стного на ноги. От этого резкого движения его кишки опорожнились, штаны вздулись и лопнули. Я увидел его тощий пах, растянутую залитую кровью кожу, экскременты, остатки одежды… Глаза его глядели в пустоту. Лицо приобрело странный сине-зеленый оттенок… Остается лишь надеяться, что пуля положит конец его мучениям»29.
По обе стороны люди привыкали к подобным зрелищам, поскольку более всего каждого волновало, как самому выжить. «Россия – жестокая страна и нуждается в жестоком обращении», – подытоживает Дозе. Красная армия пыталась вернуть себе инициативу, но эти попытки ни к чему не привели. Стальная воля и профессионализм вермахта отнюдь не были сломлены. Генерал Готхард Хейнрици полагал, что русские повторили первоначальную ошибку немцев: попытались наступать широким фронтом. Жуков был того же мнения. Какую бы тактику советские войска ни избрали в ту зиму, едва ли им хватило бы сил и умения сразу же нанести решительное поражение немцам, однако вмешательство Сталина, столь же бессмысленное, как и приказы Гитлера, лишило армию даже малого шанса. 29-я армия, отрезанная от основных сил к западу от Ржева, сражалась до последнего человека. Массовая капитуляция, как летом, больше не повторялась, в том числе и потому, что солдаты Жукова знали, какая участь ждет их в плену. По немецким подсчетам, в битве за Ржев погибло 26 000 советских солдат – столько же, сколько Великобритания потеряла за три года Северо-Африканской кампании. Свидетельства тому валялись повсюду. «Мы шли по следам резни, замерзшие трупы звенели, точно фарфоровые»30, – писал в изумлении немецкий офицер Макс Кунерт. Но русских не смущали потери, главное – линия фронта отодвинулась на 300 км от Москвы. С 22 июня 1941 г. по 31 января 1942 г. Германия потеряла около миллиона солдат – четверть всего состава, первоначально участвовавшего в операции Barbarossa. Остаток зимы армия вторжения провела, удерживая захваченную территорию и восстанавливая танковые подразделения.
Доктрина блицкрига сложилась и развивалась во время кампаний 1939-го и 1940 г., в Польше и Франции, но именно войну против России Гитлер объявил блицкригом и собирался молниеносно сокрушить эту страну. На долгий поход у немецкой армии и немецкой экономики попросту не хватало сил. Успех операции Barbarossa всецело зависел от того, удастся ли разбить войско Сталина к западу от линии Днепр – Двина. По мере того как сражения продвигались вглубь вражеской территории, становилось все труднее снабжать немецкую армию: железных дорог в России было мало, грузовиков у завоевателей имелось недостаточно, к тому же драгоценный бензин расходовался на доставку провизии и боеприпасов. Основные битвы Французской кампании разворачивались в нескольких часах езды от немецкой границы, а теперь вермахт на тысячи километров оторвался от основных баз.
Мало кто из немцев, переживших зимнюю кампанию 1941 г., сохранил веру в свое руководство, подорванную в те страшные месяцы. Русские солдаты шли в атаку на лыжах, в теплых зимних комбинезонах, а у немцев ничего подобного не имелось. Смазка в немецком оружии и в машинах замерзала, а у противника все оставалось на ходу. Стратегия сталинской армии во многом уступала немецкой: русские воевали числом и полагались на готовность своих солдат к самопожертвованию. Но советская артиллерия была очень сильна, и постоянно нарастала мощь воздушного флота. Только что появившаяся ракетная установка «Катюша» и Т-34, лучший танк той войны, напугали немцев и ободрили русских – правда, когда «Катюши» выстрелили в первый раз, с перепугу в бегство обратились солдаты с обеих сторон. Офицер вермахта Гельмут фон Харнак писал: «Тот факт, что мы не завершили кампанию и не захватили Москву, стал для нас тяжелейшим ударом. Разумеется, сказалась и погода, но главное – мы катастрофически недооценили противника. Русские проявили силу и выдержку, на которые мы не считали их способными. Мы даже не догадывались, что подобная стойкость возможна для человека»31.
Личное вмешательство Сталина в командование приводило в 1941 г. к катастрофам, порой, казалось, уже необратимым. Приказ не отступать привел к потере 3,35 млн солдат, попавших в тот год в немецкий плен. Однако народ проявил готовность сражаться и умирать – готовность, имевшую мало общего с идеологией, порожденную скорее крестьянским терпением, нутряной преданностью России-матушке и закрепленную репрессиями. Солдат Борис Баромыкин рассказал о казни сослуживца из среднеазиатской республики, обвиненного в том, что он без разрешения оставил позицию: «Бедняга стоял в паре метров от меня и спокойно жевал кусок хлеба. По-русски он знал всего несколько слов и совершенно не понимал, что происходит. Вдруг майор, возглавлявший военный трибунал, зачитал приказ: “Дезертирство с передовой линии, расстрел на месте” – и выстрелил ему в голову. Парень упал прямо передо мной. Это было ужасно. Что-то во мне умерло при виде этого»32.
Но, откровенно описывая хаос отступления – «точно перепуганное стадо», – Баромыкин добавляет: «Единственное, что удерживало нас вместе, – страх, что командиры расстреляют нас, если мы осмелимся бежать». Солдат, застреленный товарищами при попытке дезертировать, проклял их, умирая: «Они вас всех перебьют»33. Заметив политрука Николая Москвина, он и ему крикнул: «Тебя первым повесят, кровавый комиссар!» Москвин выхватил револьвер и прикончил умиравшего. В дневнике он записал: «Парни поняли: собаке собачья смерть». Для предотвращения дезертирства в Красной армии разработали новую тактику: высылали в сторону немецких позиций группу людей с поднятыми руками, и те, приблизившись, забрасывали противника гранатами. В результате немцы стали стрелять и в тех, кто в самом деле хотел сдаться34.
Беспощадность советского строя сыграла ему на руку в борьбе с Гитлером. Ни одна демократия не смогла бы выстроить ту жестко рациональную иерархию распределения ресурсов, которую установил Сталин: больше всего припасов на фронт, гражданским служащим и рабочим меньшие пайки, нахлебникам, в том числе старикам, – ниже физиологической нормы. Более 2 млн человек умерло за время войны от голода на территории, контролируемой советским же правительством. Военные успехи Советов в 1941–1942 гг. разительно отличались от никудышных действий западных союзников во Франции в 1940 г. Красной армии недоставало оружия, подготовки, тактики, командиров, но сам советский строй сплотил эту армию, и она отражала удары вермахта с решимостью, совершенно чуждой изнеженным гражданам демократических стран.
«Это не джентльменская война, – признавался в письме родным лейтенант вермахта фон Хейл. – Все чувства немеют. Человеческая жизнь не стоит ни гроша, дешевле лопат, которыми мы сгребаем снег с дороги. Вы там и представить себе не сумеете, до какого состояния мы дошли. Мы убиваем не людей, а врага, который для нас не человек, а в лучшем случае животное. И они точно так же обращаются с нами»35. Умиравшие с голоду военнопленные теряли человеческое обличие, и это способствовало тому, что немцы утратили даже инстинктивное сострадание к ним. Солдат вермахта писал: «Они ползали и стонали перед нами. Люди, в которых уже не осталось ничего человеческого»36.
На фоне немецкого изуверства жестокости собственного режима казались советскому народу уже не столь страшными. Вторжение объединило десятки миллионов людей, чуждых друг другу расово и религиозно, разобщенных идеологически, озлобленных чистками, голодом, несправедливостью и бестолковостью системы. Провозглашенная Сталиным Отечественная война сделалась реальностью и сплотила народ, подняла его дух, как никакое другое событие со времен революции 1917 г. Даже эсэсовцы невольно проникались уважением к тому, как в СССР умеют вдохновлять солдат. Если в Берлине еще питали какие-то иллюзии, то на поле боя каждый немецкий солдат уже осознал, на какую тяжелую, едва ли посильную задачу замахнулся его фюрер. Командир танка Вольфганг Пауль признавал: «Мы по глупости забрели в чуждые места, которые нам никогда толком не освоить. Здесь все холодно, враждебно, все против нас»37. Другой солдат писал домой: «Даже если мы возьмем Москву, едва ли это положит конец войне на Востоке. Русские готовы сражаться до последнего человека, до последнего метра своей обширной страны. Поразительные упрямство и решимость. Мы ведем войну на уничтожение, и остается лишь надеяться, что в конечном счете Германия победит»38.
Последнее письмо, полученное из России жившими в Гамбурге родными лейтенанта-артиллериста, датировано 21 января 1942 г.: «У 40 % наших людей мокнущая экзема и гнойники по всему телу, особенно на ногах. Дежурство длится по двое суток с двумя-тремя часами на сон, и то не подряд. Передовая линия настолько слаба, двадцать-тридцать человек на два километра фронта, что нас бы смели, если бы мы, артиллеристы, не сдерживали натиск вдесятеро сильнейшего нас врага»39. После очередной атаки русских солдатам пришлось на руках отнести лейтенанта в бункер: «Я пролежал 48 часов на снегу, в тридцатипятиградусный мороз, не чувствовал ни рук, ни ног и не мог стоять». Несколько дня спустя Монкебург погиб.
Генерал Готхард Хейнрици, вызванный в Берлин в феврале, поразился тому, с каким равнодушием Гитлер воспринимает рассказы свидетелей о страшной трагедии на Востоке. Фюрера интересовали только технические вопросы: например, система противотанковой обороны. Один лишь раз он заговорил о русской зиме, и то полушутя: «К счастью, ничто не длится вечно, и это утешительная мысль. Если сейчас люди там превращаются в глыбы льда, когда пригреет апрельское солнце, в эти пустынные места тоже возвратится жизнь». Немецкий солдат Вольфганг Хуфф писал 10 февраля под Синявино: «Наступили сумерки. Слышен треск артиллерийского огня и над лесом поднимается белый дым. Жестокая реальность войны: резкие выкрики команд, тащим снаряжение по снегу. И вдруг странный вопрос: “Ты видел закат?” И я подумал: “Как посмели мы нарушить мир и покой этой страны?”»