Мы зашли в довольно нарядный холл, тоже оформленный в восточном стиле, все, как и положено в таких местах, было нарочито спокойно и хорошо пахло. Потом мы прошли в раздевалку и стали переодеваться в купальники.
– Ничего себе, у тебя классная жопа! – восхитилась Гаэль.
– Да у нее и сиськи офигенные, – поддержала Карин.
Я не знала, что ответить. Не скажешь же: у вас тоже, особенно если это не так.
Потом разговор перешел на мужиков. Карин рассказывала, как почти закрутила с Дерреком, тем самым парнем с работы. Во время новогодней вечеринки она и Лоранс наконец смогли нормально пофлиртовать с намеченными мужиками. В ответ на подробный рассказ о том, как тот на нее посмотрел и что сказал, Гаэль простодушно заявила:
– Это все потому, что ты не любишь своего парня. Если бы ты его любила, тебя бы это не интересовало.
– Ну не знаю, не все так просто. А ты почему ни с кем не закрутила? – спросила Карин меня.
– Да не знаю, я не в теме, я же замужем вроде как.
Я и сама подумала о том, почему я не смотрю на мужчин вокруг, и пришла к выводу, что вот уже черт знает сколько времени чувствую себя непривлекательной и старой. Мне казалось, что ни один мужчина не может быть во мне заинтересован, а тем более – элегантные стильные французы, рядом с которыми я себя чувствовала замарашкой.
– Слушай, а как там твой этот парень, с которым ты встречалась, Гаэль? Ну тот, с маленьким членом? – поинтересовалась Карин.
– Он классный, на самом деле, но женат.
– Фууу, мне бы никогда не понравился мужик с маленьким членом, – засмеялась Карин.
– А Жоффруа как? Одарен в этом плане?
– Нормально, – пробормотала я.
По дороге домой мы обсуждали, как по-французски называют половые органы, было довольно забавно. Смешно, что член по-французски женского рода, а вагина – мужского.
Жоффруа был очень доволен своей новой работой, без конца говорил о ней и рассказывал, как патрон приглашает его работать на частные приемы. Он не сомневался, что скоро откроется новый филиал и тогда его непременно сделают начальником этого филиала. Он утверждал, что патрон намекал ему на это. Я говорила:
– Это прекрасно, просто здорово, ты молодец.
Но между ним, мной и Роми ничего не менялось. Он только все больше наглел. Однажды он мне позвонил в середине рабочего дня:
– Слушай, я не понимаю, почему хозяйка магазина все время цепляется ко мне.
До этого он с восторгом рассказывал, как за просто так съедает здоровенные куски дорогущей сдобы. Я много раз уточняла, попросил ли он разрешение и уверен ли, что так можно поступать. Он меня заверял, что, конечно, можно и все так делают.
– Ты уверен, что не слишком увлекся с едой там?
– Да нет же, я тебе говорю.
– Ты пришел накуренный или выходил и курил траву во время рабочего дня?
– Да нет же, клянусь тебе.
– Ну не знаю тогда.
Когда я вернулась с работы, он прислал мне эсэмэс, что его уволили.
Он пришел домой очень растерянный, и мне даже стало его жалко. Правда, после увольнения Жоффруа решил, что он теперь в депрессии, и больше даже не пытался вести себя как нормальный человек. Нужно было что-то делать, и я все же решила обратиться к психологу Карин. Мы пришли к ней втроем, потому что нам не с кем было оставить Роми.
Жоффруа начал жаловаться на то, что Роми плохая, что все его проблемы в жизни из-за нее, а эта дура психолог сидела и хлопала глазами, повторяя:
– Mais oui, дети должны спать по ночам, слушаться взрослых, и им нужно ставить границы.
Мы стали обсуждать ссору из-за того, что он решил позвать Эву, не спросив меня, а потом обвинил меня в том, что я недостаточно вкладываюсь в его дочерей. Возможно, он ждал, что я буду еще и платить за него алименты, я не знаю. И тут он заявил:
– Я вовсе не хотел сказать, что она приедет, я сказал, что она приехала бы, это ты просто плохо понимаешь французский!
– Тогда зачем же ты затеял ссору, если видел, что я тебя неправильно поняла?
Он промолчал. Потом мы обсуждали недавний случай, когда, как он заявил, Роми дала ему пощечину. А вот что вышло. В Израиле он часто играл с Роми в зомби, но это было не так, чтобы она боялась, а просто смешно. В этот раз, когда она попросила поиграть в зомби, он скорчил реально страшную рожу и пошел на нее. Она сказала, что боится, и попросила, чтобы он перестал. Я тоже сказала, чтобы он прекратил пугать ребенка, но он продолжал к ней приближаться, и тогда она инстинктивно дала ему пощечину. Он немедленно разобиделся. Я сказала, что мне очень жаль, но не нужно было пугать ее, и мы обе просили его прекратить.
Психолог эта снова глупо похлопала глазами и начала тоже объяснять, что, видимо, ребенок не нарочно, а так получилось. В конце концов мне это надоело, и я спросила Жоффруа, нет ли, по его мнению, других проблем в нашей семье. Не думает ли он, что мне надоело его содержать, не считает ли он своим долгом делать хоть что-то по дому, не хочет ли перестать обкуриваться, да еще брать мою машину без спроса и вместе с ребенком ехать покупать себе за мои деньги траву? Он молчал как пень, психолог тоже. Больше мы к психологу не ходили.
К этому времени я уже перестала стесняться и честно говорила родителям и подругам в Израиле, что дела совсем плохи и я больше не могу его терпеть. Пик всего этого дерьма пришелся на Новый год. В Рождество, на которое мне наплевать, конечно, мы устроили у себя ужин. У нас была очень красивая живая елка, купленная впервые за мою взрослую жизнь. До этого мы с Роми с восторгом выбирали самые изысканные елочные игрушки. Такие красивые и сказочные, что даже не верилось. Мы позвали Гая, он почему-то был один дома без своей подруги. Дети были с Карин в Марселе у ее матери и должны были вернуться к Новому году.
Ужин получился не очень веселым, но хотя бы был Гай. Роми, правда, радовалась. Я купила ей настоящие фигурные коньки, о которых она давно мечтала, и положила под елку. Ханука в тот год выпала прямо на Рождество, и Роми зажигала ханукальные свечи, связавшись со своим отцом по скайпу.
Наутро мы поехали в Пале-Рояль на Елисейских По лях кататься на коньках. Роми была счастлива, а я – совсем нет. В отличие от меня, Роми обладает прекрасным даром всегда радоваться и находить хорошее даже в плохом.
Самое обидное, что я взяла отпуск на первую неделю новогодних каникул и очень хотела отдохнуть. Я ведь не была в отпуске уже несколько лет подряд. Но вместо отдыха мне приходилось проводить время в компании какого-то злобного идиота, и компания эта тяготила меня все больше. Мы ездили в Париж, чтобы подняться на Эйфелеву башню, и он снова увязался за нами. При этом все время был, как обычно, мрачнее тучи. Мы за каким-то чертом простояли почти весь световой день в очереди, чтобы подняться на эту, будь она неладна, башню, замерзли до слез, а Жоффруа презрительно смотрел на нас, фыркал и не говорил ни слова. Когда я спросила его, зачем же он с нами поехал и ездит все время, если мы его так раздражаем, он заявил, что так можно сделать отличные фотографии. Фотографиями своими он занимался бесконечно, и они, действительно, были очень хороши. Но я не собиралась оплачивать его творчество своими деньгами и нервами.
А денег, кстати, все время не хватало, что было довольно странно. Даже на троих, особенно если не делать глупостей, их вроде бы должно было хватать. Помню, за неделю до Рождества мы отвезли Роми в Марэ на встречу с ее семьей – они как раз приехали в Париж, – а сами пошли прогуляться. Настроение у Жоффруа снова было плохое, на этот раз я была виновата в том, что во Франции бывает зима и плохая погода. Оказалось, что это я его сюда притащила, и вообще – все женщины тащат его куда-то, куда он совсем не хочет.
Потом мы зашли в торговый центр, и он забежал в первый попавшийся дорогой магазин и на все деньги, которые ему заплатили за работу в кафе, купил себе дорогущую зимнюю куртку и какой-то гаджет для фотоаппарата. Таким образом, денег на подарок на Новый год мне и его дочке Эве, не говоря уже о Роми, не осталось. Не осталось и просто на еду, и мы доедали последние макароны, оставшиеся в доме. Когда я получила зарплату, он сразу же потребовал оплатить его рождественский подарок, а мне, естественно, ничего не подарил.
Новый год
Близился Новый год. В конце каждого года я обычно подвожу его итоги и пишу их в социальных сетях. Надо признать, что из года в год они очень похожи – нашла работу, потеряла работу; повстречалась с мужчиной, рассталась с мужчиной; переехала в новую квартиру или не переезжала. И так каждый раз. В этом году я даже не позволяла себе думать ни о чем таком. Я по-прежнему не считала, что переезд во Францию был ошибкой, я была уверена, что так было нужно. Мне, несмотря ни на что, было понятно, что я поступила правильно, и совершенно не хотелось возвращаться в Израиль.
Я очень ждала Нового года. В Израиле этот праздник – камень преткновения. Русские с каким-то почти религиозным упорством сохранили его для себя. Об этом очень много написано, да это и понятно. Ведь для советских людей Новый год был единственным праздником, который можно было почувствовать: город был украшен, пусть даже убогими, разноцветными лампочками; в пустых серых витринах магазинов появлялись кособокие елочки, посыпанные ватой, – и в этом все равно было что-то сказочное, что-то человеческое и не кастрированное красными знаменами и словами: «слава», «съезд», «кпсс», «леонидильич». Это был островок чистой радости в серой, неестественной тоске. В Израиле мы столкнулись с подобным же, но жарким, восточным, крикливым и грязным. Истории про Авраама, Ицхака и товарищей лично на меня наводили такую же тоску и были так же беспросветно лишены жизни и сексуальности, как политика партии и какой-то там съезд КПСС. Но людям же нужно хоть чему-то радоваться. Израильтяне спрашивали нас:
– Неужели вас так радует, что на календаре меняется год? Это же просто написано в календаре и все, к тому же христианском, а мы – не христиане, если вдруг кто забыл.