Сара Джонс услышала, как взбешенный Картер захлопнул за собой дверь. Она подошла к окну и увидела Говарда, который сломя голову бежал из школы в сторону рыночной площади.
Глава 3
Дважды в год рыночная площадь в Сваффхеме превращалась в Содом и Гоморру. Это всегда происходило весной и осенью. Спокойный рынок с павильоном заполняли лавки и палатки, паровые карусели и прочие аттракционы – и все это для гостей, съезжавшихся издалека (из Тетфорда, Кингс-Линн и Даунхэм-маркет), чтобы поразвлечься. Здесь были и воспитанные, редко появлявшиеся в Сваффхеме люди из огороженных заборами поместий, и всякий сброд – попрошайки и калеки, которых ярмарки притягивали как магнит. Нищих и бродяг отлавливали в эти дни больше, чем когда-либо.
Невидимым облаком расползался над площадью запах жареного мяса, миндальных пирогов и бренди. Вонь от блеющих коз и овец с выменем, похожим на большую сахарную голову, смешивалась с ароматом местных трав и пряностей из Индии. Торговцы во всеуслышание нахваливали свой товар. Скот, если в том была необходимость, предлагали забить на месте и тут же освежевать.
В палатках и под льняными тентами велась оживленная беседа. За шесть пенсов можно было своими глазами увидеть бычка с пятью ногами и познакомиться с самой толстой женщиной на земле, которая ест на завтрак битое стекло, будто бисквиты, и одним взмахом грудей может сбить взрослого мужчину с ног. У входа на ярмарку играл духовой орган, большой, как цирковой фургон, и так же ярко раскрашенный. Над ним красовалась полукруглая надпись: «Лучшее представление в мире». По бокам разнокалиберных серебристых труб органа стояли четыре полуодетые феи, вырезанные в натуральную величину из дерева. При этом их руки, словно по мановению волшебной палочки, били в барабан и треугольник, их стеклянные глаза на толстощеких яйцах беспрестанно бегали то влево, то вправо, причем вовсе не в такт помпезной музыке. Звучали в основном марши и польки. Девочки, еще никогда не видевшие движущихся статуй, закрывали лица ладонями и верещали, как в «мрачные ночи» [5].
Перед духовым органом, на круглом подиуме, который, как и барабан, был разрисован красными и синими ромбами, вещал респектабельный директор варьете, расхваливая достоинства и уникальность своего аттракциона. На нем были визитка и серый невысокий цилиндр, при этом его закрученные вверх усы энергично подрагивали.
– Леди и джентльмены! Самое сенсационное представление от Новосибирска до Аляски, от Шпицбергена до Огненной Земли! И даже в Америке, где, как известно, есть все, что можно только себе представить, газеты писали об этой программе: «Величайшее представление в мире». Мы даем гастроли только в крупнейших городах мира: в Лондоне, Нью-Йорке, Риме и Берлине, где публика искушена в искусстве. И только сегодня, благодаря исключительным и счастливым обстоятельствам, мы приехали в…
– Сваффхем! – радостно заорали ряды зевак.
– …сегодня мы в Сваффхеме, поскольку известно, что здесь нас ждет самая искушенная в искусстве публика, чем где бы то ни было в Соединенном Королевстве.
Зрители ликовали и хлопали в ладоши от удовольствия. А директор продолжал горланить:
– Подходите, подходите! Представление стоит минимум два шиллинга, но сегодня здесь, в… Сваффхеме, вы платите только шесть пенсов. Подходите! Такая возможность выпадает лишь раз в жизни! Подходите!
Эта речь возымела действие. И стар и млад толпились у входа с вывеской «Уезжайте с нами!», который вел в помещение, освещенное керосиновыми лампами. Каждый хотел увидеть сенсацию, о которой столько говорили, собственными глазами и быть в первых рядах. Среди них была и мисс Джонс в сопровождении Чарльза Чемберса, учителя музыки и органиста из церкви Святых Петра и Павла.
Это был приятный мужчина невысокого роста с кудрявыми седыми волосами. Сразу по приезде мисс Джонс в Сваффхем он начал за ней ухаживать: приносил цветы, приглашал на прогулки и отличался изысканными манерами, так что можно было подумать, что он родился в прошлом веке. Это впечатление усиливалось еще и оттого, что Чемберс носил старомодную одежду; над ним иногда посмеивались школьники, когда он приходил на урок музыки в кюлотах и бархатном сюртуке.
Чувства, которые Чарльз питал к мисс Джонс, были вполне искренними. Он также отмечал благосклонность избранницы к себе, но не ответные чувства. Саре было тяжело представить, что Чемберс способен любить женщину с таким же упоением, с каким он любил Гайдна и Генделя. Поэтому их разговоры часто шли о музыке, а не о чувствах, что вполне устраивало мисс Джонс, но не вносило в отношения любовной глубины.
Сара взяла с Чемберса обещание, что тот пойдет с ней на ярмарку, однако по его лицу поняла, что в таком окружении он чувствует себя не в своей тарелке.
– Вы хотите туда идти? – спросила Сара Джонс. – У вас на лбу написано, как вы от всего этого страдаете!
– С чего вы взяли! – возмутился Чарльз. – С вами любой выход в общество мне в радость.
Но, несмотря на эти слова, ему не удалось утаить правду.
Сара испытующе взглянула на Чарльза.
– Ну хорошо, дабы отдать должное правде, я действительно больше скучаю на ярмарках, чем веселюсь.
– Тогда давайте пойдем в другое место…
Она вдруг замерла. В каких-то семи метрах от них Сара заметила Оуэна Хейзлфорда и Роберта Спинка в сопровождении дочек МакАллена. Они разговаривали, энергично жестикулируя. Казалось, окружающие аттракционы совсем не интересуют их.
Сара потащила Чемберса за фургон.
– Что все это значит? – с любопытством спросил музыкант. – Вам неприятно, когда нас видят вместе?
– Нет же, поверьте мне, на это есть свои причины. – Сара выглядывала из-за фургона, стараясь не упустить из виду четырех молодых людей.
Чемберс склонил голову и возмущенно произнес:
– Конечно, я не имею никаких прав на вас, но все же думаю что вам не стоит меня стесняться!
– Нет, конечно нет! – успокоила чувствительного Чемберса Сара Джонс и положила руку ему на грудь. – Я объясню вам, почему мне приходится прятаться, тогда вы наверняка все поймете.
Этот мимолетный нежный жест вызвал у Чемберса столько восторга, что никакого объяснения ему уже не требовалось.
– Как я вам рассказывала, по приезде в Сваффхем у меня украли все сбережения. Вчера сын хозяина гостиницы, Оуэн Хейзлфорд, который забирал мой чемодан, рассказал, что возле моего багажа видел Говарда Картера.
– Неплохой намек! Я знаю этого парня. Он – одиночка, немного странный.
– Может быть. Я сначала тоже была убеждена, что это решающий довод. Но чем больше я об этом думаю, тем меньше во все это верю.
– Почему? Есть свидетель, который его видел…
– Да, он его видел, но ничего больше!
– И что заставляет вас сомневаться в показаниях молодого Хейзлфорда? Я вас не понимаю!
Сара взяла Чемберса за руку.
– Пойдемте! – По пути она продолжила говорить: – Вы не находите странным тот факт, что Оуэн Хейзлфорд на допросе сказал, что вообще никого из людей не видел? А несколько недель спустя вдруг вспомнил, что видел там Говарда Картера.
– Необычно, конечно, но вполне возможно! Вы же знаете, мисс Джонс, в головах этих мальчишек порой творятся невообразимые вещи. Однако растолкуйте мне, почему вы убегаете от молодого Хейзлфорда?
– Я не знала, что он дружит с Робертом Спинком. И я не хотела, чтобы он понял, что я об этом знаю. Я считала Оуэна остолопом – такому не место в окружении молодого Спинка, который выбирает себе подобных. Да вот, к примеру, дочерей МакАллена. Но Хейзлфорд? Я думаю, он видит в Оуэне идиота и рассчитывает, что тот может ему пригодиться, чтобы использовать его в своих целях.
– Вы думаете, Спинк хочет с помощью Хейзлфорда свалить всю вину на молодого Картера? Я вас прошу… У Спинка должна же быть какая-то причина?
Сара пожала плечами.
– Это просто догадка. Картер и Спинк ненавидят друг друга, и это началось с тех пор, как Спинк выдал себя за спасителя, хотя принял девочку из рук Картера лишь на пороге горящего дома.
– И вы верите Картеру?
– А почему бы мне ему не верить?
– Корыстолюбие, жажда славы, эгоизм – есть много причин, мисс Джонс.
– Конечно, этого исключить нельзя. Но все эти черты можно скорее приписать Спинку, нежели Картеру, не правда ли?
Чемберс остановился. Они уже далеко ушли от шумного рынка, но резкие звуки парового органа все еще доносились до них.
– Вам нравится молодой Картер, не так ли?
– Мне кажется, я поступила с ним несправедливо, когда сказала о свидетельстве Хейзлфорда.
– Ах, так вы ему рассказали? И как он на это отреагировал?
– Он убежал. Я думаю, он плакал.
– Это о многом говорит, – задумчиво произнес Чемберс. Он заметил у обочины дороги десятилетнего мальчика Сразу было видно, что тот скучает.
– Эй, поди-ка сюда! – окликнул его Чемберс.
Мальчик медленно и неохотно подошел.
– Почему ты не на ярмарке? – спросил его музыкант.
Мальчик скривился, сунул руки в карманы штанов, которые доходили ему до колен, вывернул их наружу и печально произнес:
– С чем я пойду, сэр?
Чемберс нагнулся к мальчику и прошептал на ухо:
– Ты можешь заработать сейчас шесть пенсов. Я ищу помощника органиста.
– Шесть пенсов, сэр? Я готов сделать все, что вы пожелаете. Что от меня требуется?
– Давить на меха органа в церкви Святых Петра и Павла.
– Будет сделано, сэр.
Чемберс повернулся к Саре Джонс.
– Я бы хотел спеть вам серенаду, если позволите. – Он сделал приглашающий жест в сторону церкви.
Сара зарделась.
– Серенаду на церковном органе? Вы заставляете меня краснеть!
– Я рад, если бы это было так. Пойдемте.
В церкви Сара села в последнем ряду, а Чемберс с мальчиком поднялись на хоры. Прежде чем начать, Чарльз перегнулся с хоров и тихо объявил:
– Отрывок из «La Traviata» Верди. «Ах, это чарующее колдовство любви».