– Но при этом ты вернулась к Джулии, которую оставила в бродячем цирке.
Сара считала, что это уравнивало их: у Джулии была Лили, а у Сары – папа. Какой бы семьей они были, если бы жили все вместе – Сара, Джулия, Фрэнк, Лили, а потом еще Тэсс? Ее жизнь могла сложиться совсем иначе, если бы она росла вместе с сестрой, и жизнь Джулии, наверное, тоже. Как несправедливо, что их лишили этой возможности, лишила женщина, сидящая сейчас перед ней.
– Джулию воспитывала моя тетя, поэтому она осталась в цирке. Но мы не всегда странствовали вместе, а если и виделись, то мельком. Для нее, маленькой девочки, я была кем-то из родни, как будто кузиной. Я ушла из цирка, когда Джулии было девять или десять.
Получается, в жизни маленькой Джулии Лили значила не больше, чем в жизни самой Сары. Джулии было всего шесть, когда мать сбежала от Сары и Фрэнка, и Лили была для нее чужой.
Сара покачала головой:
– Так когда ты узнала, что папа сказал мне, будто ты умерла?
– Когда я связалась с ним и попросила о встрече с тобой, – ответила Лили.
Эти слова ранили Сару сильнее всего, что она готова была услышать.
Она подняла взгляд и посмотрела в большие карие глаза Лили. Такие же, как у Джулии.
– Что ты сделала?
– Связалась с Фрэнком. Это было через два года после того, как я окончательно ушла из нашего семейного цирка, а тебе как раз исполнилось девять лет. Я хорошо это помню, потому что каждый год покупала тебе подарок на день рождения и в тот год решила подарить большого плюшевого медведя. Он едва помещался в моем кресле. К нему был прикреплен маленький мишка, и я представляла, как скажу тебе, что это мы с тобой.
– Но папа возразил, что ты не можешь больше меня видеть?
Лили кивнула:
– Тогда я и узнала, что он сказал тебе, будто я заболела и умерла. Сначала я, конечно, разозлилась, но чем дольше думала об этом, тем яснее понимала, что он поступил так ради тебя. Тяжело потерять мать в таком возрасте. Но если бы ты росла, зная, что я тебя бросила, то, возможно, начала бы винить в этом себя. Ты бы не поняла, как все было на самом деле: эгоистичная женщина, которая настолько боялась оказаться плохой матерью, что совершила роковую ошибку, сбежав от всего сразу. Ты могла решить, что это твоя вина, подумать, что недостойна любви, не заслужила ее. Фрэнк не хотел, чтобы ты так думала, и поэтому солгал. Солгал, чтобы выгородить меня, чтобы ты росла с мыслями о том, что у тебя была замечательная мама, которая ни за что бы не бросила тебя по своей воле.
Сара вспомнила отца. Его хриплый голос, сильные, теплые руки. Тот наплыв чувств, который она ощущала всякий раз, когда видела его, даже если отца не было дома всего несколько часов. Теперь, когда он умер, Сара лишилась возможности даже злиться на него. Пока папа был жив, она могла сердиться не больше двух дней. Все, что он делал, делалось из любви к ней, и это было единственное, за что она могла держаться в жизни.
– Я понимаю, почему он так поступил, – продолжила Лили, – но он как будто вырвал у меня часть души. Я убеждала себя, что однажды мы встретимся и ты будешь сердиться, но поймешь меня. И может быть, я снова стану твоей мамой. В тот день, когда он сказал тебе, что я умерла, он отнял у меня эту надежду. Одно дело – вернуться после того, как я эгоистично сбежала, и совсем другое – воскреснуть из мертвых. Даже Фрэнк не смог бы оплатить твое лечение. Вот тогда я и поняла, что ты больше никогда меня не увидишь.
– Ты хотела сказать: «мы никогда не увидимся», – поправила Сара.
Лили вздохнула и прикрыла глаза. Но тут же открыла, как будто пришла к какому-то решению.
– Ты тоже сможешь все понять, – сказала она, – если мы когда-нибудь будем плести друг дружке косы или браслеты дружбы.
Она встала, подошла к буфету, заляпанному свечным воском, и открыла дверцу. Достала оттуда коробку, поставила на пол, открыла крышку и подтолкнула к Саре, приглашая взглянуть.
Сара опустилась на колени и взяла то, что лежало сверху. Это был сложенный листок бумаги, на котором Сара сразу узнала эмблему своей школы. Большими заглавными буквами там было написано: ОКФИЛДСКАЯ НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА ПРЕДСТАВЛЯЕТ: «ВЕТЕР В ИВАХ». Она бережно развернула листок и пробежала взглядом список актеров. Долго искать не пришлось, ее имя стояло в самом верху: В РОЛИ МИСТЕРА ЖАБА ИЗ ТОУД-ХОЛЛА – САРА ДЖЕЙКОБС. Боже, она помнила эту пьесу! Ей так нравилось играть ловкого мошенника мистера Жаба, который угнал паровоз, чтобы сбежать от полиции. Сара все еще слышала хохот зрителей, когда она кричала: БИП-БИП.
– Это папа тебе дал? – спросила Сара.
Конечно, был и другой вариант, но он казался невозможным.
– Я была там, Сара, – сказала Лили. – Сидела в заднем ряду и видела весь спектакль. Ты играла блестяще.
– Но… как? – прошептала Сара. – Как получилось, что тебя никто не видел?
– Меня видели многие, но они не знали, кто я такая, – улыбнулась Лили. – Меня не представили этим людям как твою маму. Фрэнк назвал меня сестрой или кем-то еще, и мне дали билет. Если бы какой-то мужчина сидел в одиночестве на школьном спектакле, может быть, кто-то и удивился бы, но на меня никто не оглянулся.
Сара вынимала из коробки одну вещь за другой: программку с ее первого (и единственного) танцевального концерта; фотографию со спортивного фестиваля, где она, с серебряной медалью в руке, хмуро сверлила взглядом девочку, прибежавшую первой; жетоны со следующих фестивалей; жалкие обломки керамики, вероятно изготовленной Сарой…
– Ты приходила туда ради этого хлама? – спросила она Лили, но та отвела взгляд, и лицо ее было искажено болью.
– Твой отец сказал, что не может позволить, чтобы я присутствовала в твоей жизни, но не станет мешать мне следить за тем, как ты растешь. Он разрешал мне приходить куда угодно.
И тут Сару осенило.
– Он все это время знал, где тебя найти? Должен был знать, чтобы сказать тебе, где меня можно увидеть.
– Когда как. Не хочу, чтобы ты думала, будто я всегда была здесь. Это не так, Сара. Я годами разъезжала в свое удовольствие по всей стране то с одним цирком, то с другим. Некоторые из этих фотографий я сделала сама, другие мне подарил твой отец. Я не пытаюсь изображать твоего ангела-хранителя, постоянно наблюдавшего за тобой. Я ничем не лучше тысяч оставивших семью отцов со всего мира.
– А ты никогда не задумывалась, смогу ли я справиться с этой правдой? Может быть, когда мне было двадцать, двадцать пять. Тридцать. Когда умер папа.
Сара швырнула на пол фотографии, которые сжимала в руках так крепко, что измяла их.
– Я достаточно увидела и услышала о тебе за все эти годы, чтобы понять, что ты не примчишься ко мне с распростертыми объятиями, – хмыкнула Лили. – Я трусиха, Сара, и всегда такой была. Я завернулась в слова «скиталица» и «свободная духом», но уже много лет нигде не скитаюсь. Я постарела и осела на одном месте, хотя могла бы это сделать и пораньше. Дело в том, что я не умею справляться с ответственностью. Бегу от нее. Убежала от материнства и не могла остановиться, пока не оказалась здесь. Я боялась даже после того, как убили Фрэнка. Боялась, что в ту самую минуту, как ты узнаешь обо мне, я перестану быть любимой матерью, так рано и трагически погибшей, а стану тем, кем и была на самом деле – трусихой.
Сара смотрела на воспоминания о целой жизни, сложенные в картонную коробку из магазина «ИКЕА». Ей хотелось разорвать их, бросить в огонь и увидеть, как сгорает дотла фальшивое материнство Лили. Потому что это и была фальшь, подделка. Ни на одной из этих фотографий она не была сопливой, заплаканной, с красным лицом и содранными коленками, не выливала любимый папин одеколон в миску с цветами и травой, объявляя полученный результат «духами», и ее не ловил Мак, когда она пыталась сбежать из дома на свидание, выскочив из окна. Эта была коробка с пустышками, банальностями, отредактированное взмахом волшебной палочки детство. Разве сидела Лили в приемном покое, когда Сара свалилась с дерева, спасая соседскую кошку? Или, может быть, смотрела из кабинки диджея, когда Даррен Лейн с друзьями напал на нее пятнадцать лет назад? Нет.
– И все-таки ты осела неподалеку от меня и папы, – сказала Сара, сама раздосадованная прозвучавшей в голосе ноткой надежды.
– Куда бы я ни отправлялась, меня всегда тянуло к вам двоим. Жаль только, что мне не хватило смелости признать ошибку и вернуться к тебе раньше. К тебе и Джулии.
– А как Джулия узнала, что ты ей не кузина?
– Наверное, ей рассказала няня после похорон тети Джин. Она разыскала меня и задала немало вопросов. Мы с ней поладили. Уверена, она бы и тебе понравилась при других обстоятельствах. Она хорошая девочка и очень веселая.
«Хорошая девочка»? Неужели Лили не знает, на что способна Джулия?
– Она психопатка, – отрезала Сара.
– Нет, она не психопатка, – нахмурилась Лили. – Да, она другая, но…
Позже Сара гадала, что заставило ее так ответить. Возможно, зависть к Джулии, которую так защищала Лили, или гнев, накопившийся с того дня, когда выяснилось, что их разлука была осознанным выбором матери, а ей самой пришлось расти без женской помощи, необходимой, чтобы разбираться с месячными, бойфрендами, гормонами или прическами. Скорее всего, и то и другое сразу.
– Другая? – выплюнула она, словно это слово оказалось горьким на вкус. – Другая? Твоя бесценная доченька хладнокровно убила двух человек в Брайтоне в начале этого года. А потом – моего папу. Джулия не просто другая, Лили. Она – убийца.
Глава 15
– Черт возьми, Джером, что с тобой стряслось? – взорвалась хохотом Тэсс, когда они сели в машину. – Эта жестянка только утром выехала из гаража, а теперь ее придется дезинфицировать, чтобы вытравить запах!
– Я навернулся, разве не видно? – угрюмо проворчал Джером. – Бухнулся коленями прямо в шестидюймовый слой коровьего дерьма. И получил ровно ноль информации, то есть кроме всей этой истории про ящур.
– Прекрасно! Это все, что мне было нужно, – сказала Тэсс,