Как бы то ни было, эта первая бомба левых не взорвалась. Ее вовремя потушили. Но потому нельзя без изумления читать строки Манифеста о роспуске, посвященные бюджету: «Медлительное рассмотрение Государственной думой росписи государственной вызвало затруднение в своевременном удовлетворении многих насущных потребностей народных».
Эти слова не только неправда, они возлагают на Думу чужую вину. По закону (ст. 1 бюджетных правил) все сметы на 1907 год должны были быть внесены в Думу не позднее 1 октября. Никакой закон не мешал собрать 2-ю Думу в нужное время. Можно не осуждать правительство, что оно не сделало этого; причины для этого были. Но это создало необходимость прибегать к ст. 14, т. е. к временному применению предыдущей росписи, несмотря на происходящие от этого неудобства. Возлагать же за это вину на медлительность 2-й Гос. думы представляет такую неправду, которую стыдно было подносить к подписи Государю.
Гораздо более серьезна вышла вторая по времени бомба, связанная с законом о контингенте.
Эта бомба такого откровенно хулиганского характера, как бюджетная, не носила. Речь шла не об отказе в контингенте без его рассмотрения, как это предлагали с бюджетом; закон о контингенте был рассмотрен комиссией; практических последствий для обороны страны отказ в контингенте иметь бы не мог. Ст. 119 Основного закона предоставляла Государю право, если новый закон, при заблаговременном внесении его в Гос. думу, не будет издан до 1 мая, призвать на службу необходимое число людей, «только не свыше призванных в прошлом году». Фактически контингент прошлого года был на 6000 человек больше, чем тот, который испрашивался. С другой стороны, нельзя было не согласиться, что внесение в Думу законопроекта только 8 апреля, когда 18 апреля начинались пасхальные каникулы, и, таким образом, предоставление на его рассмотрение всего 10 дней, – нельзя было добросовестно считать «заблаговременным его внесением». Внесение правительством законопроектов в Думу фактически началось с 6 марта, т. е. более чем за месяц до 8 апреля, и военный министр должен был или поторопиться с своим контингентом, или взять на себя ответственность за сохранение контингента прошлого года. Словом, контингент мог бы быть Думой не принят и без того, чтобы это стало «конфликтом». Но когда мотивом отказа стали указывать нежелание дать этому правительству военную силу – такой отказ, очевидно, устранял возможность работы с подобною Думой. И тем не менее на этот раз и трудовики и крестьянский союз пошли вместе с социалистическими партиями. От всей комиссии, которая была за принятие контингента, докладчиком был Кузьмин-Караваев, но от ее меньшинства, которое стояло за его отвержение, был особый докладчик – трудовик Карташев. При таком настроении против закона было обеспечено более 200 голосов; кадеты же вместе с правым флангом такого числа не достигали. Вопрос был бы решен «беспартийными» и прежде всего голосами польского кола. Это была дисциплинированная группа, которая голосовала как один человек (их было 46), очень замкнутая, в намерения которой было трудно проникнуть. Все попытки частным образом разузнать, что они нам готовят, встречали неутешительный ответ, что они еще не решили. Если бы они стали голосовать против контингента, то противников его оказалось бы 250, то есть уже несомненное большинство Гос. думы. Так неожиданно и грозно был поставлен вопрос о дальнейшем ее существовании.
Заседание 16 апреля (при закрытых дверях) открылось в очень повышенном настроении. Можно было опасаться, что оно будет последним заседанием Думы, что она добровольно сама себя распускает. За неделю до этого Головин имел аудиенцию, в которой Государь ему ставил в вину его излишнюю терпимость к резкостям отдельных ораторов, и потому старался теперь их предотвращать. Все это Думу нервировало. Когда военный министр, в общем благорасположенный к Думе, возражая против предложения упразднить «денщиков», сказал слишком громким, неожиданно сорвавшимся голосом, что об этом не может быть и речи, Дума стала шуметь. Слышались голоса: «Здесь не казарма! Здесь народные представители и кричать нельзя». В своем ответе министру деп. Гессен «выразил сожаление», что «тон, которым говорил военный министр, не соответствует достоинству Государственной думы и только способствует излишнему раздражению». Это не было умышленно сделано. Военный министр был сконфужен и извинился перед председателем, когда ему объяснили, в чем дело. Но это показывает общее ненормальное возбуждение.
Нельзя было удивляться позиции революционных социалистических партий: голосуя против контингента, они были последовательны; мотивы свои они изложили еще при обсуждении бюджета. Но чем в данном случае руководились трудовики, которые в бюджетном вопросе были лояльны? В длинной речи, произнесенной немедленно после Кузьмина-Караваева, трудовик Карташев доводы комиссионного меньшинства изложил и внес от имени трудовиков и крестьянского союза определенное предложение[71]. Оно суммирует мотивы отдельных речей против контингента, которые в их совокупности вели бы к роспуску Думы. Это признавал сам Карташев. Он говорил: «Если действительно Гос. дума сделает такое постановление, которое я считаю неизбежным и вполне логичным, то, может быть, наше правительство распустит Думу». Председатель не позволил ему развить эту мысль. Это не важно; трудовики понимали, на что они Думу зовут, и на это все-таки шли. Дело было в оценке пользы и смысла такого постановления. Беречь Думу можно было только до известного предела. И сами кадеты пошли на роспуск Думы, когда спасти ее можно было только выдачей соц. – демократов. Левые проводили грань «допустимого» не там, где кадеты. Оставалось их убедить, что это – неудачная грань, которая скомпрометирует Думу как государственное учреждение; что из-за борьбы с данным составом правительства нельзя ослаблять всего государства. Это был благодарный мотив. Его излагали кадетские ораторы – и все были правы. Но этот довод возмущал соц. – демократов; в нем они справедливо замечали решительный отказ от самой революционной идеологии, которую в своем прошлом часто разделяли кадеты. «Я не знаю, – говорил соц. – демократ Алексинский, – подписывал ли сам Гессен или только ближайшие его товарищи известное Выборгское воззвание, но ведь тогда кадетская партия не рассуждала таким образом, как она рассуждает теперь (аплодисменты слева). Тогда она стала на точку зрения бесконечно более правильную, тогда она сказала, что так как правительство идет против народа, то и народ не должен давать ему ни копейки денег, ни солдата… (голос из центра: «Пока не созовут 2-ю Думу») пока, говорят, не созовут 2-ю Думу. Вот созвана 2-я Дума, и нас некоторые из кадетов и из беспартийных, как, например, Максудов, убеждают, что, пока есть возможность творческой органической работы, не надо вызывать конфликта».
Это справедливо: тогда кадеты действительно рассуждали так, как теперь учили левые партии; они тогда тоже не отличали правительства от государства; голос из центра – «пока не созовут 2-ю Думу» – ничего не менял. Вели ли этом путем борьбу за скорейший созыв Думы, за парламентаризм, за реформу социального строя – только подробность. Революционная идеология была одинакова. Но кадеты были сами собой не в момент подписания воззвания в Выборге, а во 2-й Государственной думе. Этого социал-демократы перенести не могли. Вот диалог из той речи Алексинского:
«Уже много раз мы, социал-демократы, всходя на эту трибуну, говорили, что большинство Думы, на наш взгляд, неправильно понимает свое отношение к народу и свое положение как защитников народных прав. Так было по вопросу о безработице, так было по вопросу о бюджете. Теперь стоит вопрос гораздо более важный, вопрос об армии, о солдатах. Вы уже сдачей бюджета в комиссию отступили от того принципа, который вы не так давно в Выборгском воззвании выставляли.
Голос (из центра). Никогда.
Гр. Б о б р и н с к и й (г. Москва) (с места). Все это уже старо.
Маклаков (г. Москва) (с места). Граф Бобринский нас защищает.
Гр. Бобрине кий (с места). С общими врагами будем сообща бороться».
За моим шутливым замечанием по адресу Бобринского скрывалась страничка, о которой я буду говорить в следующей главе. Поучительно, что излюбленный правыми довод против кадетов, т. е. довод «от Выборгского воззвания» – Бобринский на этот раз откидывал пренебрежительным словом «старо».
Возвращаюсь к контингенту. Правы ли, последовательны ли были левые и кадеты, вопрос о судьбе Думы, как я отвечал, решался не ими, которые свои позиции уже заняли, а беспартийными и прежде всего польским колом. Понятно было внимание, когда на трибуну взошел от поляков самый левый из них, адвокат Кониц. Первая часть его речи предвещала самое худшее. «Не подлежит сомнению, – говорил он, – что в настоящее время вооруженная сила русского государства употребляется не для того, чтобы защищать страну от внешних врагов, а прежде всего для того, чтобы подавлять в стране освободительное движение. (Аплодисменты слева.)» Он указывал дальше на особенность Польши, где поддерживается уже 9 месяцев военное положение; на исключительное положение новобранцев из Польши, которые отбывают службу не в ней, а в Восточной Сибири или в Туркестанском крае; на то, что «несоразмерно с населением всей Империи лилась кровь польских жителей на Маньчжурских полях». На раздавшийся голос справа «Неправда» Кониц ответил: «Это факт, а не красное словцо». Умнее «голоса справа» оказался Пуришкевич, который с места сказал: «Честь и слава тем, кто там погибли». Начало речи Коница позволяло ожидать от поляков только более разумных и деловых мотивов голосования против закона, но все-таки голосования против. Но конец его речи вышел другой:
«Мы боремся и не перестанем бороться с нынешней правительственной системой, но мы не боремся ни с государством, ни с русским народом. (Аплодисменты центра и слева.) Вот почему, несмотря на то положение, которое, собственно говоря, мы должны бы принять по отношению к военному делу, мы все-таки не возражаем против принятия законопроекта, представленного военным министром…»