Было только два закона думской инициативы, которые дошли до обсуждения в общем собрании Думы; ни от того ни от другого практической пользы не ждали. О первом я уже говорил в 8-й главе. Это военно-полевые суды. Второй – амнистия; о нем речь будет дальше.
Если подвести общий итог законодательной работе 2-й Гос. думы, то придется повторить то, что я сказал в начале этой главы: он был не блестящ. Но Дума была распущена в момент, когда ее законодательная работа, наконец, началась; только 18 мая было приступлено к обсуждению мелких законов, а 18 мая – крупной реформы о местном суде. Думе над законами дали работать всего две недели, и немудрено, что результаты этой работы страна не почувствовала.
Но для самой Думы даже эта работа прошла не бесследно и свое воспитательное влияние на нее стала оказывать. Говорю не о технических улучшениях процедуры, которые сделал Наказ и которые без перемен существовали и в 3-й и 4-й Думах; я имею в виду создание иной политической атмосферы, о поверке жизнью прежних партийных позиций. В законодательной области, на практическом деле, в работе комиссий началось воспитание Думы, изменение партийных отношений друг к другу, образование «рабочего большинства», вместо придуманной лидерами нежизненной «объединенной оппозиции». Работа открывала глаза партийным работникам с большей убедительностью, чем их затемняли руководящие статьи их газет. Если это сказывалось при обсуждении «вермишели», то насколько полнее мы бы это увидели, когда очередь, наконец, дошла бы до тех важных и серьезных законов, которых все ожидали и за судьбой которых следили. Если рыба гниет с головы, то «оздоровление» у нас начиналось снизу.
Глава XIКонтроль Думы за управлением
Второй после законодательства деловой функцией Думы был контроль за «закономерностью» управления. Может показаться странным: как могла правительство «контролировать» та Дума, которую готовы были распустить на первом предлоге и которая, зная это, выставила лозунг: «Думу беречь»? Поучительно сопоставить именно эту сторону деятельности 2-й Государственной думы и 1-й. Первая ничего не опасалась. Свое законное право запроса она могла с полным успехом использовать. А именно она его превратила в ничто.
Веря в свое всемогущество, 1-я Дума прибегала к запросам почти ежедневно. За 70 дней предъявила их больше 300; запрашивала обо всем, что вздумалось, не стесняясь законом; считала «незаконным» все, что противоречило ее желаниям. Все запросы предъявляла единогласно; после ответа так же единогласно выражала правительству порицание или требовала его отставки. А в результате не только все оставалось по-прежнему, но запросы перестали интересовать и правительство, и печать, и самое Думу. Они превратились в игру, иллюстрацию полного бессилия Думы.
В этом, конечно, депутаты винили не себя, а закон; запросы-де были без санкций. Министерство, потерявшее доверие Думы, не выходило в отставку. Это было наивно. При парламентаризме особой санкции для запроса не нужно. Но раз конституция дуалистична и министры ответственны перед одним Государем (ст. 10, 17 Осн. законов), нельзя было требовать для запросов исключения из этого правила. Было последовательно, что при разномыслии Думы с правительством Дума могла, если хотела, только апеллировать к Государю (ст. 60 Ул. Гос. думы). В «Воспоминаниях» Крыжановский ей вменяет в вину, что она «ни в одном случае не захотела дать запросам это последствие, а ограничивалась суждениями, рассчитанными на возбуждение общественного мнения»[60]. Это – необдуманная обмолвка со стороны редактора нашей «конституции». Именно лояльность к Монарху должна была бы потребовать, чтобы его лично в эти споры не вмешивали. Недаром единственное предложение о доведении мнения Думы до Государя вышло в Гос. думе от левых, а не от монархических партий. Причины своего предложения левые и не скрывали. В заседании 17 мая Демьянов сказал: «В наших интересах, чтобы отношение Гос. думы к запросу было рассмотрено Верховной Властью; мы узнаем тогда, как Верховная Власть относится к представителям народа (аплодисменты слева)».
У запроса был свой громадный смысл вне апелляции к Государю. Он не в том, чтобы сообщить что-то министру; для этого незачем было бы привлекать к запросу целую Думу; достаточно было бы письма депутата или личных его переговоров с министром. Смысл запроса был в том, что он обеспечивал за Думой право публичного обсуждения действия власти и обязывал правительство ей отвечать. В этом заключалась и санкция. Крыжановский напрасно иронизирует «над суждениями, рассчитанными на возбуждение общественного мнения». Такое суждение – элементарное право народного представительства там, где оно вообще допускается. Дума была очень недальновидна, когда такого права недооценивала лишь потому, что у ее постановлений не было санкции в виде обязательной отставки министра. Пусть это ее конституционное право было в таком виде сродни с простой свободой печати и слова.
Свобода печати и слова – великая сила. Недаром с ней не мирились ни самодержавие, ни его эпигоны, теперешние тоталитарные диктатуры. А, наконец, резонанс от думского обсуждения много громче газетных статей и речей на митингах.
1-я Дума была не права и в другом, в желании непременно иметь право запрашивать не только о незакономерности, но и о «нецелесообразности» действий правительства. Это вообще было желательно и в свое время пришло бы. Но во-первых, неуважение к законному праву людей было самым характерным свойством старого порядка, которое хотели воскресить в тоталитарных режимах с их «едиными партиями». С этим всего более надо было бороться. Во-вторых, обличать беззакония легче, чем простые ошибки. Беззаконие доказуемо более объективно, чем вопрос о «целесообразности». Дума же и с этим еще не умела справляться. Как школа новых отношений власти и общества, запрос, как он был в нашей конституции установлен, отвечал своему назначению.
Злоупотребление запросами в 1-й Думе до такой степени значение их подорвало, что сам Манифест о роспуске, перечисляя вины 1-й Думы, относительно запросов ограничился только туманным намеком, что она «уклонялась в не принадлежащую ей область расследования действий властей». Но пример 1-й Думы 2-ю кое-чему научил. Она пошла другой дорогой: свое законное право запросов старалась использовать полностью, но не выходя за пределы его. Она этим вернула запросам их смысл; но это ей не далось без борьбы.
В отличие от законодательства именно запросы открывали легкую возможность увлечься демагогией и стараться поднимать «революционные настроения» в населении. Это было большим соблазном для тех, кто от революционной идеологии не освободился; и две противоположные тенденции Думы сталкивались всего чаще именно на этой почве. Конституционное большинство в конце концов оказалось сильнее; это как будто признал сам Манифест, распустивший 2-ю Думу; при всей своей несправедливости за запросы он обвинял не всю Думу, а только ее «значительную часть», которая будто бы превращала «запросы в возбуждение к правительству недоверия в широких слоях населения». Этого ее стремления нельзя отрицать. Но большинство Думы старалось упорядочить и эту сторону ее деятельности и в этом успело.
Практика обеих Дум показала, в чем была главная слабость думских запросов. В 1-й Думе, прежде всего, в слишком большом их числе, т. е. в мелочности фактических поводов к ним, отчего Дума была ими затоплена, а на обсуждение их у нее времени не было. Далее, в приведении недостоверных, а иногда ложных фактических данных; в признании «незакономерности» там, где все происходило согласно закону; в злоупотреблении красноречием в том первоначальном периоде обсуждения, когда нет еще ответа правительства и потому отсутствует «altera pars»; наконец, в принятии Думой после ответа министра необоснованных и неубедительных тенденциозных постановлений. Как было с этим бороться? Конституция позволяла каждым 30 человекам свой запрос в Думу вносить и его в ней поддерживать. 2-я Дума должна была выдумывать меры, чтобы от наводнения запросами себя оградить. Это она и стала делать с первых же дней.
Во-первых, она сразу создала Комиссию по запросам, которая послужила фильтром, чтобы избавлять Думу от необдуманных и недостоверных запросов. Такая комиссия существовала и в 1-й Думе, но там обыкновенно к ней не прибегали. Большинство запросов принималось как «спешные», следовательно, без комиссионного обсуждения. Во 2-й Думе на все 30 с лишним запросов спешными были признаны только 6; остальные все были сданы в комиссию и в громадном большинстве оттуда не вышли. Для иллюстрации думского отношения к спешным запросам приведу первый по времени запрос о Сигове.
Он был предъявлен уже 9 марта как спешный. В нем говорилось, что Сигов и Ершов – депутаты Пермской губ., были «без повода» избиты полицией при отъезде из их родного города в Думу; к запросу были приложены медицинские свидетельства и протоколы свидетельских показаний. Только 16 марта началось его обсуждение. К.-д. Гессен предложил ранее его обсуждения учредить Комиссию по запросам. Сигов просил слова и следующим образом осветил «происшествие». Когда он выезжал в Петербург, на него набросились стражники и избили его. Все это будто бы было «подстроено» властью. Он подал жалобу прокурору, но для расследования приехал прокурор и жандармские офицеры; в результате чего не только Сигов и Ершов привлечены были к суду, но и целый ряд лиц подвергнуты были административным взысканиям. Свою речь Сигов закончил такой тирадой: «Русский народ облек нас своим доверием. Вот почему я настаиваю на удовлетворении; именем народа призываю министерство к ответу, именем народа я прошу Государственную думу назначить следственную комиссию для привлечения к суду всех лиц, причастных к преступному посягательству на нас, избранников, не исключая и главы министерства».
Это был стиль 1-й Думы. Сейчас после этой речи Сигова выступил министр юстиции. Ссылаясь на донесение прокурора, он изложил фактическую сторону дела совершенно иначе; по его словам, при отъезде Сигова было устроено в Городской думе собрание, без соблюдения правил и без уведомления власти; Сигов огласил на нем Наказ избирателей, в котором говорилось о замене армии – ополчением, об экспроприации частной собственности и созыве Учредительного собрания. Туда явилась полиция и предложила всем разойтись. Толпа вышла на улицу и двигалась с пением революционных песен, «Варшавянки», «Марсельезы», «Дубинушки». Навстречу им были посланы стражники, уговаривавшие толпу разойтись; Сигов и Ершов подстрекали ее не бояться; тогда толпу разогнали силой, причем при схватке Сигов пострадал. Теперь дело было в производстве судебного следователя, и надо ждать оценки суда.