[347]. Многие даже доходят до того, что активно выступают против казни. Специалисты по социологии Мэрилин Армор (Техасский университет) и Марк Умбрайт (Университет Миннесоты) провели исследование среди членов семей, ставших жертвами убийств в двух штатах, где находятся университеты. Первый из этих штатов лидирует по числу казней, а второй запретил их больше 100 лет назад. Ученые обнаружили, что с точки зрения здоровья, психологического благополучия и повседневной деятельности жители Миннесоты справляются гораздо лучше жителей Техаса[348]. Более того, недавний, первый в своем роде национальный опрос жертв насильственных преступлений показал, что они предпочли бы – причем со значительным перевесом, – чтобы уголовное правосудие сосредоточилось на реабилитации, а не на возмездии и чтобы увеличивались расходы на профилактику преступлений, а не на тюрьмы{391}.
Те жертвы и семьи, которые выступают за возмездие и расширение тюрем, на самом деле, возможно, хотят совсем другого, того, о чем редко говорят. Оправдывая смертную казнь, Уильям Барр, занимавший пост генерального прокурора при Джордже Буше – младшем и Дональде Трампе, писал: «Мы обязаны привести в исполнение приговор, вынесенный нашей системой правосудия, это наш долг перед жертвами и их семьями». И вот что он на самом деле имеет в виду: он хочет сказать, что на правительстве лежит моральный долг прибегнуть к самому мощному из возможных проявлений своих культурных ценностей в этой сфере – будь то казнь или, скажем, тюремное заключение{392}.
Мы можем понять это, проследив за следующим шагом вдоль эволюционной дуги, которая тянется от сожжения прокаженных к передозировке, какой убили Маквея. В июле 2011 г. норвежец Андерс Брейвик совершил самый крупный террористический акт в истории своей страны. Брейвик, тугой комок нарциссизма и заурядности, примерял на себя самые разные амплуа и ни в одном не преуспел; мировоззрение его было до предела пластичным, а в неудачах всегда был виноват кто-то другой. Наконец, он нашел людей себе под стать среди современных троглодитов: сторонников движения превосходства белых. Следуя стандартной схеме, Брейвик провозгласил, что белую, христианскую культуру Европы в его стране разрушают иммигранты, мультикультурализм и политики-прогрессисты, которые это поддерживают. Для начала он взорвал бомбу возле офиса премьер-министра, социал-демократа, убив восьмерых. Затем сел в машину и проехал 40 километров до озера, посреди которого находится островок Утёйя; на острове располагался летний лагерь молодежной организации, действующей под эгидой Рабочей партии: за десятилетия эта организация подарила стране целый ряд левых премьер-министров и одного лауреата Нобелевской премии мира. Брейвик, одетый в форму офицера полиции, на пароме переправился на остров и в течение часа методично расстреливал подростков, убив 69 человек.
На суде он произносил пространные речи, разглагольствуя, как его христианский европейский народ уничтожают, утверждал, что является рыцарем современного ордена тамплиеров, и отдавал псевдонацистские салюты. Его признали виновным в массовом убийстве и приговорили к самому длительному в Норвегии сроку заключения – 21 году.
Затем Брейвика поместили в одну из норвежских комфортабельных тюрем[349]. Он живет в трехкомнатных апартаментах с компьютером, телевизором, PlayStation, беговой дорожкой и отдельной кухней (и даже участвовал в тюремном конкурсе пряничных домиков). После бурных общественных дебатов Брейвика приняли в Университет Осло, где он дистанционно обучается – без шуток – по специальности «политология».
Как отреагировало на эту трагедию норвежское общество? Реакция оказалась именно такой, какую, сам того не подозревая, имел в виду Барр. Один из выживших высоко оценил работу суда, сказав: «Решение по делу Брейвика доказывает, что даже к экстремистам мы относимся по-человечески». И далее: «Если по прошествии 21 года он [Брейвик] будет признан неопасным, его следует выпустить на свободу… Именно так и должно быть. Это только подтвердит нашу приверженность принципам и докажет, что он не смог изменить наше общество». Премьер-министр Йенс Столтенберг[350], который был лично знаком с некоторыми из жертв и их семьями, заявил: «Наш ответ – больше демократии, больше открытости, больше человечности, – но отнюдь не наивности». Норвежские университеты принимают заключенных по программам дистанционного образования, и, объясняя свое решение предоставить Брейвику такую же возможность, ректор университета сказал, что делает это «не ради него, а ради нас самих». В норвежской версии принципа Барра долг страны перед выжившими и семьями убитых заключается в том, чтобы продемонстрировать, что на пережитый ими кошмар страна отвечает самым мощным из всех возможных проявлением своих ценностей.
Как отреагировали на судебный процесс простые норвежцы? Большинство удовлетворены результатом, считают, что он имел профилактический эффект и подтвердил приверженность страны ценностям демократии; показателем положительного влияния суда могут служить следующие цифры: до него мести жаждали 8% опрошенных, после – только 4%. Какие чувства испытывают норвежцы лично к Брейвику? На слушаниях по делу заявление Брейвика, что он является (в буквальном смысле) рыцарем-защитником коренного норвежского народа, было встречено взрывом издевательского смеха из зала. Брейвик разместил в соцсетях свою фотографию в образе рыцаря-тамплиера[351], и одна газета опубликовала ее под презрительным заголовком «Вот как он сколотил свою армию из одного»; его одеяние назвали не «униформой», а «нарядом». Жалкое ничтожество в маскарадном костюме, не стоящее памяти о нем{393}.
В своем отношении к Брейвику Норвегия присоединилась к народам, которым пришлось научиться не ненавидеть тех, кто причинил им чудовищную боль. Успешные примеры такого рода вызывают в душе благоговейный трепет. Удивительно наблюдать, как разные народы, которым история, увы, обеспечила достаточно печального опыта, разными путями идут к этой высокой цели. Мы это видели в Чарлстоне, где белый супремасист, которого тепло приняли в африканской методистской епископальной церкви Эмануэль, открыл там стрельбу, убив девятерых прихожан: через несколько дней некоторые из выживших и родственников погибших публично простили его и помолились за его душу. «Я никогда больше не смогу обнять ее, но я тебя прощаю», – сказала дочь одной из жертв. «Ты причинил мне боль. Ты причинил боль многим людям. Но Бог тебя простит – и я прощаю». Невестка одной из жертв встретилась с убийцей и предложила навещать его в тюрьме, чтобы молиться вместе с ним[352]. Другую культурную версию того же подхода мы видели, когда еще один белый супремасист убил 11 человек в синагоге «Древо жизни» в Питтсбурге. Стрелок был ранен и доставлен в больницу, где за ним ухаживал преимущественно еврейский медицинский персонал; когда доктора Джеффа Коэна, возглавляющего руководство больницы, спросили, как они смогли переступить через себя, он предсказуемо напомнил о клятве Гиппократа, но затем объяснил откровенно – стрелок, по его словам, был запутавшимся человеком, которого использовали в своих целях ксенофобские группировки из интернета: «Джентльмен явно не член общества Менса»[353]. Один из выживших в нападении Брейвика, ставший впоследствии помощником мэра Осло, написал ему: «Моя задача – сделать так, чтобы никто не испытывал того социального отвержения, с каким столкнулся ты. Твоя борьба с социальным остракизмом – единственная наша общая борьба, Андерс»[354]. Как им удалось не возненавидеть жестокого убийцу? Никто и не вспоминал о лобной коре или гормонах стресса. Все эти люди отыскали свои собственные, более возвышенные пути к тому же результату. Почему я отказываюсь его ненавидеть? Потому что у него есть душа, неважно, черная она или нет, и Бог его прощает. Потому что он недостаточно умен, чтобы понять, что его используют и им манипулируют. Потому что с самого детства он страдал от одиночества, испытывал отчаянную потребность в принятии и принадлежности, и я готов назвать его по имени и дать понять, что признаю его чувства{394}.
Мы все балансируем на тонкой грани и качаем головой в неверии, куда бы мы ни смотрели – хоть вперед, хоть назад. Полагаю, что большинство норвежцев считают американское уголовное правосудие варварским. Но в то же время они не хотят и не готовы рассматривать дело Брейвика в контексте отсутствия свободы воли. В начале судебного процесса над Брейвиком прежде всего требовалось решить вопрос о его вменяемости, и судьи продемонстрировали тот же образ мысли, что критиковался в главе 4: признав преступника вменяемым, они пришли к выводу, что обвиняемый обладал свободой воли, мог поступить иначе и, следовательно, несет ответственность за свои действия. Один из комментаторов, который пошел дальше большинства норвежцев, написал: «Если действия Брейвика в ту роковую пятницу никак не зависели от его свободной воли, то его наказание (в отличие от того, чтобы помешать ему и дальше причинять вред обществу) может быть так же аморально, как и само преступление».
Американцы тем временем балансируют на другой грани неверия. Рискну предположить, что большинство из них сочли бы дикостью публичную казнь в присутствии 20 000 зевак, откладывающих в сторонку свои хот-доги и лимонад, чтобы подраться за сувениры. При этом американцы были потрясены судом над Брейвиком, особенно изумившись рукопожатиям, которыми прокуроры обменялись с террористом, открывая заседание. «Издевательство над правосудием в Норвегии» – так называлась статья, критикующая национальные ценности, благодаря которым с Брейвиком так мягко обошлись. Один (британский) криминолог начал свою статью со слов: «Андерс Брейвик – монстр, который заслуживает медленной и мучительной смерти». C другой стороны, профессиональный палач XIX в., балансирующий на собственной грани, тоже был бы потрясен тем издевательством над правосудием, каким показалась бы ему смертельная инъекция, и одновременно считал бы, что казнь четвертованием – это уже слишком