«В одной сербской области две деревни сожжены дотла, казнено 1700 мужчин и 240 женщин. Это “наказание” за нападение на троих немецких солдат. В Греции в одной деревне расстреляно 220 мужчин. Деревню сожгли, женщин и детей оставили рыдать по погибшим мужьям, отцам и домам. Во Франции прямо сейчас идут массовые расстрелы. Наверняка более 1000 человек истребляются подобным образом каждый день, и еще 1000 немецких мужчин приучаются убивать. И все это детский лепет по сравнению с тем, что происходит в Польше и России. Могу ли я, зная об этом, сидеть в своей теплой квартире и пить чай? Не становлюсь ли я причастным к этому? Что я скажу, когда меня спросят: “А что ты делал в это время?” В субботу начались облавы на берлинских евреев»16.
Сегодня холокост часто обсуждается в отрыве от других фактов. В каком-то смысле это логично, поскольку евреи были специально выделены для геноцида. Однако в учетной документации Освенцима, самого известного из лагерей смерти, подчеркивается количество людей других национальностей, разделивших судьбу еврейских узников. Наиболее точные статистические данные показывают, что всего в лагерь поступило 1,1 млн евреев, из которых 100 000 выжило; из 140 000 поляков выжила половина; из 23 000 цыган погибли все, кроме 2000; умерли все 15 000 советских военнопленных; из оставшихся 25 000 людей других национальностей, в основном политзаключенных, была убита половина. Помимо почти 6 млн евреев, убитых нацистами, в немецком плену умерло более 3 млн русских, и огромное число нееврейских гражданских лиц было зверски убито в СССР, Польше, Югославии, Греции и других оккупированных государствах.
В связи с этим кажется важным оценивать холокост на общем фоне того, как Гитлер правил своей империей. Одним из самых трогательных и просвещенных защитников подобного контекста была Руфь Майер. Двадцатидвухлетняя беженка в Осло, всего за месяц до своей собственной депортации и убийства в Освенциме, написала в дневнике: «Если замкнуться в себе и смотреть на эти гонения и муки евреев только с точки зрения еврея, развивается некий вид комплекса, который медленно, но непременно приведет к психологическому кризису. Единственное решение – увидеть еврейский вопрос в более широком контексте… с точки зрения угнетаемых чехов и норвежцев, угнетаемых рабочих… Мы станем богаче, лишь когда поймем, что не только мы – раса мучеников. Что кроме нас страдает еще бессчетное множество, которое будет страдать таким образом до конца времен… если мы… если мы не будем бороться за лучшую…»17 Здесь Руфь обрывает мысль, с раздражением отмечая стойкость своего собственного инстинктивного желания видеть еврейскую трагедию как уникальную, но спутанность мыслей не умаляет благородство и альтруизм слов этой весьма молодой женщины, произнесенных на пороге могилы.
Одной из самых больших ошибок Гитлера, с точки зрения его же собственных интересов, оказалась попытка одновременно с ведением войны обустроить попавшие под его власть восточные территории в соответствии с нацистской идеологией. Практически все параллели между Гитлером и Черчиллем бесплодны, но одна кажется не лишенной смысла: британский лидер вызывал раздражение своих министров, а также немалого количества своих сограждан отказом серьезно заняться вопросом внутренних социальных реформ до достижения победы. Немецкий руководитель, наоборот, начал решительное преображение покоренных на востоке стран через несколько недель после оккупации. Он провел масштабные высылки коренного населения, чтобы освободить место для немецких колонистов, и осуществил массовые убийства, особенно евреев и общественно-политических активистов, независимо от того, противились ли они его гегемонии или нет. Человеческая «цена вопроса», разумеется, не волновала нацистов, но эти действия дезорганизовали экономическую и сельскохозяйственную сферу гитлеровской военной машины. Некоторые представители народов, причисленных к низшим расам, пошли на службу к немцам ради пропитания и других благ, или из ненависти к евреям, или просто ради удовольствия от собственного господства и жестокости, однако безудержное насилие озлобило миллионы бывших подданных Сталина, которые могли бы стать добровольными приспешниками немцев.
В оккупированной Западной Европе в 1940–1941 гг. нацисты нашли много активных или потенциальных сотрудников18. Руководители вишистской Франции были готовы вступить в партнерство с рейхом, которое могло бы найти поддержку многих жителей Франции и предположительно привело бы к войне Франции против Великобритании. Но гитлеровская экономическая эксплуатация подвластной Петену страны, особенно навязанный завышенный курс марки против франка, постепенно обозлила французов еще до введения в 1943 г. принудительных работ в Германии, ненавидимых всеми Service de Travail Obligatoire.
Нацистские массовые депортации из Польши, Чехословакии и Украины нанесли серьезный ущерб сельскохозяйственному производству. Оказалось, что многие из этнических немецких колонистов, определенных для замены коренных жителей, не имеют ни охоты, ни должной квалификации для выполнения таких функций. Все успешные империи прошлого отчасти опирались на верховенство силы, но отчасти и на какую-то компенсацию покоренным народам за подчинение в виде стабильности, процветания и права. Нацисты же, наоборот, предлагали только насилие, коррупцию и управленческую некомпетентность. Они могли бы возразить, что своими репрессиями успешно подавили любое существенное сопротивление своей оккупации везде, кроме Югославии и СССР. Это правда, но только часть правды.
Многие оккупированные страны, и особенно Франция, по принуждению внесли значительный вклад в военную экономику Германии: все вместе они обеспечивали около 9,3 % вооружений рейха, а сельское хозяйство Дании покрывало 10 % немецких продовольственных нужд. Но Гитлер оказался бы в лучшем положении, если бы предложил покоренным народам стимулы, а не только угрозы, поощрения, драконовские конфискации имущества и продукции. Нацистское представление об экономике было примитивным до гротеска. Они рассматривали прирост благосостояния как игру, в которой для выигрыша Германии кто-то другой обязательно должен проиграть. В результате этого начиная с 1940 г. империя Гитлера постоянно разграблялась, чтобы финансировать войну, что не могло не кончиться ее банкротством.
До нацистской иерархии медленно доходило, как глупо убивать потенциальных рабов во время нехватки рабочей силы из-за мобилизации большинства трудоспособного населения Германии. Адам Туз рассчитал, что немцами были убиты или брошены умирать 7 млн мужчин трудоспособного возраста, в основном евреев, поляков и советских военнопленных, большинство между 1941 и 1943 гг. Он описывает холокост как «катастрофическое уничтожение рабочей силы»19. В 1941−1942 гг. нацисты считали, что сложности с обеспечением германского народа пропитанием легче всего устранить путем уничтожения каждого нежеланного рта в их досягаемости. 16 сентября 1941 г. на совещании в Берлине, где присутствовал Геринг, обсуждалась нехватка продовольствия. Рейхсмаршал заявил, что было бы немыслимо урезать пайки гражданского населения Германии, «принимая во внимание наши настроения»: люди Гитлера требовали как морального, так и материального подтверждения того, что война – стоящее дело.
Единственный выход, рассудили нацисты, – уменьшить обеспечение местного населения на оккупированных территориях и советских военнопленных. 13 ноября генерал-квартирмейстер Эдуард Вагнер сказал своим начальникам отделов, что «военнопленные, которые не работают, должны будут голодать». Таким образом, советские узники начали умирать в огромных количествах, одни от голода, а другие от рук охранников, которым было дано неограниченное право убивать, чтобы контролировать поголовье доведенных до отчаяния людей, отданных на их милость. К 1 февраля 1942 г. погибло почти 60 % из 3,35 млн советских пленных; к 1945 г. умерло 3,3 млн из 5,7 млн взятых в плен.
Только к 1943 г нацисты осознали, что у голодных ртов имеются также полезные руки: они запоздало признали разумность и даже необходимость сохранять пленных для поддержания сокращающейся промышленной рабочей силы Германии. Когда новую политику претворили в жизнь, Геринг благодушно замечал, что русские выполняли 80 % работ по производству Ju-87 Stuka. К осени 1944 г. почти 8 млн иностранных рабочих и военнопленных были заняты в немецкой экономике – 20 % всей ее рабочей силы. BMW использовала 16 000 пленных только на своем мюнхенском заводе; хотя с ними по-прежнему обращались с узаконенной жестокостью, их паек был увеличен ровно настолько, чтобы поддерживать жизнь. Работодатели в промышленности просили о том, чтобы наказания производились за пределами рабочих помещений, а не на территории фабрики на виду у всех: не хотели огорчать немецких сотрудников. Огромная сеть охраняемых кварталов была устроена в каждом большом немецком городе и вокруг них, чтобы вместить иностранцев всех мастей. В районе Мюнхена было 120 учреждений для военнопленных, 286 бараков и общежитий для гражданских лиц и публичный дом для них, а также семь подразделений концлагерей, включая одно из отделений Дахау, – всего 80 000 койко-мест.
Основная часть немецкого гражданского населения не может с достоверностью заявлять, что не знала о концлагерях и системе рабского труда: маленьких девочек, живших неподалеку от Равенсбрюка, застали за игрой в лагерных охранниц. Пленных широко использовали на тушении пожаров, спасательных работах и разборе завалов после авианалетов. Их также отправляли разбираться с неразорвавшимися бомбами, и это было настолько опасно, что охранниками таких отрядов предпочитали ставить эсэсовцев, осужденных за уголовные преступления. Чтобы обеспечить постоянную доступность рабов, в городах были устроены филиалы лагерей. Например, узников Заксенхаузена отправляли в Берлин, где их за полосатую одежду называли «зебрами». В Оснабрюке матери жаловались эсэсовцам, что дети на школьном дворе вынуждены наблюдать, как охранники бьют заключенных. В СС ответили, что «если дети еще недостаточно суровы, им необходимо стать тверже»