Как показывает повседневная жизнь, заседания судов присяжных, школьные уроки, церемонии награждения, надгробные речи и труды философов-экспериментаторов, люди мертвой хваткой держатся за идею свободы воли. Тяга возлагать ответственность и судить, будь то себя или других, огромна и проявляется (в разной степени) в культурах по всему миру. Да что там говорить, если в свободу воли верят даже шимпанзе![231]{269}
Учитывая это, я не ставил перед собой цели убедить всех и каждого в том, что свободы воли ни в каком виде не существует. Признаю, что я здесь не в тренде, и компанию мне составляет лишь жалкая горстка других ученых (в их числе, например, Грегг Карузо, Сэм Харрис, Дерк Перебум, Питер Стросон). Меня устроит, если получится убедить хотя бы кого-то поставить под сомнение свою веру в свободу воли в достаточной степени, чтобы пересмотреть взгляды на обыденную жизнь и на события, влекущие за собой самые серьезные последствия. Надеюсь, вы уже достигли этой точки.
И тем не менее у нас тут проблема, и заключается она в том, что, несмотря на всю эту науку, и детерминизм, и знание механизмов, мы все еще не очень хорошо умеем предсказывать поведение. Возьмите человека с обширными повреждениями лобной коры, и вы с уверенностью сможете предвидеть, что его социальное поведение будет неадекватным. Но желаю удачи, если вы захотите точно предугадать, станет ли он импульсивным убийцей или будет просто грубить хозяевам за столом. Возьмите человека, выросшего в жуткой дыре, в лишениях и невзгодах, и вы с большой долей уверенности сможете предсказать, что ничего хорошего из него не выйдет, но не более того.
Помимо непредсказуемых вариантов предсказуемых исходов, существует еще целый мир исключений, полностью непредсказуемых исходов. Случается, парочка богатых, блестящих студентов юридического факультета убивает 14-летнего подростка, чтобы делом проверить свою нездоровую философию[232]. Случается, фотография члена банды «Крипс», сделанная перед второй ходкой, вдруг разлетается по интернету, превращая его в модель международного уровня и амбассадора швейцарского парфюмерного бренда, сердечного дружка дочери богатого британского аристократа[233]. Порою какая-нибудь Лори посреди колосящихся пшеничных полей Оклахомы вдруг понимает, что Кёрли – просто скучный красавчик, и сходится с Джадом[234]{270}.
Настанет ли время, когда, разобравшись в работе детерминированных шестеренок, вращающихся где-то на глубине, мы сможем в точности предсказывать поведение людей? Нет, никогда – в этом смысл хаотичности. Но скорость, с которой мы накапливаем новые знания об этих шестеренках, поражает воображение – почти все факты, приведенные в этой книге, были открыты за последние 50 лет, и примерно половина – за последние 5 лет. Общество нейронаук, ведущая в мире профессиональная ассоциация, объединяющая ученых, которые занимаются изучением мозга, за первую четверть века своего существования выросло с 500 основателей до 25 000 членов. За то время, что вы читаете этот абзац, двое разных ученых открыли функцию какого-то гена в мозге и, наверное, уже спорят о том, кто сделал это первым. Если только процесс научных открытий не остановится сегодня в полночь, вакуум невежества, который мы пытаемся заполнить чувством собственной субъектности, будет сжиматься все сильнее. И это поднимает вопрос, которому посвящена вторая часть книги{271}.
Я сижу за своим столом в послеобеденный рабочий час; два студента задают мне вопросы по темам лекций; мы углубляемся в проблемы биологического детерминизма, свободы воли и всего такого прочего, чему как раз и посвящен мой курс. Один из студентов сомневается в том, что свободы воли не существует: «Конечно, при серьезном повреждении определенной части мозга, при мутации в том или ином гене объем свободы воли сокращается, но мне так трудно согласиться с тем, что это относится и к повседневному, нормальному поведению». Я не раз бывал в этой точке в подобных дискуссиях и могу с большой долей уверенности предсказать, что дальше этот студент сделает следующее – подастся вперед, возьмет ручку с моего стола и, показав ее мне, со значением спросит: «Вот я только что решил взять эту ручку – и вы хотите сказать, что это было полностью вне моего контроля?»
Данных, чтобы доказать это, у меня нет, но я думаю, что с вероятностью выше случайной могу угадать, кто из любой пары студентов возьмет эту злосчастную ручку. Скорее всего, это будет студент, который пропустил обед и голоден. Если пара разнополая, то это, скорее, будет парень, а не девушка. Особенно если парень гетеросексуален, а девушка ему нравится и он хочет произвести на нее впечатление. Скорее всего, это будет экстраверт. Скорее всего, это будет студент, который слишком мало спал прошлой ночью, а день уже клонится к вечеру. Или чей уровень циркулирующих в крови андрогенов выше обычного (вне зависимости от пола). Скорее всего, это будет студент, который, сидя на моих лекциях, решил, что я нудное трепло, в точности как его отец.
Если отступить еще дальше, скорее всего, это будет отпрыск богатых родителей, а не тот, что учится за счет стипендии, тот, чьи предки поколениями посещали престижные университеты, а не тот, кто первым из своей иммигрантской семьи окончил среднюю школу. Скорее всего, он будет не первым сыном в семье. Скорее всего, его родители-иммигранты приехали в США в поисках лучшей жизни, а не бежали из родной страны, спасаясь от преследований; скорее всего, его предки принадлежали к индивидуалистической, а не к коллективистской культуре.
Ответ на вопрос: «Вот я только что решил взять эту ручку – и вы хотите сказать, что это было полностью вне моего контроля?» – дает нам первая половина книги. Да, именно это я и хочу сказать.
Это вопрос легкий. Но если студент спросит о другом: «Что, если все поверят, что свободы воли нет? Как вообще мы будем жить? Зачем вставать с кровати по утрам, если мы всего лишь машины?» Ох, не надо меня об этом спрашивать, ответить будет непросто. Вторая половина книги и есть попытка предложить кое-какие ответы.
11Не впадем ли мы в амок?
Идея промчаться по улицам в состоянии амока[235] имеет определенную привлекательность. Буйствовать как безголовая курица – неплохой способ выпустить пар. Еще это шанс встретить новых, интересных людей, плюс полезная физическая нагрузка. Но, несмотря на такие очевидные плюсы, меня не так чтобы часто подрывает сорваться в амок. Это кажется утомительным, да и пропотеешь насквозь. К тому же меня беспокоит, что не смогу всецело отдаться затее и буду выглядеть глупо.
Однако вокруг всегда было полно людей, которые с большим удовольствием впадают в амок – брызжа слюной, судорожно тараторя бессмыслицу, адски желая сеять хаос. Переключатель может сработать в любой момент, но есть обстоятельства, склоняющие людей к амоку, и в первую очередь – безнаказанность. Анонимность тоже подливает масла в огонь. Известно, что в ходе так называемого полицейского бунта во время съезда Демократической партии США в Чикаго в августе 1968 г. полицейские снимали свои жетоны, прежде чем впасть в амок и затем избивать прохожих и мирных демонстрантов, ломать видеокамеры съемочных групп. В традиционных культурах анонимность бойцов (например, ношение ими масок) повышает вероятность того, что они будут уродовать трупы своих врагов. На попытку прикрыться анонимностью похоже и оправдание «но все остальные тоже впали в амок» – когда человек позволяет себе отпустить тормоза в расчете на то, что его не поймают{272}.
Прошлое столетие продемонстрировало нам еще один, более изощренный способ почувствовать, что ты можешь позволить себе «впадать в амок» безнаказанно и средь бела дня. Это оправдание снова и снова звучало на Нюрнбергском процессе, к нему без конца прибегали немцы военного поколения, пытаясь объяснить свои поступки негодующим потомкам. Фраза «я просто выполнял приказ», когда, впав в амок, устроил геноцид, предполагает отсутствие у того, кто оправдывается, ответственности, воли и чувства вины.
Куда это нас ведет, уже должно быть понятно – это обратная сторона учения всяких там французских философов, прикидывавших, не прикончить ли им первого встречного, чтобы доказать свою экзистенциальную свободу выбора. Если свобода воли – миф, а наши поступки – аморальный итог биологической случайности и никакой ответственности мы за них не несем, то почему бы просто не впасть в амок?
В основе состояния, названного некогда амоком, как раз и лежит представление, что какой бы чудовищный поступок ты ни совершил, это не твоя вина. В малайском/индонезийском языке, откуда и позаимствовано слово meng-âmuk, амоком называют приступы беспричинной жестокости и необъяснимого бешенства, которые охватывают какого-нибудь мирного и безобидного человека. Традиционная интерпретация ловко обходит вопрос свободы воли: считается, что человек одержим злым духом, не отвечает за свои действия и не испытывает никакой вины{273}.
«Не осуждайте меня, в меня вселился Ханту Белиан, злой дух лесного тигра» – это всего лишь шажок, прыжок, скачок в сторону от «Не вините меня; мы просто биологические машины».
То есть если люди признают, что свободы воли не существует, все вокруг обезумеют и будут носиться, гонимые амоком? Ряд исследований говорит именно об этом.
Эксперимент, позволяющий проверить это предположение, прост – настройте людей так, чтобы ослабить их веру в свободу воли, и посмотрите, не