Былое. Царицы
Царский дворец Гнева сразу увидела, как в ворота Крапивы-Града скользнула с обозом. Такой свет от дворца шёл, от его белокаменных стен, высоких башен, что раскрыться хотелось, побежать вперёд – как по снежному лугу среди зимы. Но не потому стремилась туда Гнева, не от того, что стёкла цветные искрились да цветы диковинные росли. А потому, что там, во дворце, ждала Гневу книжница, а в книжнице – Тенеслов, а в Тенеслове – отгадка, как в Тень вернуться.
Глубоко вдохнула Гнева, закашлялась; всюду в городе стояла пыль, пахло потом, калачами, дёгтем. Гнева зашагала по мощёной улочке, которая шире и шире делалась ко дворцу. То и дело он пропадал из виду за избами и садами, но всякий раз вновь возникал – с резными башнями, с золотыми крышами, отражавшими солнце.
Вокруг клонила ветви к земле осень, наливались силой яблони и орешник, гудел посад. Привыкла уж Гнева ходить, глаз не поднимая, чтоб чужого внимания не привлечь, но в Крапиве-Граде не было сил под ноги глядеть, глядела Гнева по сторонам. Тут собака корку стащила с нарядного сундука, тут лавка кривая к рябине прибита, сидит на лавке бабка, а на рябине парнишка ногами болтает, стрелу строгает. Из одной избы хлебом тянет, из другой – смрадом, кошка рыбину тащит, собака кость гложет. Гнева оглянуться не успела, как окружили её чумазые ребятишки, принялись за рукава дёргать:
– Ох и чудная рубаха у тебя!
– Чего тебе у нас надобно, чужестранка?
– Дай, бабушка, векшу на пшено да на леденцы!
Бабушка! Может, и вправду старухой глубокой добралась она до Крапивы-Града? Тяжело стало на сердце, да и город весь то пёстрым был, праздничным, то выныривал тёмными коулками, чадными углами. Шла Гнева через торг, через рыбный ряд, через Кузнечную, Оружейную, Корабельничью слободки. Вышла наконец к площади у дворца. Дивно пахло грушами в меду, качались берёзы, веяло прохладой, будто бы от ручья, а лес подходил к самым стенам – густой, грозный. Окон во дворце целая тьма сияла в подступающих сумерках… За которым из них книжница?
Гнева с тоской оглядела палаты и переходы. Тьма тьмущая! Как тут разобраться? Пока глазела она, зазвучали сзади шаги, заржали лошади; Гнева отступила, прижалась к молодому дубочку. Мимо промчались всадники на тонконогих конях, за ними колымага расписная пролетела и остановилась у самого крыльца. Вышла из колымаги женщина в расшитом охабне. Подтянулись стражники у дубовых дверей, встрепенулись чернавки, возившиеся с цветами; даже всадники улыбнулись, а навстречу выскочила, видно, сенная девка, поспешила по ступеням.
– Царица, – прошептала чумазая девчонка, увязавшаяся за Гневой ещё от ворот. – Яромила. – Пригладила волосы, облизала губы. Восторженно вздохнула: – Красивая-то какая… Самая добрая. Вот бы мне мамку такую.
Гнева глянула искоса на девчонку. Не похоже было, что хоть какая-нибудь мамка у неё есть. Может, та самая война забрала, что пожгла сёла в Синичье.
А царица уже скрылась во дворце, следом за ней вбежали весёлые боярыни.
…Не боялась царица Яромила ни сглаза, ни порчи, не только без царя в колымаге ездила, но и пешком ходила: то на торг, то к реке, а то и просто по городу. Крестьян слушала, кузнецов, умельцев, скоморохам резан давала, гусляров привечала, а однажды сама на дудочке сыграла на потеху. Щедро набросали в скоморошью шапку копеечек и резанов. Яромила сколько скоморохам дала, а сколько велела отнести бабке какой-то, то ли знахарке, то ли наузнице, Гнева не поняла толком. Стояла в толпе, глядя на царицу, дивилась: как это её царь одну отпускает в город, да почти без стражи? А потом услышала, как шепчутся рядом кумушки:
– Потому и ходит, будто ничего не боится, что ведьма она. И себя, и сыночка защитит, коли понадобится…
– Да как же царь-батюшка в жёны такую взял?
– Да уж околдовала поди. А ещё, говорят, град-то наш она́ держит…
– Гра-ад держит? Это ещё как?
– А так. Вишь, стороной нас пагубы обходят, хотя за стенами – то мор, то брань, то ведьмы рыщут, звёзды воруют…
Гнева усмехнулась. Вспомнила Аксинью, что травами людей пользовала, – тоже её ведьмой звали. Вспомнила, как сама молнии в Тени метала и тучи воротила. Здесь-то, в Солони, до сих пор и дождик с трудом согнать может да людям особо не показывает уменье своё. Только покажи – тут же слухи пойдут, полетят быстрыми скакунами. Много ли кликушам да кумушкам надо, чтоб ведьмой назвать.
А Яромила и не слышала ничего. Поклонилась в пояс народу, дудочку отдала скомороху, улыбнулась:
– Ясного вам дня, люди добрые. Благодарствую, что послушали!
Зашумела площадь, и теперь уж не одна чумазая девка, а целая толпа вздохнула, загомонила:
– Здорова будь, матушка! Голубица наша!
– Ай и славно играешь. Сыграй ещё!
– Сыночек-то как, царевич наш, Иван Милонежич?
– Сыграй ещё, матушка!
– Царя береги, ворожбой не сильно потчуй…
– Сыграй!
Яромила опять улыбнулась, качнула головой.
– Домой мне пора, к сыну, люди добрые.
Двинулась Яромила к Лаврушкиной улице, огибавшей площадь. Подкатила колымага, подоспели боярыни.
– А спой, матушка! – жалобно раздалось из толпы. Подхватило несколько голосов, Гнева сама изумилась, услыхав среди них свой. Изумилась, подалась вперёд…
– Спой! – попросили и боярыни.
Яромила остановилась, набежало на лицо облако. Вздохнула, будто мимо людей глянула, мимо площади, далеко-далеко…
– Спой!
– Спеть?.. Что ж, спою. Спою то, что сыночку своему пою.
Затихла толпа. Запела царица. Опустила Гнева глаза – не могла на её свет глядеть.
За метелью будет вёдро[132],
Выйдут звёзды на поклоны,
Прилетит в зелёный полдень
Голубочек сизокрылый.
Поднялся в тёплый день ветер, зябко зима дохну́ла. Бабы принялись в платки кутаться, начали задрёмывать у царицыных ног травы.
Боль проходит понемногу,
Даже самая большая.
Не давайся тёмным думам,
Голубочек мой печальный.
Гнева слушала Яромилу, и то в жар, то в холод бросало. Сладкой тоской щемило сердце, зависть глодала так, что сил не было. Уйти хотела, но оторвать глаз не могла от царицы; уши заткнуть думала, но жаль было хоть строчечку упустить.
Не давайся тёмным думам,
Не давайся злым сомненьям,
Но позволь без страха сердцу
Выбрать верную тропинку.
Поднималась, клубилась злоба. Вот ведь: стои́т царица, ровно свечечка, тихая, тонкая, звенит голос, глядит толпа на неё очарованными глазами. Сынок во дворце подрастает. Муж – не абы кто, а сам царь. Трудно ль быть ясной, светлой, когда всё ладно? Только почему ж Яромиле Солонь мёд на золотом блюде поднесла, а ей, Гневе, одну сажу в дырявой плошке? Ни приветить не хочет, ни отпустить не желает! Почему царица эта во дворец вернётся, в шелка оденется, примется вишни сахарные жевать да сыночка качать, а она, Гнева, в Горшочную слободу пойдёт глину месить, миски да канопки лепить? Грязной рукой и волосы со лба не сгонишь, и пот не утрёшь; жужжат мухи, лезут в глаза, машешь косой, отгоняя, ровно хвостом корова…
Будет месяц, будет вёдро,
Наступает час конечный
Беспокойной тёмной ночи,
И идёт по миру правда.
Когда, когда она, правда эта, будет? Когда ночь кончится?
В тёплый день подует ветер,
Разметает зло земное,
А покуда ветер крепнет,
Сладко спи, дружочек милый.
Кончила петь царица. Заметила Гнева, что многие кругом плачут. Утёрла слёзы и пошла в Горшочную слободу. Песня песней, а домой её только Тенеслов вернёт. Слышала Гнева на торгу, что книги из книжницы царской никогда из дворца не выносят: книжницу ещё прадед царя нынешнего собирать начал, берегут там бересты и харатьи пуще глаза. Выходит, во дворец надо пробраться. Одних послов, гонцов да бояр царь принимает… При прежних царицах, коли те посмеяться желали, звали во двор шутих и карлиц, но Яромила о таком никогда не просила. Кем бы ещё притвориться, чтоб внутрь попасть?
Думала об этом Гнева, подсыпая в глину белый речной песок, катая ком. Думала, вытягивая змейку глиняную меж ладоней. Думала… И придумала наконец.
Жарко было в тёмном охабне с чужого плеча; пекло щёки от страха. Гнева сложила у груди руки, смиренно поклонилась боярыне, что вела её в царицыны покои. На пороге светёлки снова поклонилась. Увидала царевича: сидел он на шёлковых сукнах, возился с потешками деревянными. Мал совсем был; глянул ясными глазами на Гневу, склонил голову. Боярыня подошла к нему, принялась ворковать, тут и Яромила отвлеклась от шитья: стояла она у самого окошка, Гнева и не заметила сразу.
– Здравствуй, странница! Благодарствую, что пришла. – Царица взяла сына на руки, велела боярыне: – Попроси-ка морсу нам принести, Да́нушка… Не голодная ли ты, странница? Может быть, отобедать хочешь?
Гнева сглотнула, отказалась. Боярыня ушла, Яромила села на лавку, показала на другую:
– Садись! Устала с дороги?
Весь путь по Солони раскатился перед глазами у Гневы. Ещё как устала, царица, ты и не ведаешь усталости той…
– Спасибо, матушка, что добра так ко мне.
Вошла сенная девка, внесла кувшин с морсом, блюдо с пряниками.
– Угощайся, странница.
Села Гнева на лавку, взяла пряник. Глотнула морс: сладкий, прохладный, вкусней и в Тени не пробовала! Яромила отломила от пряника кусок, пожевала, подала сыну. Шепнула ему что-то, он засмеялся тихонько.
– Много я хаживала по Солони, всякого повидала. О чём послушать хочешь, матушка?
– А от чего сердце сильней всего стучало, о том и расскажи, – приглаживая вихры царевичу, молвила Яромила. С тоской вздохнула.