Подобные случаи настолько редки, что один-единственный пример – уже повод опубликовать статью; среди миллионов людей с эпилепсией уровень насилия не выше, чем в среднем по популяции, а большинство случаев насилия с болезнью вообще не связано. Тем не менее в XIX в. эпилепсия стала широко ассоциироваться с насилием и преступностью[277]. Отзвук «Молота ведьм» – страдающие от эпилепсии сами навлекают на себя болезнь своими моральными прегрешениями, они представляют угрозу для общества и должны нести за это ответственность{327}.
Тогда же появились и первые проблески надежды. Наука XIX в. развивалась так активно, что уже можно было представить себе цепь озарений, которые свяжут знания того времени с нынешними. Патологоанатомические исследования исключили, наконец, гипотезу о пробках флегмы; статистики вычеркнули Луну из общей картины. Невропатологи, проводившие посмертные вскрытия, начали отмечать обширные повреждения мозга у людей, которые при жизни страдали от частых припадков. Это была эпоха гальванизма и животного электричества; набирало силу признание электрической природы сигналов, при помощи которых мозг заставляет мышцы сокращаться; пришло понимание, что мозг тоже своего рода электрический орган. Все это позволило предположить, что эпилепсия может быть связана с какими-то электрическими нарушениями. Хьюлингс Джексон, гигант среди неврологов и абсолютный гений, автор модели церебральной локализации, предположил, что по тому, в какой части тела происходят конвульсивные подергивания в начале припадка, можно определить область мозга, в которой сосредоточена проблема.
Одновременно происходило нечто, возможно, еще более важное – подала голос современность, и люди впервые начали говорить: «Это не он. Это его болезнь». В 1808 г. человека, убившего во время припадка, оправдали[278], и за этим случаем последовали другие. К середине века тяжеловесы от психиатрии вроде Бенедикта Мореля и Луи Деласьёва уже развивали мысль, что люди с эпилепсией не могут нести ответственности за свои поступки. В одной из ключевых публикаций 1860 г. психиатр Жюль Фальре писал: «Эпилептик, который в состоянии постиктального [то есть постприпадочного] делириума предпринял попытку или на самом деле совершил самоубийство, убийство или поджог, не несет ни малейшей ответственности… [Они] наносят удары механически, без мотива, без интереса, не понимая, что делают». Фальре балансирует на грани идей, изложенных в первой части этой книги. Но не может удержаться и делает вывод, в котором сам себе противоречит:
Тем не менее если мы не ограничиваем свои наблюдения теми [больными эпилепсией], кто содержится в психиатрических лечебницах, если мы также принимаем во внимание всех тех, кто живет в обществе, и о том, что они больны, никто не подозревает, то трудно не возложить на некоторых из них привилегию нести моральную ответственность, если не за всю свою жизнь, то как минимум за значительные ее периоды[279]{328}.
Итак, больной эпилепсией не несет ни малейшей ответственности, но моральную все же несет. Вы уверены, что все еще хотите поддержать современную версию этого невозможного компатибилизма?
Вернемся в настоящее. Представьте себе трагический сценарий: мужчина средних лет едет на работу за рулем автомобиля. Внезапно у него случается большой эпилептический припадок. Во всех остальных отношениях он совершенно здоров, и ничто в его медицинской карте подобного не предвещало. Все случилось буквально на ровном месте[280]. Его руки в конвульсиях, как попало, крутят руль, нога жмет и жмет на педаль газа, он теряет управление и насмерть сбивает ребенка.
После этого вряд ли произойдут следующие вещи:
– Мужчину, повисшего на руле, все еще бьющегося в конвульсиях, свидетели происшествия вытаскивают из машины и забивают насмерть.
– Мужчину, которого все-таки доставили в суд для слушания дела, приходится выводить из здания тайком, в бронежилете, поскольку жаждущая мести толпа на ступенях угрожает повесить его, если он не будет должным образом наказан.
– Мужчину осуждают за преднамеренное убийство, непредумышленное убийство или убийство в результате автомобильной аварии.
Нет, родственники этого ребенка, сердце которых разрывается от боли, будут вечно сетовать на постигшее их чудовищное несчастье – невезение сродни тому, как если бы у водителя ни с того ни с сего остановилось сердце, если бы с неба упала комета, если бы произошло землетрясение, земля разверзлась и поглотила их малыша.
Ну, не совсем так, конечно. Мы отчаянно ищем виноватых. Погодите, а его медицинская история действительно так уж чиста? Может, он принимал какие-то лекарства, которые могли спровоцировать приступ, и никто его о последствиях не предупредил? Может, он употреблял алкоголь и это каким-то образом вызвало припадок? А когда он последний раз проходил медосмотр? Почему доктор не заметил никаких настораживающих признаков? Наверняка он вел себя странно в то утро – почему никто из домашних не помешал ему сесть за руль? Может, припадок спровоцировал какой-нибудь проблесковый маячок, и есть кто-то, кто должен был бы знать, что это небезопасно? И так далее и так далее. Мы ищем, на кого бы списать ответственность и возложить вину. Но если повезет, нам удастся смириться с фактами и мы придем к выводу, который показался бы немыслимым родителю XVI в., горюющему над погибшим от лихорадки ребенком и обвиняющему в его смерти какую-нибудь ведьму: водитель не виноват в случившемся, не виноват, что потерял управление; не было никого, кто мог бы предотвратить беду. Это просто самое ужасное невезение, какое только может выпасть на долю родителя.
Примерно так сейчас и происходит: водителю не предъявляют никаких обвинений. Мы этого добились – теперь мы думаем иначе, не так, как люди прошлого. Конечно, в обществе до сих пор распространены предубеждения в отношении эпилепсии, особенно среди малообразованных людей. Из-за все еще бытующего мнения, будто эпилепсия заразна и/или является формой психического заболевания, половина людей с эпилепсией заявляют, что чувствуют себя стигматизированными; когда стигма задевает детей, они хуже учатся и хуже ведут себя в школе. В развивающемся мире, где все еще сильна вера в сверхъестественные причины эпилепсии, половина опрошенных не согласились бы разделить трапезу с больным человеком. По словам индийского невролога Раджендры Кейла, «историю эпилепсии можно описать как 4000 лет невежества, суеверий и стигматизации, за которыми последовали 100 лет знания, суеверий и стигматизации»{329}.
Тем не менее, по сравнению с прошлым, мы ушли далеко вперед. Мы оставили позади древних жителей Месопотамии и Греции, Крамера и Шпренгера, Ломброзо и Беддоуса. Большинство жителей Запада вычеркнули свободу воли, ответственность и вину из своих представлений об эпилепсии. Это потрясающее достижение, триумф цивилизации и современного взгляда на мир.
Поэтому изменение представлений об эпилепсии может послужить нам отличной моделью решения глобальной задачи, которая лежит в центре внимания этой книги. Однако это лишь половина проблемы, поскольку, независимо от того, что нам представляется источником болезни – злая ведьма или патологически синхронизированные нейроны, человек, страдающий от припадков, может быть опасен. Это все тот же знакомый канон: «О, так вы говорите, что убийцы, воры и насильники не несут ответственности за свои действия? Вы что, собираетесь выпустить их на улицы, чтобы они творили с нами что им заблагорассудится?» Нет, эта часть проблемы уже решена: люди с неконтролируемыми припадками не должны управлять опасными механизмами, например автомобилем. Если у кого-нибудь случится припадок вроде описанного выше, действие его водительских прав будет приостановлено до тех пор, пока с момента последнего приступа не пройдет как минимум полгода{330}.
Вот так все устроено в наши дни. Когда у человека случается первый припадок, вокруг него уже не собираются толпы одолеваемых паразитами крестьян с вилами, чтобы полюбоваться на ритуальное сожжение водительских прав эпилептика. Боль трагедии не выливается в жажду мести. В этом вопросе мы сумели избавиться от желания обвинять и от мифа о свободе воли и все-таки нашли минимально ограничивающие способы защитить людей, страдающих – прямо или косвенно – от этой ужасной болезни. Образованный, отзывчивый житель прошлых веков, начитавшийся Malleus maleficarum, изумился бы тому, как мы научились думать. Мы изменились[281].
Вроде как.
В 2018 г., 5 марта, Дороти Брунс ехала в своем «вольво» по торговой улице в Бруклине. И с ней, сидевшей за рулем, случился большой эпилептический припадок. По всей видимости, она резко нажала на педаль газа, проехала на красный и врезалась в толпу людей на пешеходном переходе. Джошуа Лью, малыш в возрасте одного года и восьми месяцев, и четырехлетняя Абигайль Блюменштайн погибли на месте, их матери[282] и еще один пешеход получили серьезные травмы; автомобиль Брунс протащил коляску Джошуа еще 350 м, прежде чем врезался в припаркованную машину, и остановился. На место трагедии, куда сочувствующие горожане несли цветы и плюшевых мишек, кто-то прикатил детскую коляску, выкрашенную белым, – коляску-призрак, наподобие тех велосипедов-призраков, которые часто ставят там, где погибли велосипедисты{331}