Причина, по которой у меня в голове никак не укладываются взгляды Кейна и Цзе, а также аналогичные взгляды других философов, заключается в том, что я, хоть убей, не могу понять, как должен работать такой спуск вниз и вмешательство в микроскопическую неопределенность в мозге. Я не могу думать про информацию, которая одновременно и является силой, и не является ею, не вспомнив о пироге, который одновременно и цел, и съеден. Когда Кейн пишет: «В нашем сознании возникает напряжение и неопределенность в отношении того, что следует предпринять… что отражается в соответствующих областях нашего мозга движением прочь от термодинамического равновесия», мне неясно, что подразумевается под «отражением» – причинно-следственная связь или корреляция{267}. Более того, мне неизвестен ни один биологический механизм, который объяснял бы, как необходимость принять сложное решение вызывает термодинамический дисбаланс в мозге; как можно «возбудить» хаос в синапсах; почему хаотический и нехаотический детерминизм отличается чувствительностью к квантовой неопределенности, возникающей в масштабе меньшем на много-много порядков; может ли нисходящая причинность, заставляющая квантовую случайность питать непротиворечивость чьих-то жизненных выборов, делать это, отбирая электроны, которые будут запутываться друг с другом, сколько тут возникает нелокальности во времени и обратного перемещения в нем и могут ли перекрывающиеся облака вероятностей распространиться так широко, чтобы, например, не моторная, а обонятельная кора водила вашей рукой, когда вы подписываете чек. Это уже не тот вопрос, который я постоянно поднимаю, – «покажите мне нейрон, инициирующий целостное, согласованное поведение без всякой причины, и тогда мы сможем серьезно поговорить о свободе воли». Тут вопрос стоит следующим образом: «Покажите мне, как нейрон это делает по причинам, которые выдвигают эти ученые». Что мы здесь имеем, так это невразумительную версию маловероятной сильной нисходящей причинности.
Поверьте, я изо всех сил стараюсь не показаться язвительным и проявить уважение. Я бы наверняка не сдержался, если бы мне пришлось рассуждать на такие заумные философские темы, как агнотология, мерология или философия математического антиреализма. Тем не менее, мне кажется, что эти защитники свободы воли возмущенно говорят: «Мы не утверждаем, что квантовая неопределенность генерирует наши свободно выбранные решения без всякой причины. Мы говорим, что квантовая неопределенность делает это по волшебным причинам»[229].
Предполагая, будто фундаментальная неопределенность в работе Вселенной может лежать в основе феномена свободы воли, ответственности и нашего священного чувства собственной субъектности, только очень странные чудаки станут ссылаться на броуновское движение пылевых частиц.
Квантовая неопределенность обладает странностью сверх всякой меры, и как, по легенде, сказал бог физики Ричард Фейнман, «если вы думаете, что понимаете квантовую механику, значит, вы не понимаете квантовую механику»[230].
Предположение, что квантовые события способны влиять на взаимодействие таких объектов, как ионы, например с ионными каналами или рецепторами в нервной системе, вполне правдоподобно, и может быть, это даже так и есть.
Однако нет никаких оснований считать, что подобного рода квантовые эффекты способны преумножиться в такой степени, чтобы повлиять на поведение, и большинство специалистов в этой области полагают, что такое вообще невозможно – квантовая странность не настолько странная, а квантовые эффекты при увеличении масштаба размываются теплым и влажным декогерирующим шумом мозга.
Но может квантовая неопределенность дотянуться до поведения или не может, это не решает главной проблемы: все, что она в состоянии породить, – это случайность. Вы действительно готовы утверждать, что в основе свободы воли – феномена, которым оправдывают награду и наказание, – лежит случайность?
Способы, какими нам предлагается воспользоваться случайностью, отфильтровать ее, инициировать или вмешаться в нее в достаточной степени, чтобы создать свободу воли, выглядят довольно неубедительными. Если детерминированный индетерминизм – это прочное основание для свободы воли, то тогда и посещение занятий по актерской импровизации – это прочное основание, как сказал бы Сартр, для веры в то, что все мы обречены быть свободными.
Редукционизм – великая вещь. С пандемией гораздо лучше справляться, секвенируя ген белка вирусной оболочки, чем пытаясь умилостивить мстительное божество подношениями из козьих кишок. Но и у редукционизма есть свои ограничения, и, как показали революции хаотичности, эмерджентности и квантовой неопределенности, все самое интересное в людях не поддается чистому редукционизму.
Отказ от редукционизма влечет за собой всевозможные революционные, освобождающие последствия. Нам может открыться, что восходящий коллективизм, построенный на взаимодействии соседей и на случайных контактах, потенциально может сокрушить нисходящий авторитарный контроль. Что в таких обстоятельствах наиболее ценными оказываются не узкие специалисты, а универсалы. И то, что кажется нормой, при ближайшем рассмотрении оказывается недостижимым; вместо этого реальность странно и апериодически колеблется вокруг платоновского идеала. Что нормы – это о том, как быть нормальным, что бы там ни говорили крутые ребята; совершенства, к которому мы стремимся и которого не достигаем, в реальности не существует: норма – это даже не точное описание, и уж точно не предписание. И, как я часто с грубой прямотой говорю своим студентам, если вы можете объяснить нечто потрясающее по сложности, адаптивности и красоте без необходимости ссылаться на план, то и на планировщика ссылаться не обязательно{268}.
Но, несмотря на вдохновляющую мощь антиредукционистских революций, это не материнское молоко, питающее свободу воли. Антиредукционизм не означает, что составных частей нет, или что они работают иначе, когда их становится много, или что сложные вещи порхают сами по себе, оторвавшись от элементов, из которых состоят. Непредсказуемая система вовсе не заколдованная система, а магическое объяснение – вовсе не объяснение.
10.5Интерлюдия
Почему человек совершил некий поступок – подлый, благородный или какой угодно в промежутке? Из-за того, что случилось секунду назад, минуту назад и так далее. Краткий вывод из первой половины книги: биологические детерминанты нашего поведения растянуты во времени и в пространстве – и откликаются как на события, происходящие с вами прямо сейчас, так и на события, имевшие место по другую сторону земного шара, или на те, что сформировали ваших предков столетия назад. Эти влияния труднопостижимы и глубоко скрыты, и незнание тайных сил, формирующих нас, побуждает заполнять вакуум историями про субъектность. Еще раз повторю это уже навязшее в зубах определение: мы не более и не менее чем сумма всего того, что не поддается нашему контролю, – биологии, окружающей среды и их взаимодействия.
Самое важное, что нужно запомнить: ни один из этих источников поведения не определяет его в отрыве от остальных. Они слиты воедино – эволюция создает гены, которые несут на себе эпигенетические маркеры раннего окружения; гены кодируют белки, которые при содействии выделяющихся в тех или иных условиях гормонов работают в мозге, формируя вас. Непрерывный континуум, не оставляющий между научными дисциплинами трещин, куда можно было бы втиснуть какую-никакую свободу воли.
Поэтому, как уже говорилось в главе 2, не имеет значения, что показывают и чего не показывают либетовские эксперименты; не имеет значения, когда возникло намерение. Важно лишь, откуда это намерение взялось. Мы не можем захотеть не хотеть того, чего хотим; и не имеем права утверждать, будто везение и невезение выравниваются со временем, поскольку гораздо более вероятно, что со временем они будут расходиться всё сильнее. Невозможно игнорировать чью-то историю, поскольку мы и есть наша история.
Более того, как следует из главы 4, биологические черепахи следуют друг за другом до самого низу в отношении всего, чем мы являемся, а не только каких-то отдельных наших качеств. Не может такого быть, чтобы наши природные свойства и способности были сделаны изо всяких наукообразных вещей, а характер, сила воли и несгибаемость поставлялись в комплекте с нематериальной душой. Черепахи тут повсюду, и, когда вы оказываетесь на распутье, где приходится выбирать между простым выходом и трудным, но правильным, ваша лобная кора и все остальные части мозга работают так, как их запрограммировали события, случившиеся секунду, минуту назад и так далее. Именно по этой причине мы, как бы ни старались, не можем повелеть себе иметь больше силы воли.
Более того, этот непрерывный континуум биологии и среды, формирующий нас, не оставляет места и для новых лазеек для свободы воли, приоткрытых революциями, о которых мы говорили в главах 5–10. Да, хаотичность, может, и пронизывает все самые интересные вещи в мире – клетку, орган, весь организм, общество. И, как следствие, в мире полно крайне важных вещей, которые невозможно предугадать, которые мы никогда не сможем предсказывать. И тем не менее каждый шаг в развитии хаотической системы детерминирован, а не взят с потолка. И да, если взять много простых составных элементов, которые взаимодействуют друг с другом простыми способами, и позволить им взаимодействовать, возникнет потрясающе адаптивная сложность. Но все эти составные части останутся ровно такими же простыми, они не смогут выйти за пределы своих биологических ограничений и не создадут ничего волшебного вроде свободы воли – кирпич, может, и хочет стать чем-то красивым и элегантным, но он всегда остается кирпичом. И да, похоже, что на субатомном уровне происходят по-настоящему недетерминированные события. И все равно, не может быть такого, чтобы странность этого уровня вскарабкалась на самый верх и повлияла на поведение; а кроме того, если вы основываете ваше представление о том, что значит быть свободным, волевым агентом, на случайности, у вас проблемы. Как и у людей, вас окружающих; есть какое-то неприятное чувство, когда предложение вдруг заканчивается не так, как вы ожи… рение. То же самое касается поведения, которое носит случайный характер.