Отмахивается. Правильно, в общем, делает.
— Понимаешь, — говорит, — когда я была маленькая, точно знала, что я не такая, как все. Не то чтобы обязательно лучше. Но точно не такая. Другая какая-нибудь. Мне это было ясно, все остальные могли идти лесом. Они и шли.
— Ну и?..
— Что-то мне больше ничего не ясно, — вздыхает.
Я прикусываю язык, чтобы не сказать очередную банальность, которая, конечно, чистая правда, но все хорошо в свое время, правда — не исключение. Какое-то время мы оба молчим. Наконец она взрывается:
— Нет, ну ты тоже заметил, да? Не мог не заметить! Заметил же?!
Приподнимаю бровь. Дескать, я много чего заметил. Ты о чем?
— Я становлюсь все больше похожа на маму, — мрачно объясняет она. — Вообще копия. Одно лицо. Только не говори, что это прекрасно, потому что она красавица и я, следовательно, тоже. Ну красавица, да. И что? Это ничего не меняет… Нет, мама супер, она чудесная, страшно умная и умеет такие штуки, ох, ты бы знал, я никогда не научусь… А все равно. Ну ты же знаешь, как она живет. Как все, так и она. Причем я же вижу, ей не нравится. Она прям бесится от этого. Но ничего не может поделать, живет как самая обыкновенная дура. Такая тоска! И я, получается? Вот так и буду, да? Как дура?! Сама не замечу, как так вышло, все само сложится, нет, ну ужас же, а?!
— Да ну, — говорю. — Не сгущай краски. Я твою маму не первый год знаю. Еще с тех пор, когда тебя на свете не было. Все не так просто, как ты думаешь. Вернее, вообще не так. Мало ли что тебе кажется. Мама у тебя та еще штучка, и жизнь у нее невероятная, просто ты не знаешь, и правильно, все имеют право на тайны. Скоро и у тебя их будет много-много. Столько, что ни в одну обыкновенную жизнь не поместятся, а в твою — пожалуй.
— Правда, что ли?
Она только что собиралась заплакать, а теперь почти готова улыбнуться, глядит на меня исподлобья с надеждой: уговаривай меня, убеждай, пожалуйста!
— Конечно правда, когда это я тебе врал, — говорю, осторожно поглаживая ее мягкое, еще детское крыло.
Из сборника «ВАВИЛОНСКИЙ ГОЛЛАНДЕЦ»
ОТ АВТОРА
У меня были большие сомнения, стоит ли публиковать тексты, написанные специально для «Вавилонского Голландца» — вне контекста, в качестве самостоятельных рассказов. Потому что они — органическая часть книги «Вавилонский Голландец», самого грандиозного и необычного ФРАМовского проекта, сборника рассказов разных авторов, объединенных общей темой, вернее, общим местом действия, кораблем-библиотекой.
С корабля, собственно, все и началось. Друг, поселившийся на побережье Адриатического моря, рассказал мне, что однажды в их порт зашел корабль, оказавшийся плавучей книжной лавкой, уже не раз обошедшей вокруг света с грузом литературы, в основном, на английском языке. Любой желающий мог подняться на борт и купить там редкую книгу или заказать ксерокопию. Мое воображение, вступив в сговор с уступчивой памятью, тут же превратило плавучую книжную лавку в библиотеку; так получился идеальный образ, в который невозможно не влюбиться, и эта любовь захватила меня целиком.
Тогда же писатель Дмитрий Дейч предложил собрать хорошую компанию и написать о корабле-библиотеке книгу. Эта идея захватила меня целиком. И к счастью, не только меня. Забавно, кстати, что сам Дейч, в итоге, так ничего и не написал для «Вавилонского Голландца»; с другой стороны, он сделал гораздо больше, чем все мы вместе взятые: инициировал начало процесса.
Мне, как составителю, хотелось, чтобы книга о «Вавилонском Голландце» получилась цельной и одновременно зыбкой, как сновидение, чтобы реальность корабля-библиотеки стала суммой разных реальностей; строго говоря, именно так и устроена жизнь, но когда составляешь книгу, поневоле встаешь перед необходимостью сделать разнообразие индивидуальных картин мира как можно более наглядным, очевидным для читателя.
Мой ход, в любом случае, был первым. Книга должна была начинаться с истории библиотекаря (и самого корабля-библиотеки), эту историю мне следовало написать и показать остальным авторам, чтобы дать им некоторую общую точку отсчета, от которой можно (и даже нужно) разбегаться в разные стороны. И тогда мне пришло в голову, что историй библиотекаря (и корабля) должно быть несколько. Разных, не связанных друг с другом ничем, кроме единственного образа: до отказа набитого книгами корабля, странствующего по всем морям, и время от времени причаливающего к какому-нибудь берегу, населенному потенциальными читателями.
Это, как оказалось, было правильное решение. На столь зыбком фундаменте, сложенном из нескольких противоречивых и одновременно созвучных правд, выросла удивительная книга, полифонический роман-мозаика о множестве разных кораблей, капитанов библиотек и библиотекарей, великолепная алхимическая сумма возможного и невозможного, наш «Вавилонский Голландец».
Так вот. С одной стороны, мне не хотелось публиковать здесь истории библиотекарей, поскольку вне контекста они не выполняют свое предназначение и, с этой точки зрения, лишены смысла. С другой стороны, эти тексты мне до сих пор нравятся, среди «избранных рассказов» им самое место. С третьей стороны, среди читателей этой книги, вполне вероятно, окажется немало таких, кто до сих пор не особо следил за моей составительской деятельностью и пропустил лучшие ФРАМовские сборники, в том числе «Вавилонский Голландец», а теперь захочет прочитать книгу, начавшуюся с этих историй.
Я им немного завидую.
БИБЛИОТЕКАРЬ
Когда мое зрение начало стремительно падать, я, помню, подумал, что это дурной тон, скверная шутка. На месте собственной судьбы, которую, вопреки хорошему вкусу и здравому смыслу, привык персонифицировать, я бы, пожалуй, постыдился действовать столь прямолинейно.
Нет, правда. Человек, который первый же семестр обучения в университете завершил курсовой по ранней поэзии Борхеса, а последний — дипломной работой, посвященной влиянию поэтики ультраизма на его прозу, после чего немедленно засел за исследование особенностей синтаксиса его устных выступлений, одновременно забавы ради написал несколько дюжин эссе о современной прозе под шутовским девизом «Хорхе читает нас на небесах» и внезапно приобрел, прямо скажем, дешевую, но, черт побери, приятную популярность, — так вот, я хочу сказать, человек с такой биографией не должен слепнуть, это перебор, безвкусица, да попросту плагиат.
Я исправно по этому поводу шутил и столь же исправно посещал специалистов. Специалисты, все как один, разводили руками, ссылались на хитроумные приборы, согласно показаниям которых мой организм продолжал нормально функционировать, невнятно говорили о психосоматике, обвиняли во всем усталость и стресс, от которых я, стыдно сказать, вовсе не страдал, инкриминировали мне подсознательное желание закрыть на все глаза, только что к совести моей не взывали, хотя порой казалось, к тому идет.
Все это было чрезвычайно поучительно, но видел я все хуже и хуже. Я завел специальные очки для чтения и еще одни, для вождения; полгода спустя пришлось сменить те и другие, а потом, в начале зимы, — еще раз. Всего через месяц, в конце рождественских каникул, я сел за руль после недельного, что ли, перерыва и понял, что новые стекла уже нуждаются в замене, вот тогда-то я почувствовал, что Господь возложил карающую длань мне на затылок и понемногу сжимает пальцы. Шутки кончились, началась паника.
Мне только что исполнилось тридцать семь лет; жизнь моя, сказать по правде, была бедна событиями. Даже в юности я куролесил довольно вяло, не в полную силу, зато с удовольствием строил планы на будущее, сочинил для себя судьбу, полную страстей, приключений и путешествий, в глубине души полагал, что создан именно для нее, но все откладывал на потом, думал, успеется, а теперь вдруг обнаружил, что стою, как дурак, упершись носом в глухую стену, и мое прекрасное «потом» осталось где-то позади, и вообще всё.
Охваченный лихорадочным энтузиазмом, я принялся суетливо прожигать жизнь. Не зная, с чего начать, выбрал первым пунктом программы обычное пьянство; не могу назвать это решение удачным. Желудок мой наотрез отказывался следовать таким путем, но я боролся как мог. После нескольких бурных ночей, все еще страдая от похмелья и изжоги, я улетел в Мадрид — не потому, что всю жизнь мечтал, просто авиакомпания устроила очередную акцию, билеты на weekend в Мадрид и обратно, со скидкой, за четверть обычной цены, вылет в пятницу после обеда, возвращение в понедельник утром, три ночи в отеле, почему нет. Надо наконец учиться принимать импульсивные решения.
Прилетев, я почти сразу лег спать, а наутро вышел из отеля и понял, что зря сюда притащился, город не произвел на меня решительно никакого впечатления. Дурацкая затея. Глупо в моем положении тратить время и деньги на зрелище, которое не захочется воскрешать перед внутренним взором, когда никакого иного взора не останется у меня.
Можно было сесть в автобус и поехать куда-нибудь еще, да хоть бы и в Толедо, благо совсем рядом, но я пал духом и отправился за покупками. В сувенирной лавке через дорогу от Прадо купил керамическую табличку на входную дверь для Карины и еще одну, с луной и звездами, для Ритиной кухни, которая, я уже знал, никогда не станет и моей тоже. А себе отыскал открытку, глянцевый черный прямоугольник с надписью «Ночной Мадрид», остроумная идея, ничего не скажешь, как будто специально для меня старались неведомые шутники.
А потом я зашел в мексиканский ресторан, где заказал порцию текилы и чудо. Вернее, сперва только текилу, но пожилой коренастый официант в декоративном сомбреро был утомительно любезен, то и дело подходил ко мне, настойчиво спрашивал: «Чего-нибудь еще?» Я сперва вежливо благодарил и отказывался, потом молча качал головой, наконец довольно резко сказал: «А еще мне требуется чудо». Говорил я вполне искренне, но, конечно, расчет был на то, что профессиональный мексиканец сочтет меня психом и оставит в покое. Он улыбнулся краешком длинного шакальего рта, кивнул и удалился. Позже, когда я потребовал счет, в нем значилось: «Текила — 6, чудо — 1,5». Я оценил шутку, аккуратно отсчитал монеты, однако на чай ничего не оставил, рассудив, что остроумный официант и без того неплохо на мне заработал.