул глюкозы в крови человека, то на макроуровне он с трудом сможет вспомнить, когда Гровер Кливленд занимал пост президента – до или после Бенджамина Гаррисона[190]. Даже если считать сознание ближайшим к сильной эмерджентности феноменом, введите человека в бессознательное состояние, впрыснув ему молекулу вроде фенобарбитала, и вы продемонстрируете, что оно и близко не свободно от своих структурных элементов.
Прекрасно, мы все согласны, что изменение на микроуровне может повлечь за собой изменения на эмерджентном макроуровене. Обратное, конечно, тоже верно. Сядьте и нажмите кнопку А или Б: то, какие моторные нейроны прикажут мышцам вашей руки сдвинуться в ту или иную сторону, решит эмерджентный макрофеномен, который мы называем эстетическим чувством, – это если вас спрашивают, какая картина нравится вам больше – портрет женщины эпохи Возрождения с загадочной полуулыбкой или изображение банки с супом Campbell. Ну или нажмите кнопку, указывающую, кто из двух людей, по вашему мнению, с большей вероятностью отправится в ад, или какой из двух мюзиклов – «Зовите меня Мистер» (1951) или «Зовите меня Мадам» (1953) – самый невразумительный.
Исследование 2005 г., посвященное социальному конформизму, дает нам особенно яркий и убедительный пример того, как эмерджентный уровень манипулирует редуктивными функциями отдельных нейронов. Усадите испытуемого и покажите ему три параллельные линии, одна из которых явно короче остальных. Спросите его, которая короче, и он без всяких сомнений даст правильный ответ. Но поместите его в группу, все остальные члены которой (тайно работающие на экспериментатора) называют самой короткой ту, что длиннее, – и, в зависимости от контекста, шокирующая доля участников заявит: да, эта длинная линия и есть самая короткая. Подобная конформность бывает двух типов. Первый тип «с волками жить, по волчьи выть» – публичная или внешняя конформность. То есть вы знаете, какая линия короче, но присоединяетесь к большинству, чтобы не выделяться. В этом случае активируется миндалина – как отражение тревожности, заставляющей вас соглашаться с неверным, вы это точно знаете, ответом. Второй тип – это личная или внутренняя конформность, когда вы больше не доверяете себе и действительно верите, что каким-то странным образом ошиблись, а все остальные и в самом деле правы. В этом случае активируется еще и гипоталамус, играющий центральную роль в научении и запоминании, – конформность пытается переписать историю и заменить увиденную вами картинку. Но что еще интереснее, активируется и зрительная кора: «Эй, нейроны, та линия, которую вы по глупости поначалу посчитали длинной, на самом деле короткая. Ну, сейчас-то вы, наконец, прозрели?»[191]{225}
Подумайте вот о чем: когда должен активироваться нейрон зрительной коры? Если погрязнуть в деталях, которые вполне можно было бы и опустить, то это происходит, когда фотон света поглощается родопсином, хранящимся в мембранах так называемых дисков фоторецептивных клеток сетчатки, в результате чего меняется форма белка, изменяются трансмембранные потоки ионов. Это уменьшает выделение нейромедиатора глутамата, вовлекает в работу следующий нейрон в цепи, запуская последовательность, которая в итоге вызывает потенциал действия в нейроне зрительной коры. Сплошной редукционизм снизу доверху.
Но что происходит, когда в дело вмешивается внутренняя конформность? Тот самый механически действующий маленький нейрон зрительной коры активируется под действием макроуровневого эмерджентного состояния, которое мы называем потребностью в принятии, – состояния, построенного на нейробиологических проявлениях чего-то типа культурных ценностей, желания понравиться, шрамов, оставленных на самооценке подростковыми прыщами, и так далее[192]{226}.
Итак, некоторым эмерджентным состояниям присуща нисходящая причинно-следственная зависимость: они могут изменить функции редуктивного уровня и убедить нейрон, что длинное – это короткое, а война – это мир.
Ошибка здесь заключается в предположении, что как только муравей присоединяется к тысяче других в поисках оптимального маршрута кормления, нисходящая причинность внезапно одаряет его умением говорить по-французски. Или что амеба, вливаясь в колонию слизевика, отыскивающего маршрут в лабиринте, становится зороастрийцем. И что одинокий нейрон, который обычно подчиняется силе притяжения, перестает ей подчиняться, как только объединяется со другими нейронами, порождающими некий эмерджентный феномен. Ошибка верить, что строительные блоки работают иначе, становясь частью эмерджентной системы. Это равносильно идее, что, если собрать вместе много молекул воды, эмерджентная «мокрота» заставит молекулы изменить свою природу и состоять не из двух атомов водорода и одного кислорода, а из двух атомов кислорода и одного водорода. Но сам смысл эмерджентности, вся ее неотразимая прелесть в том и состоит, что эти несуразно простые маленькие строительные блоки, знающие лишь несколько правил взаимодействия с непосредственными соседями, остаются точно такими же несуразно простыми, когда, объединив силы, обходят на повороте урбанистов в деловых костюмах. Нисходящая причинность не наделяет строительные блоки сложными навыками; она всего лишь определяет контекст, в котором они выполняют свои несуразно простые функции. Отдельные нейроны не становятся беспричинной причиной, бросающей вызов гравитации и генерирующей свободу воли только потому, что взаимодействуют со множеством других нейронов.
А в основе системы убеждений этого подвида поборников свободы воли как раз и лежит представление, будто эмерджентные состояния и в самом деле могут изменять функции нейронов и что на этом-то их умении и зиждется свобода воли. Это предположение, что эмерджентные системы «имеют базовые элементы, которые ведут себя по-новому, когда работают как часть системы высшего уровня». Но каким бы непредсказуемым ни было эмерджентное свойство мозга, нейроны, становясь частью сложной структуры, не освобождаются от своей истории