Его казнят посредством смертельной инъекции, которая к тому времени стала предпочтительным методом, казавшимся гуманнее электрического стула или газовой камеры. Приговоренного привязывают ремнями, в вену вводят иглу капельницы (к другой руке подключают резервную линию), а затем вводят в кровь три препарата, которые уже через пару секунд сначала лишают узника сознания, а потом парализуют его, останавливая дыхание, а затем и сердце. Этот безболезненный процесс убивает приговоренного за считаные минуты.
Однако все не так просто. Медики, как правило, отказываются принимать участие в экзекуции, или это им запрещено профессиональным советом штата. Капельницу приходится ставить кому-то из сотрудников исправительного учреждения, которые часто делают это крайне неумело, снова и снова втыкают иглу, пытаясь войти в вену, или вовсе в нее не попадают, и тогда препарат вводится в мышцу, а значит всасывается гораздо медленнее[344]. Первый препарат, анестетик, который быстро отключает сознание, так же быстро выводится из организма, так что все, что происходит дальше, может происходить с человеком, который пребывает в сознании и чувствует боль, но не может об этом сообщить, потому что парализован. Иногда второй препарат останавливает дыхание не сразу, и приговоренный минуту за минутой отчаянно пытается глотнуть воздуха. Кроме того, многие фармацевтические компании, особенно в Европейском союзе, отказываются (или соблюдают запрет) продавать медицинские препараты, которые будут использоваться для убийства, и разным штатам приходится импровизировать, смешивая альтернативные коктейли, не все из которых с равной степенью успеха вызывают безболезненную смерть.
Несмотря на все возможные трудности, казнь Маквея в 2001 г. прошла без сучка и задоринки. Накануне вечером он встретился со священником, посмотрел телевизор и последний раз поел. Непонятно зачем, но организация PETA («Люди за этичное обращение с животными») написала начальнику тюрьмы письмо: мол, Маквей погубил уже столько жизней, что пусть пощадит хотя бы животных и пусть его последняя трапеза будет вегетарианской. Начальник, защищая права осужденного, велел зоозащитникам отвязаться: Маквей может есть что захочет, при условии, что в меню не будет алкоголя, а еда обойдется не дороже 20 долларов; прислушался ли Маквей к призыву PETA, неизвестно, но последняя его трапеза состояла из мятного мороженого с шоколадной крошкой.
Обычно в комнате для свидетелей отводятся места для родственников жертв; в тот раз на них претендовали более 300 человек: родственники убитых и пострадавшие. Места хватило только для десяти, а остальным разрешили наблюдать за казнью по видеосвязи – ее транслировали из тюрьмы в Терре-Хот, штат Индиана; неполадки с видеооборудованием задержали казнь на десять минут. Все остальные места для свидетелей заняли репортеры, и все они написали одно и то же: Маквей, сидя на каталке, посмотрел в глаза и слегка кивнул каждому из свидетелей; затем он лег на спину, уставился в потолок и умер с открытыми глазами. И хотя перед казнью Маквей не произнес ни слова, он потребовал, чтобы свидетелям раздали копии стихотворения «Непокоренный», написанного Уильямом Эрнстом Хенли в 1875 г.: это пошлый, самодовольный гимн стоицизму, в котором автор превозносит себя – непобедимого, несломленного и бесстрашного, а в конце в цветистых выражениях распинается, какой он властелин своей судьбы и капитан своей души. «Да не пошли бы вы все» – такими были последние слова массового убийцы.
На пресс-конференции после казни свидетели от СМИ описывали Маквея по-разному: одни увидели его высокомерным, другие – сломленным, постаревшим или, напротив, полностью владевшим ситуацией; один журналист, похоже, решил, что розданное стихотворение написал сам Маквей; все они как могли старались расцветить историю, отмечая, сколько вдохов он сделал в тот или иной момент, какого цвета была его рубашка и какой длины волосы; по поводу цвета занавески – зеленая она была или синевато-зеленая – мнения разошлись.
За стенами тюрьмы три дня находились еще 1400 журналистов. Организацией их пребывания занималась местная фирма по сопровождению встреч и мероприятий – это была их первая казнь. За 1146,50 доллара журналист получал стул с мягким сиденьем, письменный стол со скатертью, которую обещали менять ежедневно, охлажденную бутилированную воду, телефонную связь и трансфер по территории тюрьмы на гольф-каре. Репортеры попроще, не желавшие сорить деньгами, ютились в палатках без стульев, электричества и телефона. Журналист газеты The Washington Post – то ли в смущении, то ли язвительно – признался в своем репортаже, что его газета раскошелилась на три люксовых пакета.
В километре с небольшим от лагеря репортеров располагалась территория, отведенная для протестующих. Им выделили две отдельные зоны: одну для участников акции против смертной казни, которых насчитывалось около сотни, и другую – для горстки ее сторонников. На место их привезли в двух разных автобусах; для неопределившихся протестующих транспорта не нашлось. Тюремные власти хотели избежать вульгарного цирка, сопровождавшего смерть Банди; протестующим разрешалось брать с собой таблички, свечи в колбе для защиты от ветра и Библию. Если не считать нескольких выкриков из стана сторонников смертной казни, толпа вела себя тихо и мирно разошлась. Правосудие свершилось{389}.
Мы не в ладах сами с собой. Никакой свободы воли не существует, а осуждение и наказания не имеют этического оправдания. Но эволюция вылепила из нас существ, которые при виде справедливого наказания ощущают прямо-таки животное удовлетворение. И это безнадежно.
Хотя, может быть, и нет, поскольку в этой главе мы видели и другую эволюцию. Обезумевшие толпы, отравленные теориями заговора, режут и жгут людей сотнями, чтобы якобы восстановить справедливость. Огромная толпа четыре часа смотрит, как человека медленно рвут на куски лошадьми, восстанавливая справедливость. Двадцать тысяч собираются посмотреть, как человека сбрасывают в люк с веревкой на шее – еще один способ восстановить справедливость. Сотни человек празднуют известие о том, что справедливость восторжествовала при помощи электрического стула. Горстка людей, в десять раз уступающая по численности противникам смертной казни, собирается послушать новость, что справедливость восстановлена посредством передозировки.
Чем можно объяснить все эти изменения? Замена жестоких толп толпами, наблюдающими, как насилие осуществляют официальные лица, понятна: это часть процесса централизации власти и легитимации государства, первые шаги к уголовному процессу по типу «Штат Какой-то там против Джонса». Переход от четвертования к быстрому публичному повешению? Стандартное объяснение состоит в том, что эта перемена произошла под давлением реформаторов[345]. Переход от публичной казни к казни на электрическом стуле в стенах тюрьмы? Это связано с тем, для кого совершается убийство. Социолог Аннула Линдерс из Университета Цинциннати утверждает: это был еще один шаг на пути к укреплению легитимности государства – вместо того, чтобы искать поддержки толпы зевак, угрожающих линчевать нарушителя, если государство не сделает этого за них, оно теперь черпало свою легитимность в одобрительном присутствии горстки уважаемых джентльменов, спокойно наблюдающих за происходящим. Другими словами, польза от нового источника легитимности перевешивала пользу от духовного обновления толпы посредством наглядного напоминания о том, кто здесь главный. Переход от электрического стула к смертельной инъекции? Учитывая, что США входят в сужающийся клуб держав, применяющих смертную казнь, наряду с Саудовской Аравией, Эфиопией и Ираном, казалось, видимо, разумным перейти от метода, при котором маска на лице осужденного может вспыхнуть, к методу, напоминающему (в идеале) усыпление состарившегося пса{390}.
Мне же представляется, что этот переход можно осмыслить более информативно. В какой-то момент власти сказали: «Слушайте, мы знаем, что всем вам очень нравится резать прокаженных и иудеев, но времена меняются, и убивать отныне будем мы, а вам придется получать свою дозу удовольствия, наблюдая, как человека часами пытают». А потом произошел переход к «вам придется получать удовольствие, наблюдая, как мы за минуту или две убиваем человека через повешение». А потом стало: «Вы можете подождать снаружи, и мы скажем вам, когда дело будет сделано. Мы даже позволим журналистам рассказать вам обо всех жутких подробностях казни на электрическом стуле[346], и этого удовольствия вам вполне должно хватить». И далее: «Получайте удовольствие от осознания, что мы его убили, пусть и относительно мирным способом».
И с каждым таким переходом люди привыкали к новому положению вещей.
Не всегда, не сразу, порой, конечно, вообще никогда. Каждая толпа, празднующая известие о казни преступника, неизбежно выдает цитату о том, что осужденному досталась смерть легче той, какую он заслуживает, – после всего, что пришлось пройти его жертвам. Чудовищная несправедливость. Наверняка в той давней толпе были люди, которые считали, что и Дамьен легко отделался – ведь он воткнул в короля перочинный нож.
Всегда найдутся люди, которым покажется, что с преступником обошлись слишком мягко. Важно отметить, что возмездие, которое осуществляется на основе представлений о свободе воли, иногда действительно помогает пострадавшим достичь недостижимого ощущения «завершения», поставленной точки. Один из непростых способов на это ответить – поставить вопрос, действительно ли акты возмездия, осмысленные как сострадание к скорбящим, должны быть «правом» жертв или их семей. Ответ проще – указать на хорошо описанный, но малоизвестный факт, что «завершение» для жертв или их семей – это по большей части миф. Профессор права Сьюзан Бэндес из Университета Де Поля выяснила, что казнь и ее освещение в СМИ оказывают на многих из жертв ретравматизирующее воздействие, препятствуя возвращению к нормальной жизни