Этого мало, им стали давать и незаконные привилегии, которые для исхода выборов были очень действительны. Возьму пример. Без опоры в законе было поставлено, чтобы избирательный бюллетень писался на специальных бланках, выдаваемых городской управой. Так как в избирательном бюллетене избиратель должен был помещать имена многих выборщиков, то при праве избирательных комиссий браковать те бюллетени, где были описки в имени или адресе, было естественно не полагаться на аккуратность самих избирателей, а раздавать им готовые списки. При выборах в 1-ю Думу эта система практиковалась в широких размерах; все избиратели были засыпаны готовыми списками. Но теперь было решено, что только «легализованные партии» могли получать в неограниченном числе официальные бланки, следовательно, только они могли изготовлять и рассылать избирателям готовые списки. Этой возможности не было у нелегализованных партий. Легко представить себе их положение; их противники получали в управе неограниченное число бланков, их заполняли и рассылали всем избирателям; они же могли располагать только теми, за которыми их сторонники обязаны были лично являться в управы. Эта несправедливость вызывала законное негодование. Но практически и она оказалась бессильной. Поддержка, которую гонимым партиям давало за это общественное мнение, возмещала все неудобства. Кадеты не могли списков кандидатов в выборщики опубликовать от имени партии; они их печатали как будто по рекомендации частных лиц; население понимало, что это значит. Легализованные партии оповещали о своих дежурствах; у кадетов такие оповещения делались тоже, но от «популярных имен», и к ним приходили. От таких же «популярных имен» были напечатаны просьбы к избирателям доставлять им лишние бланки; и их ими засыпали. Избиратель поддерживал их против властей.
Атмосфера борьбы с давлением власти отразилась и на собраниях. Они не были так свободны, как прежде, когда на них мог ходить кто угодно и куда администрация не показывалась. Теперь на них допускали лишь «избирателей», права которых полиция проверяла у входа, что отнимало много лишнего времени; в собрании сидел чин полиции. Характер прений переменился. Выборы являются всегда голосованием какой-то идеи. При выборах в 1-ю Думу шел спор между Самодержавием, конституционной Монархией и Революцией. Для посвященных это было элементарно, а для среднего обывателя ново. Он на собраниях мог кое-чему научиться. Представителями идеи «конституционной Монархии» были кадеты, и эта идея дала им победу. Этот спор не был окончен; кадетам после их неудач с 1-й Думой вести его стало труднее и против левых, и против правых. Но позиция правительства изменила прежнюю почву для спора; перед избирателем был поставлен более простой и понятный вопрос: за кого он, за правительство или за его врагов? Идейный интерес собрания этим очень понизился. По существу политической идеологии спора уже не было. Все было проще. Собрание назначалось для нескольких избирательных участков совместно, чтобы предполагаемый докладчик, кандидат в Думу, мог выступать вне своего округа. Он в один вечер мог посетить несколько мест. Ему было легко в любой момент собрание прекратить, чтобы ехать дальше. Для этого стоило начать говорить о «кадетах». Полицейский чин вмешивался, так как партия «не легализована», собрание закрывалось, оратор становился свободен и ехал в другое собрание. Нельзя было придумать для него лучшей рекламы, чем та, которую власть взяла на себя.
Легко представить себе, что выходило из выборов в такой атмосфере. Важные проблемы, которые надлежало если не решить, то поставить, были забыты перед мелкой задачей не поддаваться влиянию власти, дать ей урок. Мы были политически молоды и особенно чувствительны к уклонениям от добрых нравов. В России живее, чем на Западе, возмущали попытки правительства подкупать и развращать людей в нашем лагере. Даже те, кто нам не сочувствовал, помогали нам давать этим попыткам отпор. 22 января Лев Тихомиров записывает в своем дневнике: «Вчера на выборах Московского уезда революционеры одержали победу; из 8 выборщиков – 3 социалиста и 5 кадетов. Неужели в городе будет то же самое? Нелегализованные, от Столыпина денег не получают, а бьют всех напропалую. Молодцы!»[32]Если так чувствовал враг, мудрено ли, что выборщики из «оппозиции» забывали о прежних своих разногласиях и на губернских избирательных собраниях друг друга поддерживали против всех, кто был угоден правительству? Являлась возможность этим способом отплатить за все, в чем винили правительство. Бестактное вмешательство в выборы так уродливо поставило этот вопрос и еще раз сблизило кадетов с Революцией.
Неопытность Столыпина, когда речь шла о настроении общества, сказалась и в том, что исхода этих выборов он ждал с оптимизмом. Его подчиненные его в этом поддерживали; шла война правительства с оппозицией, а главным оружием войны уже и тогда была ложь. Официальные «донесения» систематически искажали результаты выборов, преувеличивали успехи правительства и скрывали его неудачи. Воспоминания Коковцева передают конфликт на этой почве между Министерством внутренних дел (по отделу печати) в лице Бельгарта и Телеграфным агентством в лице А.А. Бирса; оба доставляли о выборах противоположные сведения. Бельгарт обвинял Бирса в тенденциозном извращении фактов; негодовавший на это Столыпин потребовал от Коковцева его устранения. Коковцеву удалось его отстоять до окончания всей кампании, обещав, «если Бирс окажется не прав, с ним поступить по заслугам». Любопытно, что Бельгарт Коковцеву этого никогда не простил.
Правда и не замедлила обнаружиться. Выборы оказались первой, но зато очень большой удачей Столыпина. Она была заслужена. Нужно быть последовательным. Меньшинство может «насилием» управлять большою страной, не считаясь ни с желаниями ее, ни с интересами. Но тогда нужно идти до конца. В таких странах не делают выборов, не допускают свободы печати, ни слова, ни личности; не позволяют критики действий властей; это условия самого существования для этой власти.
Столыпин не хотел идти этим путем; он хотел быть проводником в России конституционного правового порядка. Избирательного закона он не изменил и выборы сделал. При всех «нажимах» это были все-таки выборы. Его половинчатое вмешательство в них имело один результат: озлобило население, и его настроение отразилось на выборах. По своему официальному составу Дума оказалась негодной, чтобы работать и конституционный строй укрепить. В этом себе надо дать полный отчет.
Когда Столыпин рекомендовал местным властям поддерживать приемлемых для правительства кандидатов, их поддержка пошла на пользу «правых». Столыпин еще не понимал их «вреда» и даже видел в них опору против революционной опасности. У них к тому же были покровители помимо Столыпина и сильнее его. Все давление старой администрации потому пошло в пользу их. Страна их не хотела; в результате правым удалось протащить около десяти человек на всю Думу; точнее, 6 человек. Но польза, которую, с точки зрения власти, они во 2-й Думе могли принести, была уничтожена вредом, который их присутствие производило; они компрометировали собой то разумное «меньшинство», которое прошло в эту Думу и которое в ней было нужно. В этом меньшинстве были октябристы, т. е. по своему происхождению «либеральная партия», и те правые, которые себя отмежевывали от «крайних» правых принятием характерного имени: «умеренно правые». Эти «умеренно правые» Манифеста 17 октября не добивались, но его приняли, были тоже сторонниками Столыпина. Но все это правое меньшинство, даже вместе с крайними правыми – поначалу регистрировало около 90 человек. В этом была вся опора Столыпина.
Если выборы и дали заметное усиление правого фланга, то их главной чертой было все-таки непомерное увеличение левых, социалистических и революционных партий. В них было около 200 человек (с. – демократы, соц. – революционеры, народные социалисты и знакомые по 1-й Думе трудовики). В числе этих 220 человек было около 60 человек с. – демократов, не только хорошо организованных и дисциплинированных, но и находившихся в тесном контакте с международной социал-демократической партией. Усиление левых было не одобрением их программы и тактики, но последствием озлобления населения против властей.
Подлинный же разгром на выборах потерпел конституционный центр, т. е. кадеты; их вошло в новую Думу около 90 человек, т. е. они уменьшились вдвое. Кадеты полагали, что они стали жертвой гонения администрации, которая – что было правдой – иногда предпочитала им явных революционеров. В этом объяснении, однако, они ошибались. В Москве, по собственному опыту, я могу утверждать положительно, что преследования нам служили полезной рекламой. Главная причина кадетского поражения была последствием их тактики в 1-й Думе, т. е. их стремления сочетать оба пути – конституционный и революционный, и оба противоположных пафоса. Этим они не удовлетворили ни тех ни других; те, кого они оттолкнули игрой своей с Революцией, четыреххвосткой, принудительным отчуждением и т. п., т. е. главным образом земские элементы, ушли к «октябристам» и «умеренно правым»; а те, кто были революционно настроены, но голосовали за них в 1-ю Думу, веря в то, что они сумеют добиться своих целей конституционным путем, разочаровались в их искусстве и пошли к более левым, которые «конституционные утопии» давно обличали. Кадетам было только полезно, что администрация их притесняла; без этого их разгром мог быть еще больше.
Кроме названных партий, в Думе было еще около 130–150 голосов беспартийных; часть их входила в национальные и профессиональные группы – поляки, мусульмане, крестьяне, казаки; часть же так и назвала себя «беспартийными». При голосовании они распадались и шли с разными группами. Только польское коло, около 45 человек, было сплоченно, голосовало единодушно, но вело свою польскую линию.
Достаточно сопоставить эти цифры, чтобы видеть трагическое положение новой Думы. Если определять ее состав в 500 голосов (на деле всегда голосовало несколько меньше) – то одни социалистические левые партии составляли в ней немного менее половины (220 голосов). Если правых присоединить к ним, то они давали большинство – но только большинство красно-черного блока, заведомо нерабочее, годное для одного отрицания. Несомненное большинство получалось бы и в том случае, если с левыми голосовали кадеты; для этого кадетам было нужно перейти к левой тактике и от конституционных путей отказаться. Роспуск Думы и изменение избирательного закона были бы тоже тогда обеспечены. Достигнуть этого было легко.