И последнее отличие от истории с шизофренией, которое как раз и склоняет меня к мысли, что «победа над виной» в случае аутизма пока не окончательна. Речь идет о движении антиваксеров, которое в пику всем научным опровержениям настаивает, что аутизм может быть следствием вакцинации. В связи с деятельностью этих порой хорошо образованных и привилегированных охотников на ведьм, которые несут ответственность за массовый отказ от вакцинации, возвращение кори и гибель детей, я хочу отметить факт, который часто ускользает от внимания. Основная теория заговора, за которую они цепляются, – это, конечно, алчность врачей и фармкомпаний, готовых обрушить на невинных проклятие аутизма ради прибыли от продажи вакцин. Однако и здесь не обходится без поиска виноватых: если у вашего ребенка аутизм, то вы сами и виноваты – надо было слушать, когда мы предупреждали вас о вреде вакцин.
Прямо сейчас мы, как общество, претерпеваем и другие метаморфозы. В 1943 г. генерал Джордж Паттон, посещая госпиталь, влепил пощечину солдату, который жаловался на состояние, которое мы теперь называем посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР); Паттон интерпретировал его как трусость и приказал отдать бойца под трибунал; президент Эйзенхауэр (Айк), по счастью, отменил его приказ. Но даже после войны во Вьетнаме власти считали посттравматическое расстройство психосоматической симуляцией, и страдающим от него ветеранам часто отказывали в льготах на лечение. А потом как обычно – обнаружилась связь с генетикой, были выявлены неврологические проблемы раннего развития и типы трудного детства, повышающие риск заболевания, нейровизуализация продемонстрировала аномалии мозга. Ситуация постепенно меняется.
В начале 1990-х гг. около трети солдат, участвовавших в Первой войне в Персидском заливе, говорили, что «уже никогда не будут такими, как прежде», и жаловались на целый набор симптомов: крайнюю усталость, необъяснимые хронические боли, когнитивные нарушения. «Синдром войны в Персидском заливе» тогда сочли каким-то психологическим расстройством, то есть ненастоящей болезнью, признаком слабости и склонности себя жалеть. Потом к делу подключилась наука. Для защиты от нервнопаралитического газа, который, как предполагалось, планировал использовать Саддам Хусейн, солдатам вводили сильнодействующие препараты, относящиеся к группе пестицидов. Несмотря на то что действие этих препаратов вполне объясняло неврологические особенности синдрома войны в Персидском заливе, эту версию отклонили: перед войной проводились тщательные исследования с целью определить безопасные дозы, которые не должны были повредить функциям мозга. А потом выяснилось, что в сочетании со стрессом побочные эффекты этих препаратов сказываются на мозге гораздо сильнее, чем предполагалось. Стресс – в данном случае повышение температуры тела, вызванное переноской 80 кг снаряжения в 50-градусную жару, в сочетании с обычными ужасами войны открывает гематоэнцефалический барьер, и препарат попадает в мозг в большем количестве. Только в 2008 г. Министерство по делам ветеранов официально объявило синдром войны в Персидском заливе болезнью, а не симуляцией{356}.
Мы продвинулись на стольких фронтах: дети, которые с трудом учатся читать и постоянно меняют буквы местами, не ленивые или немотивированные; нет, у них имеются пороки развития коры головного мозга, которые и вызывают дислексию. Вопросы свободы воли и выбора не имеют никакого значения, когда речь идет о научно обоснованном понимании сексуальной ориентации. Человек настаивает, что, несмотря на все гены, гормоны, половые железы, анатомию и вторичные половые признаки, свидетельствующие, что он принадлежит к полу, присвоенному ему при рождении, он все равно не такой и, сколько себя помнит, никогда таким не был{357}.
Новое отношение проникает в повседневную жизнь исподволь, так что мы не сразу замечаем, что думаем по-другому: товарищ не помог вам поднести что-то тяжелое и вы, вместо того чтобы разозлиться, вспоминаете о его больной спине. Певец, исполняющий в хоре партию сопрано, постоянно не попадает в ноты, и вы в поисках объяснения обращаетесь к пренатальной эндокринологии – о, да у него же баритон. Бедолага научный сотрудник, которому вы поручили найти зеленый носок в куче красных, никак не может справиться с задачей, и вы, вместо того чтобы упрекать его, думаете: а, точно, у него же дальтонизм. Еще один пример: по историческим меркам буквально вчера американцы в большинстве своем поменяли мнение по одному важному вопросу и решили, что отношения между двумя взрослыми людьми одного пола тоже можно назвать браком.
Вся эта глава говорит об одном: мы можем вычесть ответственность из нашего представления о поведении. И сделать мир лучше.
Мы можем так сделать еще не раз.
14Радость наказания
В своем уже ставшем классикой труде 1987 г. «Отдаленное зеркало» историк Барбара Такман, как известно, назвала Европу XIV в. «многострадальной» (проведя в каком-то смысле параллель с современностью). Отражало это зеркало что-то или нет, но то столетие по любым меркам был паршивым. Немало бед в 1337 г. принесло начало Столетней войны между Францией и Англией, вылившееся в бесконечное разрушение. Христианский мир был раздираем папским расколом: конкурирующие папы боролись за власть. Но главным бедствием стала чума, черная смерть, которая опустошала Европу начиная с 1347 г.; за несколько лет в агонии умерло около половины европейского населения. Потери были столь велики, что Лондону, например, потребовалось два столетия, чтобы восстановить численность населения{358}.
Но и в начале века было не лучше. Взять хотя бы 1321 г. – обычный крестьянин не учился грамоте, кишел паразитами и из последних сил боролся за выживание. Средняя продолжительность жизни не превышала четверти века; треть младенцев умирала, не дожив до своего первого дня рождения. Принудительная выплата церковной десятины превращала бедность в нищету; в тот год голод унес жизни от 10 до 15% населения Англии. Более того, люди все еще не оправились от предыдущих событий: Крестового похода пастушков, который собирался бесчинствовать в Испании, сражаясь с мусульманами, а бесчинствовал вместо этого во Франции. Что ж, по крайней мере хотя бы никто не думал, что какие-то отщепенцы травят колодцы, так?{359}
Увы, нет: летом 1321 г. вся Франция всполошилась: считалось, что какие-то люди – прокаженные[311] – травят колодцы. Теория заговора вскоре распространилась и по Германии; в нее уверовали все, от крестьян до королевских особ. Под пытками прокаженные быстро признавались, что да, они создали гильдию, в которой поклялись отравлять колодцы посредством зелий, приготовленных из змей, жаб, ящериц, летучих мышей и человеческих экскрементов.
Зачем бы прокаженным травить колодцы? По одной версии, достойной «Ночи живых мертвецов», считалось, что ядом можно вызвать проказу, то есть для прокаженных это было средство расширить свои ряды. Согласно другой, более наполненной эмпатией, предполагалось, что прокаженных настолько ожесточило отсутствие сочувствия по отношению к ним, что они решили таким образом отомстить здоровым. Но некоторые прозорливцы, на века опередившие свое время и проникшие в гнилую суть капитализма, почуяли мотив денег. Вскоре «допросы с пристрастием» помогли найти ответ – под пытками прокаженные переводили стрелки, между криками боли сообщая, что за отравление колодцев им платили их подельники – евреи. Все сходилось – в те времена считалось, что евреев проказа не берет, а потому они могут спокойно вступать в сговор с прокаженными[312].
Но евреи тоже, в свою очередь, перевели стрелки. Несмотря на все богатства, нажитые ростовщичеством и продажей христианских детей, похищенных ради кровавых жертвоприношений, наем такого количества прокаженных обошелся бы им в копеечку. И когда им ломали кости, подвергая колесованию, евреи признавались, что выступали всего лишь посредниками – финансировали их на самом деле мусульмане! А именно эмир Гранады и султан Египта, замышлявшие изничтожить христианский мир. До этих двоих разъяренная толпа добраться, увы, не могла. Довольствовавшись вторым по предпочтительности вариантом, жители французских и немецких городов зверски расправлялись со своими прокаженными и евреями, убивая людей тысячами.
Разобравшись с угрозой, которая вошла в историю под названием «заговор прокаженных», люди вернулись к своей повседневной борьбе за существование; правосудие свершилось[313]{360}.
Реформы не всем по душе. Допустим, вы хорошо устроились в Ватикане, а тут откуда ни возьмись появляется какой-то неотесанный немецкий монах со своими 95 тезисами. И если вы думаете, что жизнь пролетариата, сбрасывающего свои оковы, «прежде чем стать лучше, должна стать хуже», то, с вашей точки зрения, реформы только задерживают революцию. Но особенно бессмысленными реформы кажутся, когда реформаторы пытаются улучшить систему, чрезвычайно, беспощадно, непростительно абсурдную по самой своей сути. Вы уже догадываетесь, к чему я веду.
Да, да, в системе уголовного правосудия многое взывает к реформам. Тюрьмы плодят преступников, это буквально тренировочная площадка для рецидивистов. Объективность судьей и присяжных при нынешнем уровне скрытой предвзятости – просто насмешка. Система гарантирует правосудие, которое можно купить за деньги. Все это нужно менять, и активисты пытаются. Проект «Невиновность», кандидаты в окружные прокуроры, намеренные совершенствовать систему изнутри, адвокаты, помогающие неимущим бесплатно, – все это прекрасно. Мне довелось поработать над дюжиной судебных дел по обвинению в убийстве в связке с общественными защитниками, и это настоящие подвижники – им недоплачивают, они перегружены работой, отказываются от больших денег мира крупных корпораций – и проигрывают большинство дел, защищая сломленных людей, которые были потеряны для общества уже ко второму триместру жизни в материнской утробе.