Microsoft, Google или Facebook, и если человек, способный ее создать, оказался в плохой школе и не может попасть в хороший университет, то велики шансы, что хорошая идея так и не станетреальностью…
За последние 200 лет США удалось добиться впечатляющего экономического роста и создать множество инноваций во многом потому, что страна поощряла изобретения и инвестиции. Это не происходило в вакууме; инициативы получали поддержку инклюзивных политических учреждений, которые не позволяли элите или какой-то иной узкой группе монополизировать политическую власть и использовать ее в своих собственных целях за счет всего общества.
И вот в чем состоит проблема: экономическое неравенство будет приводить к росту политического неравенства, а люди, имеющие политическую власть, будут использовать ее для получения еще больших экономических преимуществ. Они будут сдавать карты в свою пользу, и это будет приводить к дальнейшему росту экономического неравенства – типичный порочный круг, в центре которого окажемся все мы.[304]
Проведенный Аджемоглу и Робинсоном анализ позволяет увидеть последнюю причину для беспокойства из-за нынешнего растущего неравенства: оно может привести к созданию экстрактивных институтов, которые замедлят наше развитие во второй эре машин. И это будет не просто постыдно – подобные действия могут привести к настоящей трагедии. Опираясь на выводы Аджемоглу и Робинсона, а также ряда других исследователей, мы полагаем, что этот сценарий вполне вероятен. Мы не можем просто верить в то, что Дар, возникающий благодаря технологиям, способен компенсировать создаваемое им неравенство. Напротив, мы беспокоимся, что неравенство способно значительно снизить ценность и величину Дара в грядущие годы.
Технологическая безработица
Мы видим, как растет общий «пирог» экономики, однако при этом ухудшаются условия жизни множества людей. По мере падения спроса на труд, особенно неквалифицированный, падают и зарплаты. Однако могут ли технологии в самом деле привести нас к массовой безработице?
Мы не первые, кто задается этим вопросом. Яростные споры на эту тему идут уже не менее 200 лет. В 1811–1817 годах группа английских текстильных рабочих, которые боялись, что потеряют свои места из-за появления автоматизированных ткацких станков в эпоху первой промышленной революции, сплотились вокруг некоего Неда Лудда – фигуры, напоминающей Робина Гуда и, скорее всего, вымышленной. Они нападали на фабрики и ломали оборудование до тех пор, пока их движение не было подавлено британским правительством.
Экономисты и другие ученые видели в движении луддитов ранний пример новой важной закономерности – широкомасштабная автоматизация начала оказывать активное влияние на зарплаты людей и перспективы их занятости. Вскоре исследователи разделились на два лагеря. Представители первого и более крупного утверждали, что, хотя технологический прогресс и другие факторы действительно лишают некоторых работников рабочих мест, творческая природа капитализма предоставляет этим работникам другие прекрасные возможности. Таким образом, безработица носит лишь временный характер и не представляет собой серьезной проблемы. Джон Бэйтс Кларк (в честь него названа медаль, которую вручают лучшим молодым экономистам) писал в 1915 году:
В реальной экономике, имеющей высокую динамику, всегда имеется доля неиспользуемых трудовых ресурсов. Невозможно и неправильно представлять себе, что эта доля когда-нибудь полностью исчезнет. Для роста благосостояния работников требуется технический прогресс, а прогресс невозможен без временного перемещения рабочей силы.[305]
В следующем году политолог Уильям Лейзерсон развил эту идею. Он описывал безработицу как нечто почти воображаемое: «Незанятость армии безработных сродни „незанятости” пожарных, которые всегда наготове в депо, или полицейских, готовых выехать по вызову».[306] Короче говоря, творческие силы капитализма постоянно нуждаются в притоке рабочей силы, которую обеспечат те, кто лишился работы на предыдущем этапе технологического прогресса.
Джон Мейнард Кейнс питал значительно меньшую уверенность в том, что ситуация обернется в пользу работников. Его работа 1930 года «Экономические возможности наших внуков», в целом оптимистичная, четко выразила позицию второго лагеря: автоматизация может лишить людей работы на постоянной основе, по мере того как автоматизации подвергается все больше и больше отраслей. В работе рассматривались сложные времена Великой депрессии и выдвигался следующий прогноз: «Нас одолевает болезнь, о которой отдельные читатели, возможно, еще не слышали, но которую в ближайшие годы будут много обсуждать, – технологическая безработица. Она возникает потому, что скорость, с какой мы открываем трудосберегающие технологии, превосходит нашу способность находить новое применение высвобожденному труду».[307] Казалось, что продолжительный период безработицы в ходе Великой депрессии подтверждает идеи Кейнса, однако со временем ситуация улучшилась. Затем началась Вторая мировая война, потребовавшая дополнительных ресурсов как на поле боя, так и в тылу, и угроза технологической безработицы отступила.
После окончания войны споры относительно влияния технологии на состояние рабочей силы возобновились и даже обрели новую жизнь после появления компьютеров. Группа социологов направила в 1964 году открытое письмо президенту Линдону Джонсону. В письме говорилось:
Новая эра производства уже началась. Принципы ее организации отличаются от принципов промышленной эры, так же как последние отличались от принципов аграрной эпохи. Комбинация компьютера и автоматизированных саморегулирующихся машин привела к началу кибернетической революции. В результате возникает система с почти неограниченной производственной мощью, которая требует все меньших объемов человеческого труда.[308]
Экономист Василий Леонтьев, лауреат Нобелевской премии, согласился с этим, заявив в 1983 году, что «роль человека в качестве важнейшего фактора производства будет уменьшаться – так же, как уменьшалась роль лошадей в сельскохозяйственном производстве, пока они все не были заменены тракторами».[309]
Однако всего четыре года спустя группа экономистов, собранная Национальной академией наук, выразила несогласие с Леонтьевым и выдвинула ясное, всеобъемлющее и довольно оптимистичное заявление в своем докладе «Технология и занятость»:
За счет снижения производственных издержек, а следовательно, цен на определенные товары на конкурентном рынке технологические изменения часто приводят к повышению спроса на продукцию: рост спроса приводит к увеличению производства, которое требует больше труда. Тем самым компенсируется эффект снижения требований к трудовым ресурсам на единицу продукции, возникающий вследствие технологических изменений… в прошлом и, как мы верим, в обозримом будущем, снижение требований будет компенсироваться повышением занятости, связанным с общим ростом выпуска продукции.[310]
Такая точка зрения – что автоматизация и другие формы технологического прогресса в совокупности создают больше рабочих мест, чем уничтожают, – постепенно начала доминировать в экономической науке. Верить в обратное – значит прослыть чуть ли не луддитом. Так что в последние годы большинство из тех, кто утверждал, что технологии уничтожают рабочие места, не были мейнстримными экономистами.
Утверждение, что технологии не могут привести к устойчивой структурной безработице, а лишь ко временным ее всплескам во время рецессий, покоится на двух фундаментальных основаниях: 1) экономической теории и 2) двух сотнях лет исторических свидетельств. Однако прочность обеих этих опор в последнее время значительно поколебалась.
Начнем с теории. Известны три экономических механизма, объясняющих технологическую безработицу: недостаточно эластичный спрос, слишком стремительные изменения и значительное неравенство.
Если технологии ведут к более эффективному использованию труда, то, как отметили экономисты в рамках дискуссионной панели Национальной академии наук, это не означает автоматического снижения спроса на труд. Более низкие издержки могут привести к снижению цен на товары, а оно, в свою очередь, приводит к повышению спроса на эти товары, что в конечном итоге может повысить и спрос на труд. Случится ли это на самом деле, зависит от эластичности спроса – то есть того, насколько (в процентах) увеличится спрос на товар на каждый процент снижения цены на него.
На некоторые товары и услуги, такие как автомобильные шины или домашние осветительные приборы, спрос относительно неэластичен и, следовательно, мало зависит от снижения цен.[311] Если снизить цену на лампочки вдвое, это не приведет к двукратному увеличению количества покупателей. Соответственно, по мере роста производительности доходы этой отрасли снижаются. В своей великолепной исследовательской работе экономист Уильям Нордхауз показал, каким образом технологии позволили снизить стоимость освещения почти в тысячу раз со времен свечей и ламп с китовым жиром. В итоге мы тратим значительно меньше и при этом получаем столько света, сколько нам нужно.[312] С неэластичным спросом могут столкнуться целые секторы экономики, а не только категории продуктов. В течение многих лет в сельском хозяйстве и промышленном производстве наблюдались сокращение занятости и рост эффективности. Но снижение цен и улучшение качества продукции не привело к повышению спроса до такой степени, чтобы он соответствовал возросшей производительности.