Тема второй половины этой книги такова: мы так уже делали раньше. Снова и снова, в разных областях, обретая знание, рефлексируя, шагая в ногу со временем, мы оказывались способны вычесть из своих представлений веру в то, что люди в своих поступках руководствуются свободой воли. И небо на землю не рухнуло; общество вполне может функционировать, даже если не верит, что люди с эпилепсией вступили в сговор с сатаной или что матери людей, страдающих шизофренией, спровоцировали болезнь ненавистью к собственному ребенку.
Но двигаться дальше будет трудно – трудно настолько, что я лет пять не мог взяться за эту книгу, поскольку эта работа казалась мне пустой тратой времени, а еще потому, что жизнь постоянно напоминает, какой длинный путь предстоит пройти мне самому. Я уже писал, что помогал судебной защите на процессах по делам об убийствах, рассказывая присяжным, какие обстоятельства формируют мозг, принимающий ужасные решения. Однажды меня спросили, не возьмусь ли я за дело белого супремасиста, который через месяц после попытки сжечь мечеть ворвался в синагогу и открыл стрельбу из штурмовой винтовки, убив одного человека и ранив троих. «Да ладно, – подумал я. – Вы реально считаете, что именно я должен вам помогать?» Моих родственников убивали в гитлеровских лагерях. Когда я был ребенком, нашу синагогу подожгли; восстанавливал ее мой отец, архитектор, и, помогая ему, я часами придерживал край рулетки, стоя посреди обгоревших, смердящих руин, пока отец, пребывая в едва ли вменяемом состоянии, рассказывал мне об истории антисемитизма. Когда моя жена, режиссер, ставила мюзикл «Кабаре», а я ей помогал, я не мог заставить себя прикоснуться к нарукавным повязкам со свастикой, раздавая актерам костюмы. Так должен ли я помогать на этом судебном процессе? Я согласился – если я и вправду верю во всю ту чушь, которую несу, я должен был это сделать. И тут я опять показал себе, какой долгий путь мне еще предстоит пройти. На предыдущих процессах адвокаты часто предлагали мне встретиться с обвиняемым, и я всегда отказывался – поскольку иначе мне пришлось бы сказать об этом во время дачи показаний, что поставило бы под удар мой авторитет как свидетеля, беспристрастно рассуждающего о работе мозга. Но в этот раз, не успев опомниться, именно я спросил у адвокатов, могу ли встретиться с обвиняемым. Может, я хотел выяснить, какие эпигенетические изменения произошли в его миндалине и какая у него версия гена MAO-В? Может, я хотел изучить всех его черепах до самого низу? Нет. Я хотел заглянуть в лицо зла[355].
Возможно, когда я закончу писать эту книгу, мне стоит ее прочесть.
Это будет непросто. Но мы так делали.
15Если вы умираете в бедности
Как-то раз я бродил по сети, оттягивая момент, когда мне-таки придется взяться за работу, и наткнулся на один из тех сайтов, где люди задают вопросы, а читатели на них отвечают. Один спросил: «А как вы подтираетесь после посещения туалета: спереди назад или сзади наперед?» Ниже была длинная цепочка комментариев. Почти все отвечали: «Спереди назад», многие были довольно категоричны. И почти все утверждали, что так их научила мать. И был там один человек из Орегона, и другой – из далекой Румынии, и оба дали один и тот же удивительный ответ: «Когда я был маленьким, мама всегда говорила, что, если я буду подтираться сзади наперед, у меня не будет друзей».
Я был как громом поражен. Неужели их матери – сестры-близняшки, разлученные при рождении? Неужели дельфийский оракул продает теперь франшизу, так что есть уже оракул портлендский и оракул бухарестский? Почему эти двое получили один и тот же странный совет относительно личной гигиены?
Человек по имени Брюс Стефан выжил сначала при обрушении моста через залив Сан-Франциско во время землетрясения Лома-Приета в 1989 г., а потом в террористической атаке на Всемирный торговый центр 11 сентября 2001 г. Цутому Ямагути был и в Хиросиме, и в Нагасаки в дни ядерных бомбардировок, но прожил после этого еще 65 лет. Зато барабанщик Пит Бест ушел из The Beatles буквально за несколько недель до того, как они выпустили свой первый хит, а Рону Уэйну, одному из трех соучредителей Apple Computer, не понравилось работать со Стивом и Возом (похвастаюсь своими знакомствами в Кремниевой долине), и через несколько недель он ушел из компании. И есть такой Джо Грисамор, держатель мирового рекорда по длине ирокеза, который возвышается у него над головой почти на метр.
Как осмыслить тот факт, что Вселенная сошлась в одной и той же точке для двух матерей, дающих одинаковые советы своим детям? Что означает везение Стефана и Ямагути, невезение Беста и Уэйна и тот факт, что Грисамор живет в Миннесоте? Какой смысл в том, что доктор, который однажды скажет вам, сколько месяцев вы еще протянете, в настоящий момент стоит у открытого холодильника и ест холодную лапшу? Что Бен Аффлек и Дженнифер Лопес опять вместе, а Генрих VIII и Екатерина Арагонская так снова и не сошлись? И самое главное, что означает тот факт, что вы, посмотрев на двух пятилетних детей, уже можете точно предсказать, кто из них к 50 годам будет полной развалиной из-за болезней, связанных с постоянным чувством безысходности, а кто в свои 80 поменяет тазобедренный сустав, чтобы успеть к лыжному сезону?{396}
Все научные сведения, приведенные в этой книге, говорят об одном: нет тут никакого смысла. На все эти «Почему?» не существует другого ответа, кроме «Это случилось из-за того, что случилось раньше, а оно случилось из-за того, что произошло перед ним». Нет ничего, кроме пустой равнодушной Вселенной, в которой атомы случайно на время объединяются, образуя то, что мы называем «Я».
Целая область психологии изучает теорию управления страхом смерти, пытаясь разобраться в адской смеси копинг-механизмов, к которым мы прибегаем, сталкиваясь с неизбежностью и непредсказуемостью конца. Как известно, эти реакции охватывают весь спектр человеческих качеств, как лучших, так и худших: поддерживать тесные отношения с близкими, укреплять приверженность своим культурным ценностям (хоть гуманитарным, хоть фашистским по своей сути), совершенствовать мир, в отместку судьбе пытаться жить как можно лучше. И сейчас, в наш век экзистенциального кризиса, у ужаса, который мы ощущаем в тени смерти, есть спутник – ужас, который мы испытываем, когда над нами нависает тень бессмысленности. Тень осознания, что мы – всего лишь биологические машины, балансирующие на верхушке башни из черепах, которым нет конца. Мы вовсе не капитаны своих кораблей; у наших кораблей никогда не было капитанов{397}.
Вот черт. Это и вправду паршиво.
Но это, я думаю, помогает объяснить одну закономерность. Один за другим философы-компатибилисты благодушно провозглашают свою приверженность современному представлению о материальном, детерминированном мире… и все же каким-то образом находят в нем место для свободы воли. Уже вроде бы ясно, что я считаю: так это не работает (см. главы 1, 2, 3, 4, 5, 6 и так далее). Подозреваю, что и большинству компатибилистов сей факт известен. Между строк своих сочинений – а иногда и прямо в этих строках – многие компатибилисты на самом деле утверждают, что свобода воли просто должна существовать, потому что иначе все пропало, и крутятся, как уж на сковородке, стараясь выдать за интеллектуальный подход свое эмоциональное отношение. «Люди произошли от обезьян! Будем надеяться, что это не так, но если правда, то помолимся, чтобы никто не узнал», – сказала жена англиканского епископа в 1860 г., когда ей рассказали о теории эволюции Дарвина[356]. Сто пятьдесят шесть лет спустя Стивен Кейв озаглавил свою нашумевшую статью, опубликованную в июне 2016 г. в журнале The Atlantic: «Никакой свободы воли не существует… но нам все равно лучше в нее верить»[357].
И он, возможно, прав. В главе 2 обсуждалось исследование, в котором людям внушали иллюзорное чувство свободы воли. Однако одна подгруппа испытуемых внушению не поддавалась – это были люди с клинической депрессией. Депрессию часто описывают как когнитивно искаженное ощущение «выученной беспомощности»: какая-то реальная потеря в прошлом начинает ошибочно восприниматься как неизбежное будущее. В этом исследовании, однако, когнитивные искажения демонстрировали отнюдь не люди с депрессией, недооценивающие доступный им уровень контроля. Напротив, их оценки оказались точными, а вот все остальные переоценивали свое влияние на события. Подобные находки подтверждают мнение, что в некоторых обстоятельствах люди с депрессией вовсе не страдают от когнитивных искажений – напротив, они становятся «печальнее, но мудрее». В таком случае депрессию можно считать патологической утратой способности рационализировать реальность.
И поэтому нам, возможно, действительно «лучше в нее верить». Истина не всегда освобождает; истина, психическое здоровье и благополучие связаны сложными взаимоотношениями, которые исследуются в обширной литературе по психологии стресса. Подвергните испытуемого серии неожиданных ударов током, и он ответит стрессовой реакцией. Но если вы станете предупреждать об ударе за 10 секунд до него, стрессовая реакция ослабнет, так как правдивый прогноз усиливает предсказуемость, дает время подготовиться. Если предупреждать за секунду до удара, времени подготовиться не хватит. Но если предупреждать за минуту, то стрессовая реакция только усилится, поскольку в ощущениях эта минута растянется на целый год тревожного ожидания. Таким образом, правдивый прогноз, в зависимости от обстоятельств, может ослабить, усилить или никак не повлиять на уровень психологического стресса{398}