– Я рад, что мы поняли друг друга. Но ведь не ради этого разговора вы пришли? Я могу вам чем-нибудь помочь, друг мой? – с неподражаемой интонацией артиста Ливанова в роли Шерлока Холмса поинтересовался хозяин кабинета.
– Да, господин виконт. Я пришел к вам, как к единственному знакомому врачу, которому могу довериться.
– Вы больны? Надеюсь, не дурной болезнью? – с искренней озабоченностью спросил виконт.
– Я, слава богу, здоров. Помощь нужна моему знакомому, у которого обезображено лицо. Можете ли вы помочь? Или порекомендовать кого-либо?
Транкавель взял паузу, при этом став похожим на компьютер, работающий в турборежиме. Затем ответил:
– Видите ли, дорогой барон. В мире магии очень мало невозможных вещей, вопрос в цене – в самых обычных золотых и серебряных монетах. Понимаете, в нашей стране все врачи заинтересованы в оплате своих услуг и очень косо смотрят на коллег, работающих бесплатно. При этом, становясь врачами, мы связываем себя заклятием, которое помимо нашей воли сообщает коллегам, какие услуги мы оказываем и сколько за это получаем. Единственное исключение, пожалуй, – замена, и то потому, что является заклятием не лечащим, а убивающим. Та услуга, о которой вы просите, стоит дорого, очень дорого. Помочь могу и готов я, но можете обратиться к любому моему коллеге. Поверьте, все они назовут одну сумму. Насколько повреждено лицо этого несчастного?
– Лица вообще нет. Оно сплошь состоит из шрамов, нос сломан настолько, что стал плоским, как у сифилитика. В то же время глаза, губы, зубы и лицевые кости кажутся целыми, хотя про лицевые кости точно не скажу – мог и не увидеть переломов.
– Господи, – виконт резко встал со стула – кто же его так?
– Не его, а ее. Не хочу сейчас вдаваться в подробности. Поверьте, вы все узнаете, но, пожалуйста, не сейчас – это действительно длинная история. Сейчас просто скажите – сколько будет стоить лечение?
– Полторы тысячи экю, – сказал Транкавель и выжидающе посмотрел на меня.
Думал, я от этой суммы в обморок хлопнусь? А вот фигушки. Скромная жизнь, собственные заработки, деньги барона де Безье и графа Амьенского превратили меня в достаточно состоятельного человека. Так что все в порядке, Марте еще и на жизнь останется.
– Чек военного банка примете?
На лице виконта явно отразилось разочарование. На крючок меня хотел подсадить? Смешно – я ему и так на всю жизнь должен. Или он так не считает? С барона наверняка не три копейки слупил. Но проблемы индейцев шерифа не волнуют. Хотел сделку – получи.
– Разумеется.
Я достал чековую книжку и тут же выписал чек на тысячу шестьсот экю.
– Ваша милость, вот чек, и у меня просьба: сто экю передайте этой женщине и поручите кому-нибудь найти ей жилье на время выздоровления. На обратном пути я хотел бы ее увидеть. Я не слишком наглею?
– Наглый клиссонец – это тавтология, так что не волнуйтесь. Конечно, я помогу. А поселится она в этом доме, поверьте – здесь достаточно свободных комнат. До вашего возвращения она в любом случае будет нуждаться во врачебном присмотре.
– Они, господин виконт, они. У нее грудной ребенок.
– О, кажется, я буду ждать вашего возвращения с двойным нетерпением.
– Обещаю прийти сразу по возвращении. А сейчас разрешите откланяться.
– До встречи, друг мой. Желаю вам воинской удачи и помните – в этом доме вас всегда ждут. А своей знакомой передайте, пусть на воротах представится…
– Мартой. Мартой ван Ставеле. У нее очень простое имя. До свидания, господин виконт.
Что же, одно дело сделано. Осталось второе, но главное – вытащить Марту и моего… МОЕГО! ребенка. Порву мерзавцев, как Тузик грелку! Да я их всех…
К этому времени власти страны уже поняли опасность проституции для нравственного и физического здоровья нации, были изданы королевские эдикты о запрете публичных домов, но верткие бандерши сумели найти покровителей, кормившихся с этих клоак.
Я не ханжа и не святой, но в то время в стране свирепствовала эпидемия сифилиса, уносившая здоровье и жизни людей не хуже чумы. Просто не так быстро. Никаких презервативов и антибиотиков не было и в помине. Клиенты заражали проституток, те – других клиентов, те своих жен, а больные женщины рожали искалеченных страшной болезнью детей. Можно с умным видом бывалого общечеловека говорить о ханжестве попов, но именно церковь, настойчиво проповедуя евангельские ценности оглушенной страстями пастве, через плевки в спину, через презрение «демократического света», обеспечивает здоровье и в конечном счете само существование общества.
К сожалению, армия готовилась к боевым действиям, и публичные дома были выгодны, поскольку позволяли снимать напряжение, часто возникающее среди военных, большинство из которых все равно долго не проживет. Поэтому бордели в тот момент пользовались негласным покровительством командования.
Вот с такими бодрыми мыслями я и подошел к шикарному двухэтажному дому, в котором более пристало жить приличной семье, чем ходячим рассадникам сифилиса. На крыльце, на свою беду, торчали двое неразумных с дубинками в руках. Один из них встал перед дверью и уперся ладонью в мою грудь.
– Это заведение для солидных людей. Молокососов пускать не велено.
Я из последних сил попытался быть вежливым.
– Господа, прошу вас пригласить хозяина заведения.
Не помогло.
– Сказано тебе, иди отсюда, – детинушка попытался ладонью столкнуть меня с крыльца.
Зря он это. Я же в Нанте никому не проигрывал, на тренировках с Гримо тоже не просто так пот проливал. И вообще, я сюда не с курсов кройки и шитья пришел. Академия есть Академия. Короче, сломал я ему пальчики, а второму, когда он дубинкой решил помахать, мошонку отбил. Толерантнее надо быть, ребята, мягше.
Внутри заведения торчали еще двое здоровяков. Только кто же вас, дурачки, учил, что надо в разных концах зала стоять и ко мне бежать по одному? Может, если бы разом навалились – толк бы и был, а так – только для врачей приработок. Ну, там кость вправить или нос выправить. К силе умение должно прилагаться, а если нету его – кто же виноват?
Успокоив агрессивных туземцев, посмотрел на персонал. Что сказать, я с такими – только по приговору суда, и то кассацию бы написал. Вот вроде все при них, но какое-то мятое, потасканное… Противно, одно слово.
О, а вот это явно бордель-маман. Старше всех, одета поприличнее. И чует, что сейчас будут бить. Ну что же, подруга, не дай бог, конечно, имеешь шанс легко отделаться.
– Марта где? – спрашиваю.
Ответить ей уже страх не дает. Только на дверь в углу показывает.
Ладно, пойду, посмотрю.
Постучался – ничего. Открываю – Господи, да что же это! Комнатушка два на три метра, без окон. Единственная кровать, на которой лежит ребенок, я вижу его ауру, пусть и едва заметную, но ауру, как у всех истинно дворянских детей. Вокруг на протянутых веревках висят сохнущие тряпки, видимо пеленки, но почему они дырявые? Марта сидит на этой же кровати, одетая в чистое, но до невозможности изношенное, многократно штопанное платье. Запах мочи и немытых тел. А самое страшное – взгляд. Женщина, которая не пасовала в кровавых схватках, не сломалась после издевательств садистов, изуродовавших ее лицо, смотрела на меня жалкими глазами побитой собаки. Она явно узнала меня, но спросила равнодушным и жалким голосом:
– Что угодно благородному господину?
Я многое пережил в двух жизнях. Я видел предательство, страх и смерть. Но здесь в скотских условиях жил мой ребенок и его мать. Пусть не любимая – но мать, давшая ему жизнь.
– Как назвала? – я с трудом задал вопрос – горло словно схватил спазм.
– Жан, если вы не против, милостивый господин.
Сын! Мое продолжение, которому я передам все, что знаю и умею! В том мире у меня остались дочери – самые лучшие девчонки во вселенной, которых я буду любить всегда, а теперь у меня есть сын! Я самый счастливый человек на свете! И горе всякому, кто только попытается нас разлучить – зубами горло перегрызу.
– Бери его, мы уходим. Потом я отвечу на все вопросы, потом ты расскажешь мне все, что захочешь, все потом. Но сейчас мы уходим. Не надо ничего с собой брать – забудь навсегда об этом доме.
– Благородному господину угодно, чтобы мы переехали? Но мы не можем, мы много должны и пока я не отработаю долг…
– Марта, о чем ты?! – я поднял ее и обнял. – Это – мой сын, ты – его мать. Какие долги, какая работа? Забудь, ты не можешь и не будешь здесь находиться. Для вас все готово, надо только взять сына и выйти из этого дома. Я виноват, что вы оказались здесь, но больше вас здесь не будет. Дальше все будет хорошо, – я говорил и гладил Марту по волосам. Я чувствовал, как эта несчастная женщина отогревается в моих объятиях, как уходят страх и отчаяние, как рождается надежда.
– Кто ты, Жан?
– Потом, Марта, все потом. Бери сына – нас ждут.
Когда мы вышли в зал, никто не посмел помешать. Побитые охранники прикинулись ветошью, проститутки смотрели на нас с восторгом, как на сбывшуюся мечту – найти своего принца, которого не будет волновать грязь, в которой она жила. А вот бордель-маман была похожа на загнанную в угол змею. Смотрела с ненавистью, мечтала убить, но от страха могла только шипеть.
А на улице нас ждал военный патруль. Офицер и двое солдат, вида весьма разухабистого, глядели насмешливо и вызывающе. И рядом с ними, правда чуть в стороне, стоял лейтенант де Фронсак, трезвый и злой, как обнаженная шпага. Просто стоял, наблюдая за развитием событий.
– Я смотрю, в Бретонской академии строгие нравы, раз курсантов потянуло шлюх из борделей вытаскивать, – с этими словами офицер отвесил мне издевательский поклон.
– Нравы Академии хорошо известны всем, кто имел честь в ней учиться, сударь. Обсуждать их с посторонними у нас не принято, – а вот это уже пощечина с моей стороны – мол, поступали многие, а поступил я. И ты, друг ситный, в этот элитный клуб не попал.
– Курсант, сдайте шпагу и следуйте за нами под арест. Вы обвиняетесь в неподобающем поведении. – Однако, проняло господина, решил отыграться за счет служебного положения, надеется на солдат? Напрасно.